Равноденствия. Новая мистическая волна - Дмитрий Силкан

И Николай Петрович, ссутулившись, засеменил к остановке.

Я было бросился за ним, но странный человек ловко шмыгнул в наполненный автобус и уехал в неизвестном направлении.

Итак, у меня появился выключатель Белого Света, или, по научному, Вселенной. Одного щелчка его было достаточно, чтобы изничтожить не только человечество, но и всё сущее: материю, энергию, электромагнитные поля, одним словом, абсолютно всё, мыслимое и немыслимое.

"Кстати, — подумал я, разглядывая выключатель. — А как насчёт моих мыслей и сознания? Оно тоже отключится или будет в состоянии зафиксировать отсутствие мира?

Если моё сознание сохранится — это будет уже не небытие, а если не сохранится, тогда как я пойму, что небытие наступило? Доказательства где? Можно ли считать бытие исчезнувшим, если оно не замечено самим истребителем. Ведь такое, с позволения сказать, «небытие» ничем не будет отличаться от элементарной атеистической смерти.

А мне-то интереснее всего торжество исчезновения, факт моего, так сказать, величайшего деяния. Да и заглянуть в запредельное тоже любопытно ведь!"

От таких мыслей моя голова сильно разболелась. Откровенно говоря, этот чудак с выключателем прямо-таки выбил меня из колеи, озадачил. Даже обида на моих коллег-литераторов как-то размякла. Я не на шутку призадумался. И было над чем. Бормотание Гамлета "Быть или не быть" казалось мне детским сюсюканьем по сравнению с моим "Не быть или быть".

"А что, если и правда: взять да и отключить всё! Избавить всё от всего!"

"Но что там?! Там-то что?!"

В конце концов, я решил поставить на Вселенной жирный крест. Только немного погодя. А куда торопиться-то?

В моей жизни наступило некоторое просветление. Мрак безысходности развеялся.

С таким козырем в кармане особенно приятно было ходить на философские, теософские, эзотерические и мистические диспуты. Сидеть где-нибудь в последнем ряду и украдочкой хихикать над их глупостями.

Ишь, истину они ищут, а она — вот у меня в кулачке вспотевшем зажата. И никто понятия об этом не имеет. Сейчас как щёлкну, и все их причины-следствия разрешатся. И Абсолют откроется, как ларчик!

Однако я не щёлкал. Удовольствие растягивал. Продолжал ходить по клубам и кружкам, наслаждаясь своим превосходством.

Через некоторое время эти шатания меня перестали удовлетворять. Неожиданно захотелось узнать, и как можно больше, о своей жертве. Я с упоением принялся изучать мир. Не пропускал мимо себя ни собачонки, ни букашечки, рассматривал каждый листик, каждую паутинку. С какой-то мудрой любовью всемогущего повелителя познавал природу, вооружившись телескопом, микроскопом и многотомными энциклопедиями. Всё мне было интересно.

"Вот ползёт божья тварюжка, — думал я, глядя на какую-нибудь гусеницу, — а доползёт ли она до своей цели, это уже мне решать. А вот — слон. Смотрит с высоты своей гордости и не знает, что его существование зависит исключительно от этого неказистого писателишки, что припал к прутьям клетки".

"И даже вы (это уже могильным памятникам) у меня под каблучком!" Мысль о том, что потусторонний мир выключается вместе с реальным, не вызывала у меня сомнений.

Всё, всё теперь подчинялось моей воле: деревья, небо, дома, звёзды, девушки, мысли, страсти, желания, время — список бесконечен.

И я купался в удовольствии, а по ночам скулил от наслаждения, свернувшись в клубок и укрывшись одеялом с головой. Как сытая и довольная личинка внутри сочного фрукта.

Много удовольствий я перепробовал в жизни за 30 прожитых лет: женщины, вино, наркотики, риск, азарт. Но скажу вам, не было ещё ничего слаще, чем абсолютная, всеохватывающая власть, особенно когда о ней никто не догадывается.

Но как это повелось во Вселенной, которую я готовился уничтожить, всему когда-нибудь приходит конец. Так и мое сладострастие завершилось, а вместе с ним и весь Белый Свет.

Вот как это случилось.

Как-то раз, блуждая по вечерней столице, в состоянии своего предапокалипсического экстаза, я забрёл в тёмную подворотню, где наткнулся на одну пренеприятную компанию.

