Она моя (СИ) - Тодорова Елена

— Что значит, продолжаем? Вообще охамел? — ругаюсь шепотом в сторону Гордея.

Понимаю, что он в своих кругах важная шишка. Позорить перед нижестоящими не намерена. Но то, что он делает, меня, конечно, возмущает. Я еще ни на что не соглашалась. И вообще!

— Все нормально. Продолжайте, — схватив меня за руку, повторяет раскрасневшейся женщине.

— Нет, не продолжайте, — выпаливаю, когда та поправляет очки и открывает рот, чтобы продолжать. — Я его не знаю! — с вызовом смотрю на Тарского. — Ты зачем в форме пришел?

— Катенька, — иногда мне кажется, что он мое имя произносит как отборное ругательство. Вот сейчас именно так. Пальцами крепче мою ладонь сжимает, не вырвешься. — Сейчас не начинай, ладно, Катенька? Потом будешь возмущаться. Дома.

— Конечно, буду! И очень долго!

— Договорились, — дает обещание.

Затем опускает взгляд на мою грудь и выразительно вздыхает. Знаю, что чертово платье маловато оказалось. Едва вместила все добро, а сейчас еще, когда я взволнована, стиснутые полушария на каждом вдохе высоко вздымаются. Пусть только попробует что-то сказать… Вместо этого Тарский наклоняется и целует меня. Раскрывает рот и быстро прижимается к моим губам языком. Невольно цепляюсь пальцами за погоны. Допрыгалась… Не успеваю как-то среагировать — ни ответить, ни оттолкнуть. Вбираю запах Гордея и неохотно его выдыхаю, когда он сам меня отпускает.

— Все. Продолжаем, — приказывает застывшей перед нами женщине.

Позади слышатся тихие вздохи и перешептывания гостей, которым группа захвата позволила подняться с пола и остаться.

— Ваш паспорт, господин майор? — то ли просит, то ли неловко задает вопрос регистратор.

— Уже перед вами, — указывает он на документ.

— Хм… — раскрывает и сразу же переходит к делу. — Тарский Гордей Мирославович, готовы ли вы взять в жены Волкову Катерину Александровну?

Растерянно перевожу взгляд с госслужащей на Таира.

— Да.

Его голос звучит твердо, я же ощущаю себя еще более взбудоражено, чем каких-то пятнадцать минут рядом с Орловским. Но решение принимаю молниеносно. Если не смогу говорить, буду активно кивать. Надеюсь, это сойдет за согласие.

— Катерина Александровна, — брови женщины приподнимаются из-за изящной золотой оправы очков. — Готовы ли вы взять в мужья Гордея Мирославовича?

Возможно, я себе надумываю, но кажется, что она иронизирует: «Гордея Мирославовича-то вы готовы взять? Или этот тоже не подходит?».

К черту! Очень даже подходит.

Но мхатовской паузы избежать все же не получается. Если бы в помещении находилась хоть одна муха, ее противное «бз-бз» услышал бы каждый переполошенный гость.

— Да, — удается мне каким-то чудом вымолвить.

До того, как регистратор продолжает, улавливаю еще один тяжелый выдох Тарского. Сколько со мной еще таких будет? Хочется повернуться к нему и спросить: «Ты хорошо подумал?» Но… Я что, враг себе? Дрожащие губы растягивает улыбка.

— Катенька, — теперь уж точно себе под нос, как ругательство, выдыхает.

Перевожу на него взгляд, беру в фокус хмурое лицо и смеюсь. Даже часть финальной речи пропускаю. Хорошо, что мое хихиканье госслужащую не останавливает. Вероятно, она просто твердо намерена как можно скорее от нас избавиться.

— На основании общего заявления, а также по взаимному согласию молодых, брак регистрируется! — тон, словно у судьи. Вот-вот шарахнет молоточком. — Прошу вас поставить свои подписи в записи актов о заключении брака!

Предполагаю, что обычно этот момент проходит с определенным пафосом, но мы с Тарским все делаем быстро. Ни недовольно поджатые губы регистратора, ни тишина в рядах гостей не могут испортить мне настроение. Особенно когда Гордей достает кольца. Продолжаю веселиться, пока надеваем их друг другу на безымянные пальцы.

— Хорошо подумал? — все-таки спрашиваю с озорной улыбкой. — Таи-и-и-р-р…

— Более чем, Катенька.

