Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу - Марина Кравцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Деревянный домик, принадлежащий теперь ему, был невысоким, но просторным, богато и уютно обставленным. Он понравился Сергею. Здесь жила в девичестве его тетка Елена Ивановна, отсюда увез тайком юную Аленушку дерзкий и решительный пан Гориславский, совершив дело, для Елизаветинских времен небывалое. С тех давних пор дом не раз перестраивался и укреплялся.
На похоронах старушки Сергей оказался единственным из ее близких. Все ее дети умерли в младенчестве, прямых наследников не было, дядя Дмитрий колесил по Европе, тетка Елена на похороны не поспевала. Сергей повздыхал для вида – он почти не знал свою родственницу, да и дожила она до таких лет, что все вокруг только удивлялись ее долгожительству. Так что после похорон Ошеров, нимало не скорбя, первым делом поспешил в гости к графу Орлову.
– Его сиятельство не принимают! – как-то задушевно и почти испуганно прошептал старый дворецкий.
– Что-то случилось? – удивился Сергей.
Но откуда-то сверху, с лестницы, донесся грому подобный голос Алехана.
– Кто там? Нешто Ошеров? Впусти немедля!
«Что такое? Пьян, что ли его сиятельство?»
– Здравствуй, друг дорогой! Вернулся? Молодец! Выпить хочешь?
Сергей покачал головой, грустно приглядываясь к графу.
– И вам бы больше не след, Алексей Григорьевич.
– Ну это ты, братец, врешь. Я знаю, когда мне пить… и сколько… и с кем.
Он налил еще бокал, и, не спрашивая больше желания Сергея, наполнил и второй.
– Выпьем, голубчик, за человеческую подлость!
– Господи, граф! Что это вы… в таком настроении обретаетесь?
– Я подлец, Сережка. Любого спроси. Все забыто, друг мой, все… Треплется кто ни попадя: чесменский герой нынче с бабами воюет. Молчи! Знаю, ты меня предупреждал… Не напоминай.
– Алексей Григорьевич! Голубчик…
– То-то клеветникам теперь раздолье! Цареубийцей меня давно сделали, теперь кощунником выставляют. Мол, заманил авантюрьеру на корабль, да и обвенчан был с ней подставным лже-попом для надежности.
– Бред какой! – воскликнул Ошеров. – Нелепость, да какая подлая!
Орлов безнадежно махнул рукой.
– Да бросьте, не слушайте… – сказал Сергей. – Алексей Григорьевич, у таких, как вы, людей недостатка в завистниках никогда не было. А Москва вас любит! Для москвичей вы – кумир.
– Да… Москва. Осяду в ней совсем. Устал от столицы.
– Алексей Григорьевич, да зачем же вы…
– Все верно, друг мой. Царице больше не нужны Орловы. И каждый будет теперь перед Алеханом нос задирать – не привык я к этому! А дела государственные… Потемкин лучше справится. Пусть воз везет, коли впрягся. Друг юных лет… Дождался своего часа, богомол!
– Да нет же, граф! – настаивал Сергей. – Нельзя вам было в чистый абшид.
Орлов посмотрел на него мутным взором и неожиданно брякнул:
– Хочешь, покажу «государственную тайну»?
Сергей недоуменно пожал плечами, но Алексей уже встал и направился к двери.
Поднялись наверх. Орлов приостановился в нерешительности, для него весьма необычной, перед узкой массивной дверью. Наконец аккуратно потянул ее на себя…
Они оказались в небольшой светелке. У стены, закрытой гобеленом, стояла богато украшенная колыбель, в которой, крепко смежив крохотные веки, спал младенец. Девушка-немка в белоснежном чепце сидела возле и читала книгу. Завидев графа, она быстро поднялась, сделала книксен, а затем, повинуясь одному лишь взгляду Орлова, вышла из комнаты.
Алексей низко склонился над колыбелью.
– Подойди, Сережа, – прошептал он.
Ошеров, изумленный, приблизился.
– Ишь, спит как сладко, – бормотал Алексей. Дитя причмокивало во сне.
Орлов растаял, ослабел, хотел еще что-то сказать, но язык не повиновался.
– Кто это дитя? – Ошеров ничего не понимал.
– Александр Алексеевич Чесменский! – торжественно, слегка заикаясь, провозгласил Алехан и неловко поцеловал мальчика. Тот встревоженно пошевелился, но, засунув пальчик в рот, продолжал спокойно спать. Алексей выпрямился, тряхнул головой, вдруг нахмурился, потом чему-то усмехнулся.
– Пошли! – шепнул Ошерову.
Они вернулись в комнату Алехана. Орлов, не глядя на друга, принялся вновь наполнять бокал.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Сергей. – Это сын ваш? Когда же вы успели… Сколько ему? Ведь вы же были в Италии… Его оттуда привезли?
Алексей сдавленно, пьяно рассмеялся.
– Не… понимаешь? Тогда давай выпьем! За… за упокой души матушки его!
