Дорогая Эмми Блю - Лиа Луис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сколько времени?
Элиот пожимает плечами.
– Много.
– Очень информативно, – я поджимаю ноги к груди, подтягиваю одеяло к шее. Мысль о том, чтобы выбраться из-под этого тёплого, уютного одеяла, где рядом тихо спит Люк, и тащиться в пристройку через тёмный сад, невыносима.
– Ну, похоже, мы все спим тут, – Элиот зевает и выключает телевизор.
– Угу. Не могу шевельнуться.
– И я.
– Только не храпи, – прошу я и прижимаюсь к спинке дивана. Теперь мы лежим лицом к лицу в нескольких дюймах друг от друга, но в темноте я вижу лишь кончик его носа и длинные ресницы в свете свечи с ароматом граната, горящей на чайном столике.
– Я и не храплю, – бурчит Элиот. – Я сплю очень тихо. Как кузнечик.
Я улыбаюсь, прикрыв одеялом рот. Я так устала и так хочу спать, что чувствую себя пьяной. Глаза привыкают к темноте, и я вижу губы Элиота, его ленивую улыбку, щёлки глаз.
– В темноте ты такой чудной, – бормочу я.
– Спасибо, Эм.
– У тебя нет носа.
– Уверяю тебя, он есть.
Я вновь смеюсь, и Элиот вытаскивает мою руку из-под одеяла.
– Что ты…
– Видишь? – он прижимает мои пальцы к своему тёплому носу. – Вот он.
– Ага, – бормочу я. – Отличный, хорошо работает, разве что слишком большой.
– Ты по-прежнему про нос?
Я тихо, сонно смеюсь в одеяло, а Элиот хохочет по-настоящему и сам себе говорит: «Шшш!» Потом – тишина. Я закрываю глаза. Моя рука по-прежнему в ладони Элиота. Мягкой. Тёплой.
Я не замечаю, как погружаюсь в сон, как вновь просыпаюсь, будто останавливается карусель, и чувствую, что большой палец Элиота поглаживает костяшки моих пальцев. Я чувствую, как к моей ноге прижимается нога Лукаса, тяжёлая и горячая, как Элиот целует меня в лоб и выходит из комнаты.
Глава двадцать четвёртая
Луиза лежит на спине, закрыв глаза, будто слушает красивую музыку, а не мой голос, читающий старую книгу с жёлтыми, как сено, страницами.
– Как вы думаете, – спрашивает она, переплетая на коленях пальцы, унизанные кольцами, – она к нему вернётся?
– К портному?
Луиза кивает, не открывая глаз, прижавшись головой к спинке кресла.
– Да, – говорю я, – думаю, вернётся. Думаю, она поймёт, что, хоть она и мечтала об этой работе в Германии, без него она несчастлива и… Что, я не права?
Луиза улыбается.
– Я не сказала ни слова о том, правы вы или не правы, Эмми. Мне просто интересно, почему вы думаете, что он приедет туда и найдёт её.
Я молчу и тоже улыбаюсь. Она это любит, Луиза – задать вопрос, который мне никогда не пришёл бы в голову.
– Не знаю. Хороший вопрос.
– И почему она оставит работу мечты, чтобы уехать с ним? Почему он не может остаться с ней?
– Хотелось бы мне выяснить.
Карие глаза Луизы блестят.
– У вас есть время дочитать до конца главы?
– Да, – говорю я. – Есть даже время выпить чаю, прежде чем я убегу на работу.
Луиза довольно кивает, и я продолжаю чтение. Это стало нашей традицией с тех пор, как я обнаружила её в постели, неспособную подняться. За последние несколько недель это повторилось ещё не раз. Дни, когда она может добраться лишь до дивана или зимнего сада, стали случаться чаще, и я стараюсь помочь ей чем могу. Она непреклонна и независима, предпочитает делать то, с чем я справлюсь за пять секунд, сама, пусть даже это займёт несколько часов. Но мне нравится эта её черта. Она сильная. Она не нуждается в снисхождении.
– Мне не требуется компания, – как-то сказала она мне, но я думаю, это её убеждение, которое понемногу расшатывается. Теперь мы разговариваем. Иногда без остановки. Иногда даже ужинаем вместе. Пропасть между нами понемногу сужается, и мне это нравится. Я не думала, что для меня это так важно, но как же приятно вернуться домой к кому-то, кто хочет узнать, как прошёл твой день. Правда, откровенность даётся мне непросто, и Луиза заставила меня пообещать, что я не буду больше извиняться за то, что хочу с ней поговорить. Порой, рассказывая ей о смешных посетителях, об уморительных спорах Фокса и Рози, о Франции, я внезапно умолкала и говорила:
– Простите. Я понимаю, вам очень скучно меня слушать.
– Скучно?
– Конечно. Я тут болтаю обо всякой ерунде и о людях, которых вы не знаете…
И Луиза каждый раз смотрела на меня, нахмурив морщинистый лоб, и отвечала:
– Это ведь и называется разговором, Эмми. Как ещё завязать отношения, если не делиться рассказами о себе?
И я вспоминаю, как мама закатывала глаза и вздыхала, когда я возвращалась домой из школы, отчаянно желая рассказать о том, как прошёл мой день, о новом друге, о забавном случае на уроке физкультуры, о группе, на концерт которой нас хочет отвести мама Джорджии, о чём угодно, что казалось мне важным, – и стараюсь осознать, что человек, тем более мать, не обязательно отреагирует на подробности моей жизни именно так. Это было бессердечно с её стороны – теперь я это понимаю. И мне становится ещё грустнее. Но даже теперь, общаясь с Луизой больше двух часов в день, я не могу побороть чувство, будто я слишком много болтаю о себе, утомляя её до слёз. И я отступаю. Как очень точно заметил Элиот, «закрываюсь, словно книга».
Элиот. Я не видела его больше месяца, с того самого вечера, когда мы с Лукасом смотрели фильмы, как в старые добрые времена. Мы переписывались несколько раз и три недели назад виделись на его дне рождения, но слова Лукаса тем вечером напомнили мне о том, что случилось давным-давно, и нас вновь разделил барьер, как прутья клетки.
Я включаю чайник, кладу книгу на кухонную стойку, заложив нужную страницу стикером для подписывания растений. В дверь звонят.
– Я открою, – говорю я Луизе и, проходя мимо зала, вижу, что, несмотря на сильную боль в спине и ногах, она шаркает обратно к своему креслу. Я распахиваю дверь. Пылинки танцуют в лучах солнечного света.
– Эммелина, – на пороге стоит Марв, держа в руках пакет с открытками, – я хотел бы поговорить.
Я впускаю его в квартиру, завариваю Луизе чай, убеждаюсь, что в холодильнике оставлен для неё сэндвич, завёрнутый в фольгу. Переодеваюсь в рабочую униформу. Мои руки взмокли и дрожат. Возвращаюсь к Марву и говорю ему, что у меня есть всего пятнадцать минут.
– Можете проводить меня
