Язык в языке. Художественный дискурс и основания лингвоэстетики - Владимир Валентинович Фещенко

Поэтический язык всегда язык одного поэта, и он переизобретается им в каждом из отдельных поэтических текстов (205).

Изучение стихов не может вестись без учета субъективности их автора. Зачастую Бенвенист даже отождествляет автора и его текст, считая их единой сущностью. Субъективностью наделяется и сам язык поэта, который является «внутренним по отношению к общему языку языком» (54).

Ученый колеблется: то ли этот язык находится внутри общего языка, то ли это особый, другой язык? Но больше склоняется к представлению о «языке в языке», которым именовали поэзию французские поэты-символисты (Малларме, Валери), или о «внутреннем языке». Вспомним, что термин «внутренний язык» возникает у Бенвениста в статье «Формальный аппарат высказывания» при анализе структуры монолога, который, представляя собой интериоризированный диалог, превращается во «внутренний язык». В поздних лекциях, прочитанных в Коллеж де Франс, много говорится о письме (écriture) как о «внутреннем языке» (схожие идеи чуть ранее высказывал Р. Барт в «Нулевой степени письма»). Теперь это понятие отчетливо проецируется на поэтический язык.

В стихотворении язык как таковой перестает быть коллективной конвенцией, трансформируясь в «особый язык, на котором говорит только поэт», язык, «не известный a priori» (300). Подчеркивается и роль читателя, которая «огромна и, возможно, даже более важная, чем слушающего». Перед лицом идиолекта поэта читатель «должен подстраиваться, обучаться и, обучаясь, получать доступ к намерению поэта» (300). Именно принцип языка в языке настраивает Бенвениста на тот тип анализа, которым он занимается.

В одном из листов проскальзывает мысль о том, что поэзии несвойственна направленность на коммуникацию и когницию. В поэзии «использование языка носит не когнитивный, но импрессивный характер» (204); в ней «нет концептов, нет идей, которые можно было бы сообщить, суждений, которые можно было бы разделить» (199). Весьма спорные утверждения, которые современная нам наука о поэтическом языке, разумеется, отвергает. Впрочем, Бенвенист тут опять-таки колеблется. В другом месте он уже говорит об особой «поэтической коммуникации» (именно так называется один из разделов манускрипта):

Самое важное в изучении поэтического языка – это поэтическая коммуникация, ее природа, ее уровни, ее структура (107).

Поэт адресуется к слушателю, а не к собеседнику, а значит, коммуникация протекает иным образом.

В рукописи также поднимается вопрос о природе «поэтического высказывания» и «поэтического сообщения». Поэтическое высказывание, читаем здесь, – совершенно иной тип высказывания, чем в обыденном языке. Оно состоит из «вербализованной эмоции» (199) и «не отсылает ни к чему, кроме самого себя» (11). Сообщение в поэтическом дискурсе «не имеет цели сообщить мысль, а направлено на вербализацию эмоции» (202). Может показаться, что Бенвенист злоупотребляет понятиями «эмоция», «аффект», «чувство» и тому подобными, встречающимися почти на каждой странице при определении понятий поэтического дискурса. Возможно, сказывается недостаточная осведомленность его в эстетических учениях (в этих вопросах он эксплицитно опирается на эстетику Гегеля), большинство которых не сводят природу эстетического только к эмоциям. Между тем акцент на эмоциях и их роли в эстетической деятельности делает учение Бенвениста снова актуальным в наши дни, учитывая целую волну междисциплинарных исследований эмоций, особенно в когнитивных подходах.

Другой его актуальной идеей стоит признать положение о поэтическом высказывании как «действии». Поэтический язык, пишет он, «направлен не на говорение (dire), а на делание (faire)». Он «преследует цель произвести воздействие, эмоциональное или эстетическое» (184). При этом Бенвенист несколько раз цитирует американского поэта У. К. Уильямса и его идею о языке поэзии как организованной с помощью ритма эмоции. Французский лингвист оказывается неожиданно близким в своей методике поэтической технике объективизма и проективизма, с их установкой на конструирование внутреннего языка текста. Можно также сказать, что идея поэтического действия предвосхищает такое направление исследования, как поэтическая прагматика, которое в наши дни находится в стадии зарождения.

Бенвенист также обсуждает важное понятие «иконичности» поэтического знака, до него анализировавшееся Я. Мукаржовским и Ч. Моррисом применительно к эстетическому знаку вообще. Проблема иконичности излагается французским теоретиком в терминах «концептуализма» и «реализма»: «Проблема, которую ставит и решает поэзия, состоит в том, чтобы стать проводником слов из концептуального состояния знаков в реальное состояние икон» (327). Поэтическая коммуникация состоит в «сообщении эмоции, связанной со словами, несущими эту эмоцию и иконизирующими ее» (56). В отличие от обыденного высказывания, где «слова сигнифицируют идею» (55), в поэтическом высказывании «слова иконизируют эмоцию» (55).

В следующем за этим листе данное положение иллюстрируется примером из Бодлера: слово nuit (ночь), будучи «патемой» (в некоторых местах в рукописи эта поэтическая единица называется также «икония», намекая на иконизацию слова), отлична от слова nuit как знака; это различие сказывается в коллокациях этого слова из конкретных стихотворений: nuit оказывается рядом с luit (светится) и c reluit (отсвечивает) в «Цветах зла» – luisant comme ces trous où l’ eau dort dans la nuit … et la rime reluit, или в другом стихотворении из цикла «Соответствия»: clarté (ясность) – vaste comme la nuit et comme la clarté. Одна «патема» (в терминах современной лингвопоэтики мы сказали бы «экспрессема») связывается с другой посредством иконической связи (то есть того, что мы сейчас назвали бы «паронимической аттракцией»). Соседство слов в поэтическом дискурсе создает отличные от обыденного дискурса связи. Слова здесь складываются в одно сверхслово, являющееся поэмой, членящееся и дробящееся не по законам общеязыковой структуры. В одном из листов Бенвенист называет это сверхслово неологическим термином «симпатема», а природу связей отдельных «патем» в «симпатеме» – «патематической» (58).

Понятие «иконизации» также связывается здесь с понятием «эвокации». В поэтическом дискурсе иконические знаки (иконы) носят особенный характер, считает французский теоретик, поскольку они «эвоцируют, или вызывают ассоциации в связи с объектом» (327). Эвокация, по Бенвенисту, объединяет смыслы «магического воздействия» и «психологической ассоциации». Если сущность поэтического сообщения или высказывания – в его иконичности, то сущность поэтической коммуникации – в эвокативности:

У поэта знак выступает как означающее (signifiant), но в то же время как эвоцирующее (évoquant), и это вдвойне эвоцирующее – своим звучанием и своими ассоциациями. Стало быть, в поэзии имеется знак языка, общий для всех говорящих на