Сергей едва не вырвал у него бокал из рук.
– Вы что, граф! Кончайте пить, нельзя же так…
– Ну да, – бормотал Алексей, поняв по-своему восклицание Ошерова. – Грех, кощунство, за упокой души… Тогда за здравие сына моего!
Он залпом осушил кубок.
И вдруг разрыдался, уронив голову на руки.
– Этого еще не хватало! – воскликнул Сергей. – Алексей Григорьевич, возьмите себя в руки. Пойдемте. Вам надо лечь…
– Вырастет, – бормотал граф, – узнает, не дай Бог, что я мать его погубил… Проклянет!
– Ах, вот оно что! – понял Сергей. – О, граф! Неужели…
– Чахоточная… Она и так бы не зажилась, – продолжал, не слушая его, Алексей. – Да еще беременная. Да только я…
– Царствие ей Небесное! – с чувством сказал Сергей. – Жаль, конечно, но ее уже не вернешь. А вы не думайте больше. Успокойтесь. Жизнь она и есть жизнь, мало ли чего в ней приключается. Мальчик славный. Это хорошо, что у вас теперь сын есть. А у меня вот никого нет. Один я как перст. А вы – отец… Это хорошо.
Алексей уразумел, наконец, что он говорит, и вдруг улыбнулся.
– Один, говоришь? А мы тебя женим! Вот точно… так и сделаем.
– Хорошо, хорошо, граф. Завтра поговорим… А вам бы сейчас ложиться. Ну, пойдемте. Утро вечера мудренее…* * *Еще до войны с турками Алексей Григорьевич Орлов полонил сердца москвичей. Он словно создан был для древней столицы – патриархальной, бесхитростной, хлебосольной. Видный барин, блестящий кавалер, душа нараспашку, богач, сорящий деньгами, и тут же немалую часть денег этих в помощь просящим отдающий… Покорил граф Алехан Москву русской удалью, добротой и незаносчивостью, чудесно сочетающейся в нем с редким вельможным достоинством. С громкой же славой, приобретенной в битве при Чесме, Орлову стало невозможно выехать за ворота, чтобы тут же все, его завидевшие, не бросались за ним бежать, шапки сняв, приветствовать, честь отдавать… Народ собирался толпами и глазел, как лихо катит Алексей Григорьевич на великолепных своих лошадушках. А его роскошный особняк с садом, поражающем воображение причудливыми затеями, всегда был открыт для гостей, и граф Алексей задавал пиры на всю первопрестольную, подобно былинному князю Владимиру.
Ошеров загостился у старого друга. Он помнил, как Алексей Григорьевич помог ему ненавязчивым участием оправится от горя, и сам теперь хотел воздать добром за добро, ободряя затосковавшего графа. Между ними не было сказано ни слова на этот счет, но Орлов понял, оценил и был благодарен. Сам он запер свои чувства на замочек, больше уж не срывался и пьяных сцен не повторял. Впрочем, он действительно начал смиряться с происшедшим, много молился, заказывал службы, жертвовал на храмы, исповедывался. Стало восстанавливаться его подорванное было здоровье. И вот теперь-то и начал он, на радость москвичам, вести прежнюю жизнь хлебосольного русского боярина, прибавляя к этому собственной фантазии развлечения.
О самозванке Орлов с Ошеровым больше не говорили, лишь однажды, к слову, Алексей сказал о том, что Доманский и Чарномский после смерти Алины были отпущены на все четыре стороны и даже снабжены деньгами на обратную дорогу.
– Вот кого бы я попридержал! – возмущался Алексей Григорьевич. – Впрочем… впрочем, теперь вряд ли им в голову вступит подобными играми забавляться – научены.
И он спокойно принялся за обед, как будто на свете никогда и не бывало Али-Эмете, принцессы Володимирской. Сергей, помнивший его отчаянье, подивился выдержке графа… которую, в общем-то, вполне можно было принять и за бессердечье, чем всегда готовы были воспользоваться орловские недруги.
После обеда Алексей предложил другу прогулять по старинным улочкам Москвы.
Быстро запрягли молодую породистую лошадку. Сергей устраивался поудобнее в санях, тогда как Орлов давал распоряжения перехватившему его прямо у ворот дворецкому. Наконец и он уселся рядом с Ошеровым.
– Трогай! – приказал кучеру Сеньке.
Но не успели они отъехать от ворот, как перед ними возник согбенный старичок в зябком тулупчике. Дед, несмотря на мороз, стащил треух и принялся низко кланяться и едва ли не креститься на статную фигуру восседающего в санях Алехана. Сенька резко рванул поводья, лошадь стала, и кучер разразился бранью:
– Ты чо под копыта лезешь, жизнь надоела, старый хрыч? Али ослеп совсем?
– Я ж говорил, – зашамкал старик, затряс головой, – я им сказывал, охальникам, так не оставлю… До самого Орлова дойду!
Алехан кликнул дворецкого, с интересом наблюдавшего эту сцену, стоя в воротах, и приказал:
