Партия Ленского (СИ) - Киршин Владимир Александрович

Annotation

Новые главы из романа "Как Андрюша тот свет повидал". Жизнь после смерти. Дружба с великим русским тенором. Семья.

Киршин Владимир Александрович

Киршин Владимир Александрович

Партия Ленского

Владимир Киршин

Партия Ленского

Главы из романа "Как Андрюша тот свет повидал"

Ленский

ТОТ

НЕ

гражданин

СССР

кто

ДОБРОЛЁТ'а

не

акционер

По диагонали плаката был изображён самолет - "Юнкерс Ф-13", подозрительный тем, что верхнее бипланное крыло у него отсутствовало!

Народный артист Лео Собини был образцовым гражданином СССР и почётным акционером советско-германского общества Добролёт, его золотой вклад в освоение воздушного пространства превосходил все прочие взносы, и благодарные учредители несколько лет подряд приглашали Собини покататься по небу, но он надеялся, что с ним этого никогда не случится. Напрасно. От сумы, тюрьмы и аэроплана - не зарекайся.

Лео Собини добродушно дал себя уговорить выступить с концертом в Нижнем и теперь был вынужден лететь птицей в Москву, чтобы успеть на премьеру спектакля, в котором он не был занят, но как директор театра, вложивший душу в постановку, просто обязан был поддержать артистов своим присутствием. Только ради них, своих товарищей, только ради искусства... Трепеща, как инженю перед злодеем, Лео, в миру Лев Витальевич, ступил на железную лесенку. Пилот в кожаном шлеме принимал знатного пассажира в дверную прорезь, механик в таком же шлеме подпирал Собинину корму.

Внутри была неестественная глухота, ватная акустика: смерть опере. Гроб-машина. Там, в маленьких креслицах, сидели в оцепененьи еще две жертвы Добролёта мужеского полу и одна вертлявая пичуга-комсомолка, вестник новой жизни. Она до самого старта стрекотала про удобства воздушного сообщения, мягкую отделку пассажирской кабины, надёжность немецкого самолёта, проверенного во всех странах мира... Её вырвало первой.

Долго не взлетали, скучали посреди взлётного поля, механик скрёбся под хвостом своего Горыныча, пилот совещался с начальством, и в озябшей душе Льва затеплилась надежда, что Бог даст, не полетим. Но вот пилот и механик влезли, стуча ногами, прошли к передним местам, и началось.

Мотор самолёта сыграл увертюру и вышел на тревожную ноту Соль малой октавы. С каденциями, тронулись. Невидимые руки легли на голову и плечи Собини и с дьявольской вежливостью вдавили его в кресло. Предметы поплыли, у соседа напротив вылупились глаза, руки вцепились в подлокотники, в маленьком окошке пропала земля. Летим! Сердце ушло в пятки, пропал слух - уши заложило, как в ныряльне. Лев Витальевич вспомнил про леденцы, раскрыл баночку, сунул в рот кисленькую дробинку. Галантно протянул баночку побледневшей комсомолке, с удивлением наблюдая, как рука его своевольно уходит куда-то в сторону. Комсомолка не реагировала на леденцы. С остановившися взором она шарилась в своём чемоданчике, выдернула оттуда и поспешно раскрыла бумажный кулёк, сунула в него голову и исполнила телом биомеханический экспромт выворачивания себя наизнанку. К запаху гари примешался запах рвотных масс. Собини и его сосед, как по команде, полезли в свои портфели, замелькали кульки. Третий пассажир - красноармеец - блевал в фуражку.

Всё обошлось, только очень долго: одномоторный "Юнкерс" летел на высоте 300 метров со скоростью 140 километров в час. Расчётное время перелёта Нижний - Москва по прямой: три часа, но, чтобы не заблудиться, пилот должен вести самолёт вдоль железной дороги, с промежуточными посадками для починки мотора и отдыха пассажиров... Спустя шесть часов ужасных испытаний, Лео Собини, народного артиста Республики, вынули на свежий воздух на Ходынском поле в Москве и посадили в таксомотор.

Дома Лев Витальевич упал на постель, не раздеваясь, и спросил брусничной воды.

Ноша

...Она не размахивала руками, как это принято у французов, она ворожила пальцами. То мелко-мелко раскатывала ими невидимую нить, то гладящим движением указывала на что-то, то топырила пальцы жестом "сдаюсь" - при этом она поднимала брови и таращила глаза, а губами смеялась. В разговоре губы Контин танцевали незнакомый русскому танец, тонкий, точный и очень красивый, щедрый движеньями на каждое слово, танец. Губы то прятали голос, то распахивались, открывая белые, влажные зубы, то выпускали звуки через дудочку - оттого обычные звуки делались новыми, незнакомыми. Дожидаться повторения особо приятного движенья губ можно было очень долго. Андрюша следил заворожено, поражаясь: как я мог эти губы целовать?! И гордясь: да, я их целовал. И ещё он избегал смотреть Контин в глаза. Они поддерживали танец губ, но в их глубине стаями ходили неизвестные мысли, отдельные от слов. Иногда мысли Контин совпадали со словами, чаще - нет, в её глазах появлялся непонятный вопрос, и тогда Андрюша отзывался - поспешно, невпопад посылал ему самому не понятный ответ. А то вдруг искрилось лукавство, которое Андрюша читал как ложь, и ему немедленно вспоминался подпоручик Белореченков, делалось неуютно и смертельно скучно. Но в глазах Контин уже стояла радость бескрайняя, брызжущая светом, и всё, на что падал тот свет, оживало и пело - Андрюшина рука, чашка, сердце...

Ленский

Спустя час, он проснулся в страшном волненьи, что опоздал на премьеру. Но горничная Тася успокоила: премьера завтра. И, охвачен счастьем подаренного дня, Лев Витальевич помолодел, освежился под душем, надел бежевое и вышел к гостям: ну-ка, кто у нас сегодня? Вера, Нина, Светочка и два незнакомых диковатых, не театральных, человека сидели в гостиной за разговором.

- Триста метров над землёй! - воскликнул Собини речитативом, воздев руки к люстре. - Был вознесёоооон он! - пропел своим великолепным голосом, так любимым Европой. - И низринут. - Палец в пол. - К вам, грешники мои, родные.

Аплодисмент. Лев Витальевич обнял родных, поклонился незнакомым.

- Позволь представить тебе, дружок, наших гостей, - с улыбкой молвила Нина Ивановна. - Студенты: Павлуша и Андрей.

Гостиная Собини была залита электрическим светом, играющим мильонами бликов. Центральную люстру опоясывали в два яруса недвижные огни маленьких лампочек, изображающих свечи, и при том не умеющих покачивать своим электропламенем. Зато они многократно отражались не только в хрустальных подвесках люстры, но также в подвесках четырёх бра, развешанных на двух противоположных стенах. Таким образом, метанья множества отражений создавали живую игру неживого света. Одну стену гостиной украшал огромный, в полный рост, портрет юноши с бледным красивым лицом в обрамлении черных шиллеровских кудрей - хозяин дома в роли Ленского; под ним был камин. На противоположной стене в золотой раме висел портрет строгой дамы с тонкими губами; под ним стоял диван в полосатой атласной обивке. На диване сидела та самая дама, с портрета, но в свободной позе и с приветливой улыбкой, - Нина Ивановна, хозяйка дома. С нею рядом устало откинулась назад её двоюродная сестра Вера Игнатьевна, одетая в фабричном стиле - в рабочем платке. Женщина-скульптор, лицо её казалось сердитым. На стульях, перед самоваром, исполняли роли гостей два незнакомца. Девятилетняя Светочка Собини, на макушке бантик, норовила уложить куклу спать прямо на столе.