Нет имени тебе… - Елена Радецкая

По тому, как стало тихо, я заметила наконец, что кончился дождь, а потом услышала птичий голос, короткое чив-чив-чив. Я пошла к деревянному дому. Какой-то странный он был, словно недостроенный. Испугалась, что дом нежилой. На широкое крыльцо выходили два больших полуциркульных окна. Заглянула в одно, в другое – ничего не высмотрела. Попробовала постучать, стучала, наверное, очень негромко, потому что сама не расслышала стука из-за бьющегося сердца. Однако к окну кто-то подошел, щелкнул замок, распахнулась дверь.

Бог ты мой! Я закрыла лицо руками, страстно желая упасть в обморок, и желание мое почти исполнилось, потому что я совершенно ослабла и покачнулась, но не упала. Крепкие руки бережно подняли меня, и я полетела, прижавшись к груди своего единственного. Я знала, что теперь меня никто не настигнет, мне ничто не угрожает, со мной родной человек, который уже раньше нес меня, прижимал к груди, спасал в ночных кошмарах, я узнала его. Потом он осторожно поставил меня на пол, а я все еще не могла разжать руки на его шее, и, кажется, он целовал мои мокрые слипшиеся волосы.

Прибежал немолодой человек, убежал и снова возник с какой-то простыней, в которую меня завернули. И только тогда я увидела Дмитрия в смешных белых портах с голой грудью, перепачканного грязью, которой я измазала все вокруг. Я засмеялась. Конечно, это был нервный смех. А Дмитрий стал быстро натягивать брюки и рубашку.

– А ведь мне некуда идти, – сказала я, смеясь и плача.

– Вам не надо никуда идти. Вам надо умыться и переодеться.

30

– Я так хочу есть, что съела бы лошадь, – сказала я и опять засмеялась и заплакала. – Где можно помыться?

Он взял меня за руку и повел в кухню, большую и по сравнению с бакулаевской очень опрятную. Светлый, словно только что выструганный пол, начищенные котлы, тазы, сковороды, никаких грязных тряпок. Посредине кухни деревянный стол с чистой выскобленной столешницей. Немолодой дядька – я догадалась, что это Кузьма – запалил печку и поставил греть бак с водой, а Дмитрий принес холодную курицу, хлеб, свежие огурцы, какое-то питье. Я поняла – здесь не постятся. Меня стало знобить, но я и пожаловаться на озноб не успела, как была заботливо укутана пледом. Сидя у печки, я ела куриную ножку с огурцом. От тепла, счастья и покоя меня разморило, показалось, что наконец-то я дома. Потом – не помню.

Очнулась в постели, и недавнее ощущение радости и покоя вернулось с утроенной силой. Я лежала на чистых простынях в балахонистой рубашке. Вчера я была уверена, что утром не смогу двинуть рукой-ногой, буду валяться в жару, потому что воспаления легких после моей ночной прогулки не миновать. Ничего подобного, я чувствовала себя совершенно здоровой, бодрой и счастливой, будто стояла на пороге новой неизведанной жизни, путешествия, приключения. Я подвязала закрытые темно-зеленые шторы на большом полуциркульном окне, распахнула его, и в комнату хлынула летняя утренняя свежесть, запах травы, жасмина и бог знает чего. За окном был сад. Какая отрада, я всегда мечтала проснуться и распахнуть окно в сад!

Конечно, это была комната Дмитрия, именно в такой, чем-то очень для меня милой, он и должен был жить. Стены обшиты деревянной доской, обоев нет, наверное, и дух поэтому свежий. Над тахтой, где устроена постель, и под ногами – ковры. Окантованные акварели на стенах. Книги и папки на полках, этажерке и даже на полу. Большой стол, заваленный бумагами, массивный чернильный прибор, лампа, смешной и симпатичный микроскоп с медной трубой. Печка-голландка. Кресло. Кроме тахты, есть еще угловой диван и перед ним круглый столик под льняной скатертью. А еще часы с фарфоровым циферблатом, на котором нарисована ветка, а на ней скромная серо-желтая птичка. На часах шесть утра. А я-то была уверена, что проспала часов двенадцать.

Выглянула в коридор. Никого. Тишина. Приоткрыла дверь в соседнюю комнату – пусто, даже мебели нет. В следующую – та же картина. Еще в одну… И тут меня охватила паника. Осторожно открыла дверь туда, где спала. Почему-то вообразила, что и там все должно исчезнуть. Нет, все на месте. Пошла дальше исследовать дом, пока не наткнулась на кухню. Кухня была такой же, как вчера. Это меня немного утешило, а еще больше то, что на плите стоял чан с горячей водой, внизу корыто и ушат с холодной, а на скамейке чистая одежда. Я наполнила корыто и, скинув балахонистую рубаху, залезла в него. Можно было бы и понежиться, поскольку у корыта существовал подголовник, но тревога в связи с пустым домом, лестницей на второй этаж, куда я так и не поднялась, а также то, что кто-то может застать меня здесь, все это заставило быстро помыться, облачиться в свежую рубаху, между прочим, мужскую, и халат, доходивший до пят. От халата пахло Дмитрием, я как будто узнала этот запах и блаженно принюхивалась. Я вообразила себя девушкой из сказки, жених которой был чудищем. Ночью он мог принимать человеческий облик, а к утру становился жутким уродом и прятался, однако выполнял все желания своей любимой. В общем, какая-то вариация «Аленького цветочка». А для счастья всего-то и нужно было не отречься от любимого, тогда он из чудища стал бы прекрасным принцем. Смогла бы я это выполнить, не зная заранее, что чудище обратится принцем? Сказать честно, не знаю.

Я снова выглянула за дверь. Наверное, Дмитрий услышал возню в кухне и ждал, пока я выйду, сидя на ступеньке лестницы на второй этаж. Потом мы стояли друг против друга и молчали, почему-то чрезвычайно смущенные. Волосы у него были полуседые-полурусые, взгляд открытый, глаза серьезные, пытливые и веселые, как у мальчишки. Мне очень хотелось дотронуться до его бородки, чтобы узнать, насколько она мягкая, но, разумеется, это было невозможно, хотя я не забыла ночную эйфорию, как с рыданиями упала в его объятия. Нарушила молчанье я.

– Мне столько всего нужно вам рассказать.

– А времени у нас много?

– У меня – да. Вся жизнь.

– У меня тоже.

Тут появился Кузьма и повел меня в туалетную комнату. Он сказал, что принес корыто в кухню, чтобы мне было теплее мыться, в туалетной – холодно. Я спросила, кто меня вчера раздел, на что Кузьма без всякого смущения сообщил, что раздевал и укладывал меня он. И я тоже не смутилась, в Кузьме было что-то вызывающее доверие, будто он ухаживал с детских лет не только за Дмитрием, но и за мной. Он не был похож на мужика. А на кого – не знаю, может быть, на провинциального актера. А бороды у него не было. Лицо доброе, мягкое, озабоченное. Мужчина-нянька.

– А как ваше отчество?

– Кузьма Кузьмич. Но зовите просто Кузьма.

– Я буду звать вас Кузьмич. А вы меня – Муза. И не спорьте.

Я расчесала волосы, а заколоть нечем, вид у меня был живописный. Мы с Кузьмичом и Дмитрием разговаривали в кухне, я знала, что должна прийти Катерина, женщина, которая готовит и убирает. Она о моем ночном появлении ничего не знала и, обалдевшая, застыла в дверях. Честно говоря, я тоже немного прибалдела, поскольку кухарка оказалась не какой-нибудь изношенной бабой, а красивой русской деревенской красотой черноглазой, черноволосой девахой лет тридцати.