Последний барьер - Роман Глушков

— Что ж, возможно, возможно… — не стал спорить Талерман, но тон его голоса звучал не слишком уверенно. — Признаю: я добыл эту ловушку не вполне честным и гуманным путем. И я не вправе осуждать вас за то, что вы вознамерились отобрать ее у меня таким же грабительским способом. Однако вынужден вас огорчить: вернуть вам «Лототрон» я не смогу при всем желании. Он был пущен в дело на следующий же день после того, как я доставил его на «Альтитуду». И сегодня вы можете требовать его у меня с тем же успехом, с каким могли бы потребовать цемент, который ушел когда-то на сооружение полигона. Совершенно невыполнимая, если не сказать абсурдная просьба.

— И ты полагаешь, мы поверим тебе на слово? — осведомился я.

— Вот еще! — фыркнул Умник. — Я был бы чересчур наивен, если бы на это рассчитывал. Разумеется, вы мне не поверите и попросите убедительные доказательства. И я готов вам их предъявить. Сию же минуту и с радостью, поскольку, едва вы их увидите, сразу же поймете, что я не лгу, а говорю чистейшую правду. Тысячи моих слов не сравнятся с неопровержимостью подобной улики. Идемте же скорее, не будем напрасно терять драгоценное время! Здесь недалеко.

И, развернувшись к нам полубоком, Умник приглашающим жестом указал на вход в коридор, откуда он вышел.

С нашей стороны тоже было бы наивно бежать в указанном направлении по одному лишь мановению его руки. Но и оставлять его заявление без проверки не следовало. Пускай этот кровожадный миротворец сам напрашивался к нам в заложники, велика была вероятность, что он заведет нас в западню. Даже способный видеть сквозь стены и предугадывать опасность на расстоянии Мерлин не доверял сейчас собственным инстинктам. Не доверял как раз потому, что больше не чуял впереди явных признаков угрозы. Равно как не исходила она от самого Талермана. Он не являлся энергиком, метаморфом или мнемотехником и не имел при себе оружия. Что же касается ботов, которые недавно обстреливали нас, то все они выкатились в холл и, задрав стволы орудий вверх, выстроились вдоль стены. Так, будто добровольно сдавались и провоцировали нас расстрелять их механическую шайку, пока она представляла собой столь легкую мишень.

— Ну же, господа! — поторопил нас Давид Эдуардович. — В чем дело? Вы намерены взглянуть на «Лототрон» или нет?

— Если хочешь, чтобы мы тебе доверяли, подойди сюда! — потребовал Мерлин.

Хозяин Исгора пожал плечами — дескать, почему бы и нет, раз просите, — и, без опаски приблизившись, встал на расстоянии вытянутой руки от баррикады. С лица его при этом не сходила вежливая улыбка, в сравнении с которой наши хмурые, напряженные физиономии выглядели словно лики злобных индейских божков рядом с портретом Джоконды.

— Повернись спиной, — поставил Пожарский заложнику второе условие. Тот так же безропотно повиновался. «Гаранты» продолжали взирать на нас из-за колонн и не уходили, хотя Умник уже трижды махал им рукой, давая понять, чтобы те исчезли с наших глаз.

Поднявшийся в полный рост Семен изобразил для оперативников недвусмысленный жест: сложил пальцы пистолетиком и нацелил его на голову отвернувшегося от нас Талермана. После чего, не опуская руки, чьи боевые импланты были пострашнее дюжины пистолетов, обошел баррикаду и, взяв заложника сзади за шиворот, наказал ему:

— Вот теперь пошли, взглянем на твой «Лототрон». И учти: если я замечу в коридоре или в твоем логове хоть одного лишнего человека или механоида, наш договор тут же утратит силу. Поэтому, пока есть время, доведи эту информацию до всех своих подручных, кого она касается.

— Будьте спокойны, они нас прекрасно слышат и уже выполняют ваши требования, — заверил нас Давид Эдуардович. Сделал он это нарочито размеренно и громко, дабы его слова достигли ушей тех, кто мог нарушить наше зыбкое перемирие.

Жорик сильно хромал, но Зеленый Шприц сделал все возможное, чтобы он смог передвигаться самостоятельно. Что было весьма кстати. Оставлять его на баррикаде под присмотром Динары означало бы разделить наши силы. И ввести противника в искушение захватить эту сладкую парочку в заложники. Как долго Дюймовый мог продержаться на стимуляторах, неизвестно, но ковылял он вполне уверенно и оружие из рук не ронял.

Арабеска не набивалась к нему в сопровождающие, но все время приглядывала за ним, следуя в арьергарде группы. Во главе ее шел сам Талерман, удерживаемый за воротник дышащим ему в затылок Мерлином. Я и Свистунов двигались в середине нашей короткой процессии, будучи готовыми в случае чего мгновенно открыть огонь. Однако все надеялись, что Умника не оставит здравомыслие и он не предоставит нам повод вышибить ему мозги.

