Неизвестные солдаты - Владимир Успенский

— Когда я в тысяча девятьсот девятнадцатом году решил стать политическим деятелем, — вонзался в мозг голос фюрера, — я сразу бросил свой взгляд на Восток. Только там мы сможем приобрести жизненное пространство, необходимое немецкому народу. Уже тогда я считал, что заселение немцами территории Восточной Европы, вплоть до Урала, вольет в жилы нашего народа новые силы…

«Интересно, он и тогда был вегетарианцем?» — подумал Гудериан, глядя на подергивающуюся щеку Гитлера. Гейнц видел фюрера довольно часто, разговаривал с ним, но Гитлер оставался непонятным для него человеком. У фюрера не было друзей, не было ребенка, не было любимой женщины, если не считать шлюхи, взятой им из постели своего фотографа. Гитлер не пил, не курил. Он ни с кем не делился сокровенными думами, никто не знал, что предпримет он в ближайшее время. Замкнутый человек, он жил лишь своими идеями, работал, как фанатик, с утра до глубокой ночи, принимал очень горячие ванны, чтобы прогнать сон, и снова работал. Ему боялись противоречить — он не терпел возражений.

Фюрер отодвинул кресло и подошел к карте. Присутствовавшие повернулись. Геббельс, склонив голову, что-то шептал тучному Герингу. Тот довольно улыбался, кивал. Глаза Геббельса прищурены. Гейнц считал его самым хитрым человеком в окружении фюрера, а вообще он был смешон со своими неимоверно большими ушами и вытянутым тощим лицом. У самодовольного Геринга и грудь, и живот завешаны орденами и крестами. Толстые пальцы унизаны кольцами с драгоценными камнями. Гудериан присмотрелся: да, так и есть, лицо Геринга опять накрашено, как у женщины. Говорят, что эта его странность объясняется нарушением деятельности желез внутренней секреции. Впрочем, на работе Геринга это не отражается. В прошлую войну он был летчиком-истребителем. Теперь Геринг заново создал военно-воздушные силы, и в этом его заслуга перед Германией. Ну, а если человек красит щеки, строит замки, собирает картины и носит средневековые ботфорты со шпорами, это в конце концов его личное дело — у каждого могут быть свои чудачества.

Гитлер теперь уже не произносил, а почти выкрикивал слова, и Гудериан понял, что речь фюрера близится к концу. Скоро прозвучит та фраза, которой он обычно завершает все свои выступления.

— Я не пойду на уступки и никогда не капитулирую! — выкрикнул фюрер и повалился в кресло.

Лицо у него было красное, глаза блестели. Он поправлял сбившийся галстук, и Гудериан заметил, как вздрагивают его руки.

Доклад Гитлера не обсуждался. Генералы покинули зал. Они торопились, в их распоряжении были только одни сутки. Завтра все должны находиться на своих местах. Надо было завершить дела здесь, в Берлине.

В тот же день состоялась вторая встреча с фюрером. На этот раз командующие докладывали о готовности своих войск. Гудериан и Гот опять стояли рядом, слушая сообщения командующих группами армий. Гитлер сидел, закрыв ладонями лицо, погрузился, казалось, в свои мысли. Виден был только его лоб да слипшиеся, жирно блестевшие волосы. Вдруг он быстро отнял руки, повернулся к Гудериану и, перебив фельдмаршала фон Бока, спросил:

— Сколько вам нужно дней, чтобы достичь Минска?

— Пять или шесть, мой фюрер.

— Неделя, — подтвердил Гот. — Через неделю мы ворвемся туда с севера и с юга.

Но Гитлер уже не слушал. Он снова опустил голову на руки и закрыл глаза.

Вечер Гудериан провел дома, с женой. Наутро, простившись с Маргаритой, он вылетел в штаб, находившийся в Варшаве. Теперь Гейнц более детально представлял себе план предстоящей кампании.

На главном, московском направлении сосредоточена была группа «Центр» под командованием фельдмаршала фон Бока, насчитывавшая около пятидесяти дивизий, в том числе девять танковых и шесть моторизованных. Такое же приблизительно количество дивизий имелось на этом направлении и у русских. Само начертание границы, дугой выгибавшейся к Варшаве, подсказывало тут идею фланговых ударов. С одной стороны дуги должна была нанести удар 3-я танковая группа Гота, с другой — 2-я танковая группа Гудериана. Наступая по сходящимся направлениям, они отрезали основную массу советских войск, группировавшуюся в районе Белостока.

Соединившись у Минска и предоставив пехоте добивать окруженного противника, танковые группы должны были наступать дальше: на Смоленск, Рославль, Ельню — к Москве. Этот грандиозный замысел восхищал Гудериана. Перед ним открывалась перспектива в полном блеске показать свой талант полководца.