Четыре выпивших дюжих молодца, казалось, только и поджидали такого зазевавшегося, пребывающего в неизвестно каких реальностях прохожего, как я. Они живенько меня окружили и стали требовать деньги, которые у меня отродясь не водились. Конечно, мне, Властелину Вселенной, не представляло никакого труда раздавить их как стайку клопов, со всем их жалким мирком, но очень не хотелось мелочиться и тратить своё сокровище на такой пустяк. Они тоже по-своему, по-микробьи, не хотели мелочиться, поэтому не ограничились угрозами, а повалили на землю и стали бить ногами по лицу до тех пор, пока я не впал в беспамятство.

Очухавшись, я первым делом принялся нащупывать свой выключатель, который, слава Провидению, оказался на месте.

Поломанными, окровавленными пальцами я вытащил устройство из кармана и обмер: клавиша выключателя находилась в положении ВЫКЛ.

Вот так бесславно, глупо и бессмысленно погиб мир.

Меня совершенно не удивило, что зрительно всё осталось на своих местах. Всё то же небо, та же земля, человечество и природа. Даже боль сломанных рёбер и обеззубленных дёсен была, как и прежде, мучительно невыносимой. Ещё будучи на пороге уничтожения Вселенной, я предполагал, что мир останется, в моём сознании, которое сохранится навечно. Так и вышло. Мир не только отпечатался точной копией в моём воображении, но и продолжал видоизменяться согласно всем законам бытия. Всё по-прежнему двигалось, рождалось и умирало, не подозревая, что является частью моей фантазии. Потому что, кроме меня, не существовало более ничего и никого.

После того как я покинул травматологическое отделение придуманной мной больницы, в моей голове тут же возник вопрос: как жить дальше в хоть и придуманном, но всё-таки жестоком и сложном мире? Как жить, чтобы никто не догадался о моём безбрежном, как океан, удовольствии понимания, что всё сущее заключено во мне?

С литературой, поскольку я достиг совершенства, понятное дело, было покончено. Я порвал со всеми своими приятелями и знакомыми (которые восприняли, между прочим, этот поступок с большим душевным облегчением) и убрался из столицы восвояси.

— Подальше, подальше от суеты, — твердил я по дороге. — Туда, где мне никто не помешает пребывать в совершенном блаженстве!

Мой выключатель по-прежнему был при мне. Он висел на шее как амулет.

Так, странствуя по выдуманному свету, избегая множества различных неприятностей, я очутился в крупном городе, где случайно столкнулся нос к носу с Николаем Петровичем.

Сначала он меня не узнал. Видать, за время путешествий я сильно изменился. Но когда, наконец, рассмотрел того, кто перед ним стоит, радости его не было предела.

Мы обнялись, как старые друзья, и зашли в одно маленькое, уютное кафе отметить встречу. Николай Петрович приехал в этот город на ученый симпозиум (оказалось, он был доктором каких-то мудрёных наук, связанных не то с психологией, не то с антропологией, не то с психиатрией, точно не помню). Узнав, что с миром всё кончено, он дико возликовал и даже слегка всплакнул.

— Значит, вы всё-таки сделали это? — спросил Николай Петрович растроганным голосом.

— Сделал, — ответил я, понимая, что, в сущности, разговариваю не с Николаем Петровичем, а с самим собой.

— Это замечательно! Замечательно! Значит, уже ничего нет?!

— Нет.

— И меня нет?

— И вас нет.

— Просто прекрасно. Но сдается мне, друг мой, что всё-таки вас что-то гнетёт. Не так ли?

— Да, хочу избавиться от лишних мыслей, а не могу. Они меня преследуют, как навязчивые идеи.

— А что за идеи?

— Кажется мне, что устал я очень. И будто блохи в волосах кусаются. И поясница перед дождем ноет. И курить хочется. И выпить хочется. И есть. Причем постоянно. Вот такие у меня навязчивые идеи.

— Что ж, это дело поправимо, — заверил меня Николай Петрович.

— Неужели! — обрадовался я. — Буду очень вам признателен! Но каким образом?

— Ничего сложного. Надо просто возродить мир. И тогда вам волей-неволей придётся подстроиться под ожившее человечество. И все эти навязчивые идеи сгинут, как неприятный сон.

Вот уже второй раз Николай Петрович поразил меня своей простотой. Сначала он вынудил уничтожить Вселенную, а теперь предлагает её восстановить. Хотя при чём здесь Николай Петрович? Ведь это был вовсе не он, а образ, созданный моим воображением.

— Имейте в виду, — будто подтверждая мою мысль, заметил квази-Николай Петрович, — что с вами сейчас говорю не я, а моё видение. Действительный же Николай Петрович понятия не имеет о том, что здесь происходит.

— Значит, — заключил я, — о смысле возрождения мира надо справляться не у призрака Николая Петровича, а у самого себя?