Нет имени тебе… - Елена Радецкая

Он называет меня: «Ангел мой!» Он говорит: «Душа моя!» Я хочу спрятаться на его груди, забиться ему под мышку, положить голову на плечо и сидеть так долго-долго, всю ночь. Меня смущают его глаза, то робкие, то властные. Я хочу понюхать его усы, мне кажется, от них должно пахнуть душистым табаком, который он курит. Его прикосновения приводят меня в полуобморочное состояние, и я боюсь, что он услышит, как громко стучит мое сердце. Да что же это? А может, просто меня сто лет не касался ни один мужчина, думаю я, и вдруг вспоминаю Додика. Нет, Додик не в счет, это недоразумение.

Что будет со мной? Возможно, вся моя жизнь была подготовкой к этой встрече, каждый шаг вел меня сюда, в этот сад. И, глядя на деревянный дом с нелепыми колоннами, потонувший в зелени, я вдруг поняла, почему он кажется мне знакомым и родным. На материнском пейзаже, что висел (будет висеть через много лет) в моей комнате, нарисовано нечто похожее и по цвету, и по особой атмосфере, очень близкое моей душе, за что я и любила эту картину. В ней было что-то неуловимое, связанное с настроением, в ней было то, что я так ценю в искусстве – недосказанность, которая позволяет наполнять произведение своим, личным, соавторствовать. Мне кажется, материнский пейзаж я всегда наполняла своим сегодняшним чувством.

32

Не могла заснуть. Рой картин и мыслей: то ночной сад, глаза и руки Дмитрия, то сумрак Анелькиной комнаты, синее лицо и страшные хрипы. То любовная эйфория, то невыносимое чувство вины. Я могла предотвратить трагедию. Могла ли? Бедная девочка, как страшно ей было, если она предпочла уйти от позора таким страшным путем. И вдруг я подумала о старухе, которую видела тем вечером. А ведь это ворожея с Матрешкиной улицы, за которой Марфа ходила! Она принесла какое-то средство для выкидыша?!

Я не верю, что доктор Нус умерщвлял стариков холерными пиявками, и Дмитрий не верит. Пиявка, напившись крови, на долгое время выбывает из рабочего состояния, отдыхает, переваривает то, что насосала.

– А если ей не дать напиться досыта и пересадить от холерного больного к здоровому человеку?

– Не знаю даже, передается ли холера через кровь? Считается, что холерный яд заражает миазматическим путем, через нос. А почему вы думаете, что девушка умерла? Мертвой вы ее не видели! – спросил Дмитрий.

Я знаю, что она умерла. Что сейчас происходит в Коломне? Что с Зинаидой? Я виновата перед ней, я втянула ее в любовную игру, а этого нельзя было делать. Интересно, что она думает о моем местонахождении? Белыша она держит при себе. Я боюсь, что меня обнаружат, придет полиция, наденут на меня серую робу, кандалы и поведут, как преступницу, из пересыльной тюрьмы на вокзал, чтобы отправить в Сибирь.

Дмитрий рядом, нас разделяет только коридор. Но это слишком большое расстояние. Чтобы чувствовать безопасность, я должна крепко к нему прижаться. Он не спит, я знаю. Какие мысли вертятся в его голове? Как я сумею с ним объясниться, что скажу? Пришла из двадцать первого века… Он же не слабоумный!.. Завтра никаких объяснений не будет, я не готова.

В этом доме хорошо пахнет деревом, он не успел напитаться сыростью, заразиться плесенью и жучком. Здесь никто не жил, не страдал, не умирал. Из сада веет свежестью. Несмотря на тяжелые мысли, спала я спокойно. В этом доме и сон хорош, и пробуждение, словно не было ни страхов ночных, ни сомнений, только ожидание радости и желание сейчас же увидеть Дмитрия. На столе, в кувшине, свежие розы, похожие на мелкий махровый шиповник.

Дмитрий ненадолго уехал, а я отправилась на голубятню постигать тайны кружения (или кружания? Кузьмич говорит – кружают) и рисовать голубей. Наблюдала двух целующихся, совершенно умильная картина.

Кузьмич – философ. Он говорит:

– Вот ведь не случайно так много людей пристращаются к этой охоте, а к огнестрельной получают отвращение. Вникнув в жизнь этих созданий, воспитывая их, любуясь, наталкиваешься на мысль, что грешно ради удовольствия губить целые семейства.

Когда вернулся Дмитрий, Кузьмич отправился на тайное дело, разузнать, что творится у Бакулаевых, и принес весть, в которой я не сомневалась.

– Девица умерла… – Тут он запнулся и вдруг заговорил по-итальянски, чего я никак не ожидала. А Дмитрий пояснил:

– Кузьма стесняется объяснить причину. А причина, как вы и подозревали: плод запретной любви, который пытались вытравить.

Арестовали Марфу и какую-то женщину – гадательницу и травницу. И доктора арестовали. О Зинаиде ничего не говорят, значит, все с ней в порядке, иначе говорили бы. И обо мне молчат. Слава богу!

– Арест доктора ненадолго, поверьте мне, – сказал Дмитрий, – его отпустят, потому что поклеп, который на него возвели, ни в какие ворота не лезет. О докторе я сам разузнаю.

Тяжелое чувство постепенно рассеивалось, а когда привезли мои наряды, я и вовсе потеряла способность думать о чем-то, кроме рюшей, гипюровых воротничков и японского фуляра с набивным рисунком. Теперь я могу выходить в свет, только я никуда не хочу выходить. Катерина приготовила обед и исчезла. Я умудрилась с нею ни разу не встретиться, и, вероятно, это ее заслуга, потому что я не пряталась.

Мы с Дмитрием снова в саду, снова вечер и разговоры о серьезном и смешном, о существенном и пустяках, все, как вчера. Удивительно, но он не требует от меня объяснений. Я все время думаю об этом, а, чтобы не думать, озвучиваю беспокойство. Он отвечает, что не хочет меня торопить.

Он говорит, что добился приема в Военном министерстве, предлагал наладить в России голубиную почту, которая с древности использовалась в военных целях. Раньше в каждой крепости и в каждом городе были военные голубятни, и сейчас военные управления большинства европейских государств занимаются разведением почтовых голубей. Это самая скорая доставка депеш с мест военных действий, а в мирное время – сообщение между пограничными постами. Масса исторических примеров говорит о пользе голубиной почты, а самый известный случай произошел с Ротшильдом, который получил с голубем-письмоносцем известие об исходе сражения при Ватерлоо на два дня раньше других, что дало ему возможность провести кампанию с французскими бумагами и заработать огромное богатство.

Поразительно, что тупой и застойный чиновничий аппарат в России не меняется во все времена. Дмитрий разъяснял и убеждал чиновников в ценности гонца, который в час покрывает 65 верст, причем летит по прямой, ему не нужно преодолевать горы, реки и т. д. (Телеграфа-то еще человечество не знает!) Нет, России, оказывается, это не нужно. А ведь военную почту Дмитрий предлагал устроить за свой счет и оставить на первое время своего консультанта, человека грамотного и опытного. Ведь Кузьмич все равно после отъезда Дмитрия задержится на некоторое время в Петербурге, чтобы уладить семейные дела, здесь у него сестры и старуха-мать.