Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу - Марина Кравцова

– Ты чо под копыта лезешь, жизнь надоела, старый хрыч? Али ослеп совсем?

– Я ж говорил, – зашамкал старик, затряс головой, – я им сказывал, охальникам, так не оставлю… До самого Орлова дойду!

Алехан кликнул дворецкого, с интересом наблюдавшего эту сцену, стоя в воротах, и приказал:

– Разберись-ка, что тут такое.

Старик упал в ноги Орлову.

– Батюшка, защити, от своих-то житья совсем не стало, – он расплакался.

– Ладно, старина, не плачь, не горюй, вставай со снегу, простынешь. Нечего передо мной валяться, я не икона. Сейчас тебя чайком напоят, али чем и погорячее, ежели пожелаешь. Вернусь, разберемся. Сенька, пошел!

Легконогая лошадка понесла сани по припорошенной утренним снежком дороге.

Москва пробуждалась рано, пестрела богатыми шубами и салопами, женскими платами, узорочьем саней. Торговые улицы шумели, далеко разносили аромат горячей выпечки. Четко очерченные на сероватом небе, спокойно взирали на суету людскую купола бессчетных церквей, слегка припорошенные рассыпчатым как пух снегом. Алехан всей грудью вдыхал сладкий морозный воздух.

– Серж, тут шинок близко купца Завьялова, там меды… – Алехан поцеловал кончики пальцев. – Не желаешь?

Сергей весело кивнул головой. Мимо них лихо промчался легко одетый молоденький барчук на вороном скакуне. Орлов так и ахнул.

– Ишь, бестия! – пробормотал, провожая взглядом коня. – Красота неописуемая…

– Красив, – согласился Ошеров – и у него, страстного любителя лошадей, глаза загорелись.

– Да, – продолжил Алексей, – ты на осанку – то посмотри, а бежит-то как… А беда наша, знаешь, друг ты мой, в чем? В том, что лошадушки у нас слабые. Шестерик несется, а что толку? Выдыхается только так. Примем за истину, гусар, – в России нет хороших лошадей! Мощных, выносливых – нет. Ездим лихо, кровь играет, а кобылки за нашим ухарством не поспевают. Вот так-то.

– Ну, это вы, граф, как-то уж… чересчур.

– Верно говорю! Это ж целая наука. А у нас все сквозь пальцы. Я-то давно решил, как в абшид уйду, займусь лошадьми. Не думал, правда, что так скоро это будет, да все равно. Наука, Сергей Александрович! Григорий, братец мой, электричество добывает да всякие жидкости смешивает в стекляшках и думает, что делом занят. А мое дело понадежней будет. Я собственными опытами займусь. Я, брат, хочу такую лошадь вывести, чтоб всем на диво: и сильна, и красива, как ты говоришь, – чтоб на месте все, и быстра – ветер не догонит. Здесь все просчитать нужно, породу, родословную… Я, признаюсь, уж и скакунов закупил на Востоке.

– Вот как! – подивился Сергей.

– Так, Серж! Ну вот мы и приехали. Вылезай.

У Завьялова графа встречали с благоговеньем и восторгом. А он, сияющий, румяный с мороза, всем открытый, перекидывался шутками со смельчаками из купчиков и мелкопоместных дворян.

– Ишь, каков человек! – шептались люди. – Вошел, словно солнышко красное пригрело…

После медов продолжили путь, отправились в Сокольники, туда, где чинно прогуливались под руки женатые пары, выводили мамушки юных девиц подышать здоровым воздухом морозной зимы, проносились легкие санки… У самой дороги стояла девушка, закутанная в лисью шубку, и во все глаза смотрела на Орлова. Алехан, кинув в ее сторону быстрый взор, тут же разглядел и русскую стать, и дерзкий взгляд, и рыжеватые кудряшки, выбившиеся на высокий белый лоб.

– Эге! – удивился он. – Сенька, стой!

Сани осели возле девицы. Она удивилась, потом тихо засмеялась и тут же по-простому поклонилась Алехану.

– Повидал я заморские страны, но нет в них столь прекрасных дев, как в нашей русской земле, – почти пропел Орлов. – Вы кто же будете, сударыня, позвольте дерзость полюбопытствовать? – он чуть нагнулся к незнакомке из саней.

Девушка, похоже, только обрадовалась такому любопытству.

– Лизавета Афанасьевна Михайлова, отставного капитана дочь, – раздался ее звонкий голос, словно капель запела средь зимы.

Алексей учтиво склонился в ее сторону.

– Лизонька! – вдруг раздался осиплый, будто простуженный голос. – Куда ж это ты запропала, сударушка?

– А вот и тетушка моя, – улыбнулась Лизавета, представляя Орлову ошеломленную тетку, которая, поняв, кто перед ней, вестимо, перепугалась.

– Вы, Лизавета Афанасьевна, – любезно осведомился граф, – с родителями проживать изволите?

– Так, ваше сиятельство, отец да мать, да семеро: три братца, три сестрицы, а я как раз посередочке, – смеялась девушка, разглядывая Алексея.