— В полном соответствии с семейным кодексом, в присутствии свидетелей и гостей, объявляю вас мужем и женой! Поздравляю! — во всю силу голоса, едва ли не истерично, тараторит регистратор.

Секундную тишину взрывает громоподобный проигрыш, и сразу за ним растекается красивая лирическая композиция. Тарский меня обнимает, прижимает к груди, и тогда я начинаю плакать.

— Все, Катенька. Теперь все, — ласково выдыхает мне в ухо. — Ты молодец.

— Я тебя… — хочу сказать, что ненавижу, но никак не могу выговорить это лживое слово. Пальцы вновь находят ненавистные погоны. За них, оказывается, удобно держаться. — Как же я тебя… — надеюсь, по интонации понимает.

Понимает. По-своему.

— Я тебя тоже, — и целует.

Коротко, но крепко. Это действие с его стороны, будто печать. Дышать невозможно. Да и не нужно. Все не могу поверить, что отныне по-настоящему ему принадлежу.

Оркестр еще продолжает играть, когда Тарский берет меня за руку и ведет сквозь толпу на выход. Нас никто не поздравляет. Гости продолжают молчать, словно не на торжестве присутствуют, а на чьих-то поминках. Но меня все это совершенно не печалит. Даже перекошенное от бешенства лицо тети Люды. В глубине души надеюсь, что никогда больше ее не увижу.

Как только устраиваемся с Гордеем на заднем сиденье его служебной машины, интересуюсь дальнейшими планами.

— Куда мы сейчас?

— Домой, — сжимая мои пальцы, усмехается. — Я же обещал, что позволю тебе там попсиховать.

— Да, — киваю и изо всех сил изображаю недовольство. — Готовься, кстати.

— Я всегда готов, Катенька.

— Кажется, ты просто в Европе без меня слишком наотдыхался, — цокаю языком. И никак не могу оторвать взгляда от его улыбки. — Заскучал по проблемам, вижу. Даже жениться надумал.

— Жениться надумал гораздо раньше.

— Когда же? — не получается скрыть любопытство.

— Когда в Польшу тебя увозил, — заявляет со всей серьезностью. — Перед тем, как мы впервые переспали.

Я вроде не из стыдливых, но вкупе с волнением отчаянно смущаюсь. За рулем ведь какой-то левый мужик сидит. Хоть кажется, что не реагирует на наш разговор, однако мне все равно неловко. Таир это, конечно же, замечает. Притягивает меня к себе, позволяя спрятать на своей груди лицо.

— Пять минут до дома, — сообщает, чтобы успокоить.

— Пять минут до крика, — поправляю его я.

— Катенька…

Глава 43

В квартире слишком тихо. Жду, что Катя, как грозилась, разбавит эту тишину взрывными эмоциями. Однако, переступив порог, она вдруг становится необычайно молчаливой. С пристальным вниманием прослеживаю за тем, как царевна, шурша юбками, направляется прямиком в спальню. Продвигаюсь следом и замираю в дверях.

Катя начинает раздеваться. Развязывает широкий атласный пояс и принимается отстегивать от лифа пышные юбки. Когда те падают на пол, образуя вокруг ее ног пышную груду фатина, просто переступает через них и неподвижно застывает передо мной. Прожигает меня своими черными глазищами. Непреднамеренно опускаю взгляд и скольжу им по прозрачному кружеву белья, голым бедрам и белому капрону чулок.

Грудь в тиски зажимает. Изнутри кипятком обдает.

— Поможешь? — спрашивает, оборачиваясь и указывая на шнуровку на спине.

— Ты же собиралась устроить скандал, — замечаю я и шагаю к ней.

— Сначала мне нужно освободиться от этого корсета, иначе он меня удушит… — на очередном бурном вдохе ее грудь едва не выпрыгивает из лифа.

— Твою мать, Катенька, — выговариваю сердито. — На хрена такое платье?

— Думаешь, я специально? — краснеет от негодования. Зайдя ей за спину, дергаю тесемки, чтобы распустить. Катя тем временем продолжает задушено тараторить: — Не было времени примерять. Раньше это был мой размер, но теперь… Чашки слишком мелкими оказались. И поняла я это, только когда утром надела наряд, — резко и громко выдыхает, когда ослабленный мной корсет спадает.

Ловит его, чтобы прикрыть оголившуюся грудь, и морщится.