Нет имени тебе… - Елена Радецкая

Дмитрий сам принес мне горячего чаю с какими-то травками и ромом, как лекарство, и я погрузилась в полную безмятежность, где не было мыслей и страхов. Я дышала воздухом его комнаты и постели, я слышала птичьи голоса за окном. Я заснула мгновенно и так же проснулась. Шел пятый час и, оказывается, моего пробуждения ожидали сапожник и модистка, которых привез Дмитрий.

– Я в женских нарядах ничего не понимаю, – сказал он, – зато мадам очень хорошо понимает, но очень плохо знает по-русски. Она француженка.

– А я не знаю по-французски, – сказала я, – так что не уходите, на всякий случай.

Однако присутствия Дмитрия не понадобилось, с модисткой мы прекрасно друг друга поняли без лишних объяснений. Сапожник снял мерку с ноги, а потом мы с модисткой уединились. Она привезла целый пакет белья и даже платье, которое привело меня в восторг. Оно было тут же подогнано по моей фигуре, и мы взялись рассматривать парижские журналы мод, прелестные и смешные, с лощеными франтами во фраках, сюртуках и пальто, в лоснящихся цилиндрах, в шляпах с полями, с тросточками. Они стояли группами на фоне деревьев и прогуливались с дамами по саду. А неземные кукольные дамы были представлены в домашней, прогулочной и бальной одежде, с веерами, маленькими зонтиками, цветами в волосах, в пышных юбках, отделанных воланами, кружевами, лентами, бахромой, пуговками, складочками, сборочками, рюшечками, в пальто-ротондах, с муфтами. Барби девятнадцатого века, источающие томность и негу, с узкими покатыми плечами, осиной талией и пышными, как махровые цветы, юбками.

«О-о-о!» – восклицала модистка и щелкала пальцами, выражая восторг. «Ф-р-р!» со сморщенным носом – выражение недовольства. Мы размахивали руками, присвистывали, причмокивали и обменивались отдельными словами. Эти моды совсем не казались мне нелепыми и неудобными, как раньше, а общение с модисткой чрезвычайно занимало и радовало.

Когда мы изучили журналы, модистка меня обмерила с головы до пят и помогла надеть обнову. Платье было украшено изумительным рисунком: на подоле – густой цветник, который редел ближе к талии, пока наконец не распадался на отдельные букетики. Модистка, тыча в подол, повторяла: «Медичи, Медичи». Что ж тут непонятного, так назывался этот рисунок! Модистка помогла мне и причесаться, а уж тогда был приглашен Дмитрий. Судя по всему, я произвела неотразимое впечатление, отличное от того, что раньше, когда выступала перед ним в мокром тряпье или бесформенном халате. Эта сказка называлась – «Царевна-лягушка», только жаль, преображение обошлось без поцелуя.

Теперь они с француженкой обсуждали заказ и, как я с изумлением поняла, запланированного количества одежды хватило бы на костюмерную для маленького театра. Модистка показывала фасон, который мы с ней выбрали в журнале мод, делала отметки и поясняла Дмитрию, а он переводил мне:

– Платье «Валенсиаз» из тонкой серой шерсти с цветными полосами на подоле. «Греческое платье» с разводами по синему грунту. А вот это – из японского фуляра. Платье «Яшмовая тафта» с мелким узором «шине» и еще летнее, из кисеи, очень тонкое и легкое, для жаркой погоды. Пальто «Лебяжий пух» с нашивными гирляндами. Пальто «Дюбарри» из бархата с кружевным воротничком и рукавами, обшитыми кружевом «шантильи». Жакетка «Людовик Х1V» с гипюровым воротничком. Пояс с вышивкой и с шелковыми кисточками. Галстучки – «Амазонский» и «Мария-Терезия». Зонтики – «Дюшеса» и «Везувия»… Шляпки и перчатки к каждому платью и пальто.

Дмитрий то и дело просил подтвердить, устраивает ли меня то или иное одеяние, и улыбался, похоже, ему тоже нравилось выбирать для меня наряды.

– Зачем столько всего?! Этого за жизнь не сносить! – воскликнула я, но отказаться от всего этого не было сил.

А почему бы и нет? Может ли нормальная женщина устоять перед таким искушением?

Катерина ушла домой. Дмитрий сказал, что она всегда уходит после обеда. Только раньше они завтракали и обедали все вместе в кухне, а теперь распорядок несколько изменится: мы с ним будем и завтракать, и обедать вдвоем. Согласна ли я? Я не просто согласна, я благодарна за внимание. Потом я увидела свою комнату, приготовленную Катериной, такую же светлую и просторную, как у Дмитрия, но в другом конце этажа. Пол и окно, сверкающие чистотой, розовые занавески, самая необходимая мебель, зеркало, фаянсовый таз и кувшин для умывания, а в другом кувшине на столе букет из левкоев.

– Цветы тоже поставила Катерина?

– Нет, это я.

– Слава богу, а то уж я испугалась, что они отравленные.

31

С утра день бессолнечный, но тихий и ласковый, будто говорящий – возьми меня, я твой! Беру! Беру все: лето, радость и любовь! Хожу и пою: «Не покидай меня, весна…».

Дмитрий уехал по делам, обещал к обеду вернуться. Обошла сад. Люблю запущенные сады, где культурные растения соревнуются в пышности и красоте с дикими, где яблони соседствуют с липами и ивами, а благородный чубушник, усыпанный благоухающими фарфоровыми чашечками цветов – с купами репейника и крапивы, где рассыпает белые зонтики сныть, а у забора можно найти огромный куст желтых ирисов-касатиков. Сад старее дома.

Дом мне нравится, некрашеный и уже тронутый дождями и солнцем, а потому серебристый, он производит впечатление немного странное: огромный сарай с широкими каменными ступенями, с высокими окнами, обрамленными наличниками, с четырьмя колоннами без капителей, обшитыми досками, с несуразной верандой на заднем фасаде. В этом недостроенном доме есть что-то непропорциональное, нелепое и очень симпатичное, детски-наивное. Жаль, что не застала все это месяц назад, когда тут безумствовали соловьи.

Я смотрела на дом и деревья, и меня не покидала мысль, что я уже видела это когда-то, была здесь, может быть, даже жила, и с этим местом у меня связано что-то хорошее, дорогое. И запомнился мне сад с домом именно в такую погоду, когда краски словно размыты, глуховаты, как на выцветшем гобелене.

На втором этаже дома несколько комнат, но большую его часть занимала голубятня, где вдоль стен, в ящиках, поставленных стеллажами, располагались гнезда, а по углам – жерди-насесты. На полу, посыпанном песком, в корытцах – вода и зерно. Убираться, задавать корм и менять воду каждый день приходил племянник Кузьмича – Лешка, мальчик лет тринадцати, уморительно серьезный, так что даже казался сердитым. У Кузьмича масса хлопот с голубями. Я застала его записывающим в журнал с разграфленными страницами что-то касающееся кладки яиц и высиживания. Тут целая наука.

Душноватый птичий дух, умиротворяющее голубиное гудение: гу, гу, гу. В теплое время Кузьмич обитал на веранде, на ее плоскую крышу вела дверь прямо из голубятни, откуда и выпускали голубей, старые деревья перед ней были специально вырублены. Летали голуби четыре раза в день, причем молодые и взрослые – порознь. Также по очереди выпускал Кузьмич правиков и левиков. Правики поднимаются вверх кругами – (кружают, как он говорит), забирая вправо, левики – влево.