Придирчиво обдумывая замысел кампании, Гудериан не мог найти в нем существенных изъянов. Силы противников были неравны. Количество соединений на той и другой стороне приблизительно одинаково, но немецкая пехотная дивизия была по численности почти вдвое больше русской, укомплектованной по штатам мирного времени, а танковая дивизия равнялась целому танковому корпусу русских.

План войны был ясен Гудериану. Теперь нужно думать только о том, как лучше и быстрей провести этот очередной поход.

Игорь увидел Настю сразу, едва она вышла из вестибюля метро. Поднял руку. Девушка заметила, кивала, пробираясь через разделявшую их толпу. Верхняя губа приподнята напряженной улыбкой. Спросила заученно, будто готовилась:

— Не опоздала я?

— Минута в минуту.

Оба испытывали неловкость, не знали, о чем говорить. Игорь украдкой рассматривал ее. Она повзрослела, ничего не осталось от угловатой и робкой девчонки-подростка. Округлились плечи. Платье на ней еще одуевское, из отбеленного полотна. Ходила в нем на выпускные экзамены.

— Ну, что нового?

— Какие у меня могут быть новости, — усмехнулась она. — У меня все по-старому.

— Мы же с тобой месяца три или четыре не виделись.

— Сто двадцать шесть дней. Если бы не Виктор, ты и вообще не позвонил бы, наверно.

— Не знаю.

— Не позвонил бы, — сказала Настя.

Да, она, пожалуй, была права. Он лишь изредка, мимолетно вспоминал о ней, мысли были заняты Ольгой и будущим ребенком. Раньше он как-то не замечал малышей. А теперь, готовясь к занятиям возле памятника Бауману, он с любопытством разглядывал детишек в колясках.

Ольга присылала длинные и ласковые письма, ждала на каникулы. Игорь так стосковался по ней, что иногда был готов бросить институт и уехать в Одуев. Только вчера от Ольги пришло письмо. Она сообщала, что Виктору дали отпуск и он уже три дня дома. Вернее, дома бывает только по ночам. С раннего утра уезжает на велосипеде в Стоялово. В конце была маленькая приписка Виктора: «Жди. Нагряну. Поговорим. Обнимаю».

Он действительно «нагрянул» неожиданно, в полдень, когда Игорь собирался на лекцию. Ввалился высокий, загорелый, с окрепшим басом. Еще глубже казалась узкая ямочка на выпуклом подбородке. Привычно щурились насмешливые глаза. Ловко сидела на нем новая, отглаженная гимнастерка. Обнялись крепко, так, что захрустели у обоих кости. Игорь подхватил вещевой мешок; смеясь и подталкивая друг друга плечами, пошли в комнату.

Виктор заехал на двое суток, посмотреть столицу. Сразу же решили: театр или концерт — обязательно, сельскохозяйственная выставка, станции метро.

— Кто здесь из наших? Настя? — спросил Виктор. — Какая она теперь? Надо увидеться, это же интересно. Устроишь?

Игорь согласился. Не теряя времени, Виктор помылся в ванне и поехал навестить каких-то совершенно неизвестных ему людей — просила мама.

Встретиться договорились в половине седьмого возле манежа.

Игорь и Настя стояли под часами, глядя на милиционера-регулировщика. Он виртуозно и с удовольствием работал своей палочкой, то вскидывал ее восклицательным знаком, то прикладывал к груди, четко поворачиваясь на каблуках. Милиционер был похож на дрессировщика. По его знаку застывал поток машин, красных и желтых автобусов, трамваев. Но стоило ему дать сигнал — и вся ревущая и грохочущая лавина устремлялась вперед, мимо университета, библиотеки и дальше вниз, к мосту.

— Коноплева, что задано по литературе? — раздалось за спиной.

Настя обернулась.

— Витька, ты? Здравствуй.

— Так что же задано по литературе? — смеялся Дьяконский, пожимая руку. — Забыла? Все забыла, заяц! Что вырезано на третьей парте в первом ряду?

— Помню, — скупо улыбнулась девушка. — «Соня плюс Вася равняется дружба».

— Верно. Это Игорь работал. В позапрошлом году… Взрослая ты какая, и волосы завила.

— А ты еще длинней стал.

— Будто вчера только экзамены были. Вот встретимся когда-нибудь так стариками…

— Далеко еще! — Настя прикоснулась пальцами к прохладным треугольничкам на петлицах Виктора. — Это что у тебя? Ты теперь командир, да?

— Так точно! — вытянулся Дьяконский. — Произвели за отличие в младшие сержанты.

— А чем отличился?

— Съел без отдыха пять котелков каши.