Вечный юноша - Софиев Юрий Борисович

(Фото вечернего моря и подпись: «La Cote de Azuz. Concher de soleil» — Н.Ч.).

19.

(Конверт с надписью: «Моя заметка в “Советском Патриоте” о вечере в Памяти в Париже Скобцовой (матери Марии) под 1945 или 1946?» И сама заметка:

Памяти Матери Марии

22 апреля, под председательством о. Е. Ковалевского, в зале Русской консерватории состоялось собрание, посвященное памяти матери Марии. После краткой литии, о. Стефан Светозаров произнес слово.

С.П.Жаба огласил письмо, не смогшего лично присутствовать Н.А. Бердяева о жизни, деятельности и высоком патриотизме замученной немецкими фашистами замечательной русской женщины. Г. Раевский говорил о поэзии матери Марии. С.В. Носович прочла о своих встречах в последний период жизни м. Марии в лагере Равенсбрюк, в простых и сильных словах дав яркий образ этой героической женщины.

И.А.Кривошеин и художник Г.Н. Слободзинский поделились своими воспоминаниями о погибшей. Ю.Софиев, кроме воспоминаний о литературной и общественной деятельности м. Марии, прочел ее стихи.

Собрание прошло в атмосфере сердечности и единодушия и закончилось словом о. Евграфа Ковалевского.

22/XI

В магазине овощном встретил Иду (Коблец):

— Я сразу догадалась, что Ю.Б. в магазине — Чок сидит и смотрит у двери (Чок — собака Юрия Борисовича — Н.Ч.).

— Как Вы живете?

— Плохо.

Оказывается, у Михаила Андреевича — инфаркт. С 15-го марта в больнице. По словам Иды, «он перенес на ногах стенокардию, думая, что это от курева».

Я переношу «на ногах» стенокардию уже 6-й год, зная, что это не от курения. И откровенно, переношу все хуже и хуже и тоже знаю — чем это кончится.

Дамоклов меч.

«День пережил — и слава Богу».

Это вообще-то — невесело.

Вот уже месяца четыре — не курю.

После сорока с лишним лет курения.

Порой тянет. Выдерживаю.

ТЕТРАДЬ XI (ноябрь-январь, 1963–1964 гг.)

1. 22/XI

Дикое событие. Убит Джек Кеннеди — президент США.

Убит из снайперской винтовки. В южном штате. Прежде всего, бесконечно жалко самого Кеннеди. Опыт показал, что Кеннеди поистине хотел мира и понимал дикое безумие атомной войны и сознавал всю свою ответственность в деле создания мира, и наконец, американский политик, который сумел преодолеть недоверие к нам и шел на сговор, уже в этом был залог мира.

Я глубоко убежден, что (…) убит фашиствующими ультраправыми маньяками, за его политику сговора с нами, за его политику негритянскую и т. д. Но, убежден, что будут пущены все средства провокации и демагогии, чтобы убедить, или хотя бы смутить сердце простого американца, в том, что это сделали коммунисты. Не смотря на всю нелепость этого подозрения, ибо коммунистам всего мира, за исключением китайских маньяков разве что, этот акт — только во вред.

Но будет пущено все, чтобы разжечь антикоммунизм и скомпрометировать политику сближения Запада и Востока.

А еще одна вещь, один вопрос — когда же, наконец, мир устанет от ненависти, от этого «религиозного фанатизма», от этого «идейного» накала, неизбежно приводящего к одному: не к отвращению и ненависти к злу, к злому началу, а к ненависти, к дикой злобе и (…) жестокости человека к человеку.

Когда же, наконец, кончатся эти «религиозные», гражданские войны самые изуверские в истории человечества с неизбежными «кострами инквизиции» и в прямом, и в современном понимании.

Ненависть — ad mojrem gloria Dei!

Ненависть — во славу любви к человечеству!

Ненависть — во славу гуманизма! Человечности!

И прочее, и прочее ad majorem.

И только одно ad majorem делает человека Человеком — умение быть терпимым, умение не навязывать другому человеку своих верований, умение уважать право другого мыслить и верить по-своему, тем самым, утверждая свое собственное право на (…).

И, наконец, самое главное для меня ad majorem человечности, именно, как таковой, в самой человечной ее сущности без всяких там поправок. Alars! — воскликнет скептик, vous reter un homes de XIX s! Старые истины!

Нет! Но в очень «нежном» юном возрасте я прошел через мерзости гражданской войны и получил такой заряд отвращения и ненависти к ней, что она всегда останется для меня ужасной реальностью и никогда не сможет превратиться в миф. Всякая война мерзость, но братоубийственная почему-то приобретает особенно ожесточенные и изуверские формы.

Кстати, за годы гражданской войны своей рукой я не убил ни одного человека, хотя будучи артиллеристом, «у жарких пушек честно бился я».

Но так и не заразился за всю войну ненавистью к врагу, может быть, вернее к человеку? Ну, а к скотам и живодерам? А о XIX веке? И у девятнадцатого века есть те «золотые крупинки», которые очень хорошо бы не выбрасывать за борт и при дальнейшем плавании по морям историй, хотя бы Тургеневское «Муму» и Гоголевскую «Шинель». Ведь, может быть, это и есть то, чего не хватает нашему железному веку с его пафосом борьбы.

2.

(Газетная вырезка «Как “бешеные” готовили преступление в Далласе», об убийстве президента Джона Кеннеди, «Последние слова президента», «После выстрела в Далласе» — Н.Ч.).

3.

Довольно сумасшедшее письмо Кобяка. Как я и подозревал, в трагической слепоте, видимо, есть доля мистификации, как и во всех действиях Мити. Слава богу, если все-таки он может читать и писать… и писать любовные стихи! Да еще: «Никогда в жизни я не писал так много». И еще любопытная фраза: «А мне не кажется, что я очень мало сделал! Любил много!»

Любил ли?..

«Тогда я впервые почувствовал грудь, Впервые прижался лицом, А руки искали потаенный путь — Колени обнявши кольцом»

Потаенный? От слова «таить»? Потаенный.

«Но без любви не может жить Поэт, и это видно! Он поцелуями не сыт, Целует он колени. Он ищет ключик, где зарыт, Он ищет тем не менее!» «И будешь всю жизнь вспоминать ты о том, Как тихо, тебя, я обнял, Как тщетно пыталась колени платком От нежного спрятать огня».

Две последние строки не плохие, но Митя не столько любил в жизни, сколько предавался сладострастью и разврату, а любовь это нечто иное, нечто бесконечно большое, но могущее, в конце концов, включить и то, и другое, в качестве частного, но, во всяком случае, постель не в качестве исчерпывающей сущности, выражаясь высоким штилем.

Причем в этих любовных делишках, увы, Митя подчас был весьма далек от элементарной «чистоплотности», охотно выступал в роли пошляка-соблазнителя и т. д.

И репутация у него в Париже в этом смысле была весьма сомнительная.

Я, конечно, вовсе не собираюсь становиться на точку зрения какой-нибудь добродетельной старой девы или стыдливого и негодующего пуританизма, весьма процветающего в современной литературе любезного отечества нашего, кстати, в качестве официальной доктрины. Эрос — это великое дело. Бог жизни и бог творческого начала, конечно! Но если замечательные люди были мучимы Эросом, это еще не значит, что все эротоманы — замечательные люди. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить парижские писсуары.