– А коли так, то берите, сударыня, матушку с батюшкой да всех братцев и сестриц, и милости прошу ко мне в воскресенье на пир – много гостей будет. И тетушку не забудьте. Знаете, где я живу?

– А кто же этого не знает, ваше сиятельство! – воскликнула Лиза, у которой, заметно было, едва голова не закружилась от восторга.

– Так не забудьте, ждать стану.

Сани вновь полетели по укатанной дороге. Лиза, пылающая от радости, и ее перепугавшаяся до одури тетка долго смотрели им вслед.

Сергей не мог надивиться на Алехана.

– Что это вы, граф, право?

– Мила девчонка, люблю таких – смелых, дерзких!

– И что же теперь?

– Да ничего. Пускай у меня в гостях с родичами побывает, все людям радость.

Сергей пожал плечами.

– Женились бы уж на ком, Алексей Григорьевич, такой богатырь да все один.

– Ты мне про это молчи, брат, – вдруг нахмурился Алексей. Образ императрицы Екатерины вновь восстал перед ним во всей своей притягательной прелести.

Возвратились домой веселые.

Орлов первым делом позвал дворецкого.

– Ну, что там этот дед? Разобрались? – полюбопытствовал.

– Купец, ваше сиятельство, торговал сукном. Потом в сыновние руки дело перешло, а сейчас уж и у тех дети выросли. Семья большая – сыны, жены сынов, внуки… Старик богатство с грошей наживал, нажил – наследникам отдал, а сам слаб стал, никому не нужен, притесняют, уголок дали, ни-ни за порог. Без тебя, мол, тесно.

– Неужели? – изумился Алехан. – На Руси всегда почитали стариков.

– Другое время, Алексей Григорьевич, – вздохнув, развел руками дворецкий. – У них уж барышни дворянками живут, расфуфыренные в колясках ездят, а старику лишний хлеба ломоть не кинут, ходит в обносках.

Орлов покачал головой, непонятно ему это было. У них в семье пятеро молодцев всегда чтили батюшку, а после его смерти младшие в рот смотрели старшему Ивану, а самые младшие – Григорию. И только Алексей позволял себе частенько покровительственный тон с Гришей, но потому лишь, что особо дружен с ним был.

Красивые глаза Орлова погрустнели.

– Что ж, совести людям не прибавишь! Скажи ему, пускай ко мне переселяется. Помещение хорошее сыскать и кормить с моего стола, пусть спокойно доживает дед свой век. И, чтоб не зазорно ему было, должность, что ли, какую приищи. Сторожа там или еще чего по силам…

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

Вошел секретарь.

– Алексей Григорьевич, там вдова Перхушина просится.

– Какая еще Перхушина?

– У которой помещик Акимов незаконно именье отсудил. Помните?

– А! Да. Ну-ну?

– Плачет, ваше сиятельство. Гонят ее отовсюду, никто жалоб не слушать не желает.

– Ты разобрался?

– Да, граф. Шельмец, простите, ваше сиятельство, этот Акимов.

– А коли так, бери бумагу да чернила незамедлительно. Пиши просьбу от меня – кому там надо, сам знаешь, небось. Я подпишусь. И отдашь вдове это ходатайство, посмотрим, как Орлову откажут.

Едва разобрались с вдовой – нагрянул графский управляющий именья под названием Хреново… Так почти до самого вечера граф выслушивал доклады и выносил решения.

Вечером ужинали с Сергеем, потом граф поехал на сон грядущий прогуляться верхом, а Сергей завалился на диван с французским романом, прочтя полстраницы из которого, заскучал и стал думать о будущей своей жизни.

Наступило воскресенье. Залы с накрытыми столами наполнились народом – вместе со зваными гостями в дом Орлова свободно проходили и незваные, желающие задарма превосходно пообедать. Но не только за этим приходили. Все знали, что у радушного Алексея Григорьевича всегда хорошо, просто и весело.

Семья Михайловых, приодевшись ради выдающегося случая во все лучшее, робея, проходила мимо блистательных швейцаров. Три девочки, лет пятнадцати, тринадцати и восьми, едва не разевали рот и кидали направо и налево изумленные взгляды любопытных глазенок, жадно рассматривая и лепные потолки, и драгоценные ковры, и живую зелень, цветущую среди зимы, и коллекции картин, фарфора, оружия, и всю обстановку дома, несмотря на почти восточную роскошь, отображающую изящный вкус хозяина. Трое сыновей, старшему из которых было тридцать два, старались не выражать внешне своего восхищения, но и у них блестели глаза. Отставной капитан и отставная капитанша, а также тетушка, шедшая рядом с Лизой, были скорее напуганы и подавлены как богатством дома, так и величием его хозяина. И только Лизавета Афанасьевна, казалось, воспринимала все спокойно, хотя и стыдилась за родителей, что те имеют вид бедных родственников, нежданно-негаданно приглашенных в дом богатого дядюшки.