Войдя в коридор, мы заперли за собой дверь. После чего Пожарский намертво заблокировал ее, сплавив в единое целое с дверной коробкой. Само собой, что любая попытка взломать запечатанный проход стала бы расцениваться нами как мгновенное аннулирование пакта о мире. О чем Давид Эдуардович был в обязательном порядке строго-настрого предупрежден. И насчет чего он также не стал протестовать.

Ведущий к лабораториям коридор был широким, прямым и тянулся метров на триста. По правую руку от нас вдоль стены пролегала огороженная перилами забетонированная траншея. Предназначалась она, судя по всему, для кабельных магистралей, трубопроводов или того и другого вместе.

Возможно, все эти коммуникации находились там и поныне. Но увидеть их было нельзя, поскольку сегодня поверх них лежал главный стратегический кабель проекта Талермана — корень Исгора. Он врастал в траншею из пробитой в стене дыры и продолжал свой рост уже в искусственном русле, которое было ему чуть тесновато. Железное тело корня крошило края бетонного желоба, но не покидало его пределов. Огромное, диаметром около полутора метров, оно, тем не менее, было здесь заметно тоньше, чем в лифтовой шахте. И кажется, продолжало сужаться, подобно стержневому корню какого-нибудь крупного дерева.

— Позвольте спросить, что вы намерены предпринять, когда выяснится, что я вам не солгал? — полюбопытствовал Умник. — У вас есть на этот случай какие-либо альтернативные требования? Возможно, мы сумеем сговориться о денежном выкупе или иной материальной компенсации? Выбор у меня, конечно, в этом плане небогат, но помимо «Лототрона» здесь наверняка найдется еще что-нибудь для вас полезное.

— Что именно? — попросил уточнения Свистунов. — Имейте в виду: подсунуть нам липу вам вряд ли удастся.

— Ну, вполне возможно, я смог бы ответить на часть вопросов, касающихся феномена господина Мангуста, — предложил заложник. — А заодно открыть в нем новые удивительные способности, о которых он даже не подозревает.

— К черту способности! — огрызнулся я. — Скажи одно: моя болезнь излечима и если да, то каким образом?

— Вот это уже похоже на деловой разговор! — оживился Талерман. — А то все угрозы, угрозы… Надоело, знаете ли!.. Излечима ли ваша болезнь? А вам никогда не приходило в голову, что, ища ответ на этот вопрос, вы идете по заведомо ошибочному пути и лишь напрасно растрачиваете время и силы?

— Какая глупость! Что значит «напрасно»? — удивился я. — Я ненавижу Пятизонье больше всего на свете! Оно разлучило меня с моим привычным миром и теми людьми, которых я люблю. Вот только жить вне Пятизонья я сегодня физически не могу. Оттого вынужден мириться и с ним, и с тем проклятием, какое надо мной тяготеет. И вы еще спрашиваете, хочу ли я от него избавиться? Да, хочу! Потому что сегодняшнее мое существование можно назвать как угодно, но только не жизнью.

— А если вдруг выяснится, что все идеи доктора Свистунова — ложные и ваше проклятие действительно неизлечимо? Что тогда? Вы лишитесь единственного смысла своего существования и наложите на себя руки?

— Все верно. Именно так и поступлю, — ответил я.

Вот только искренне ли ответил? Говоря начистоту, мысль о том, чтобы сунуть голову в петлю или пустить себе пулю в висок, в последние пару лет посещала меня все реже и реже. Я был в полушаге от самоубийства, когда бившиеся над разгадкой моей болезни врачи развели в бессилии руками, когда я, возможно навсегда, распростился с семьей и когда выяснилось, что в Зоне мне также никто не поможет. Однако жизнь текла своим чередом, я свыкся со своей плачевной участью, и со временем этот «полушаг» заметно увеличился, а пропасть, в какую мне хотелось кинуться, отодвинулась далеко-далеко, почти на край горизонта. Вот почему сейчас, когда я вновь заикнулся о ней, в голосе моем уже не звучала прежняя мрачная уверенность. И хитрая гнида Умник тоже наверняка это почувствовал.

— Какое безрассудство: совершать суицид, когда на то нет решительно никаких оснований! — заметил он. Легкая издевка в его голосе указывала на то, что Давид Эдуардович раскусил мою неискренность. — Ну разве можно счесть основанием для самоубийства банальную ошибку? А чем еще, как не ошибкой, объясняется то, что вы принимаете за проклятие ниспосланный вам уникальный чудодейственный дар? Дар, от которого вы столько лет безуспешно пытаетесь избавиться с усердием, достойным куда лучшего применения.