Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика - Софья Хаги
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пелевин высмеивает банкротство русской идеи при новом режиме, суть которого сводится в приумножении денег путем сомнительных махинаций. Дух Достоевского возмущен таким позором. Прыжки спиритической доски намекают также на попытки Достоевского осмыслить противоречивые идеи и на полифонию его романов – известную концепцию Михаила Бахтина486. Отчасти объектом сатиры становятся идеалы невыразимого и несказанного, свойственные Достоевскому и классической русской литературе в целом (как в случае с тютчевским «Умом Россию не понять»). Но главная мишень (как и в случае с отсылкой к «Идиоту») – не наивность Достоевского, а деградация жизни в постсоветской России.
Свобода уходит из постсоветской России и современного мира, когда в них вторгается необузданная тяга к материальному, что предсказано в таких произведениях, как «Братья Карамазовы» (1880). Старец Зосима обозначает проблемы, сопряженные с современным пониманием свободы на Западе: «Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, [люди] искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок»487. Современный мир учит нас, что у каждого члена общества есть потребности, и поощряет стремление полностью удовлетворять их, поскольку любой человек наделен теми же правами, что самые знатные и богатые. Такое понимание свободы, утверждает старец Зосима, превращает человека в раба удовольствий, желания выставить себя напоказ, а в конечном счете – вражду и жестокость (потому что членам общества навязывается удовлетворение собственных потребностей за счет других). В «Generation „П“» схожим образом описывается механизм циркуляции товаров в системе, построенной на неутолимой жажде материальных благ, а в Empire V Пелевин развивает тему механизма искусственно навязанных потребностей.
В «Generation „П“» Пелевин изобретательно вплетает антиматериализм старца Зосимы в собственную цепочку апокалиптических ассоциаций: телевидение – потребление – геенна. Магическое существо Сирруф, явившееся Татарскому во время галлюциногенного трипа, говорит: «У него [Достоевского] в одном из романов был старец Зосима, который с ужасом догадывался о материальном огне»488. Это отсылка к разделу «О аде и адском огне, рассуждение мистическое» главы «Из бесед и поучений старца Зосимы»:
Говорят о пламени адском материальном… если б и был пламень материальный, то воистину обрадовались бы ему, ибо, мечтаю так, в мучении материальном хоть на миг позабылась бы ими страшнейшая сего мука духовная. Да и отнять у них эту муку духовную невозможно, ибо мучение сие не внешнее, а внутри их. ‹…› Ибо хоть и простили бы их праведные из рая, созерцая муки их, и призвали бы их к себе, любя бесконечно, но тем самым им еще более бы приумножили мук, ибо возбудили бы в них еще сильнее пламень жажды ответной, деятельной и благодарной любви, которая уже невозможна489.
Зосима предостерегает от буквального толкования адского пламени, как и в целом от материалистического понимания учения Церкви, обедняющего его смысл. Наказание не в физической муке, а в утрате способности любить – и возможности любить по собственному свободному выбору.
В «Generation „П“» адский огонь тоже истолкован нетрадиционно, но иначе и с учетом современных реалий. Во-первых, аду уподобляется наша земная жизнь, а не некий загробный мир. Во-вторых, костер надо поддерживать, и в роли инфернального обслуживающего персонала, не дающего пламени угаснуть, выступают такие медийщики, как Татарский. В-третьих, современный человек ошибочно полагает, что выигрывает от потребления, но на самом деле сам становится его объектом:
– Пламя потребления? Потребления чего?
– Не чего, а кого. Человек думает, что потребляет он, а на самом деле огонь потребления сжигает его ‹…› Милосердие в том, что вместо крематориев у вас телевизоры и супермаркеты. А истина в том, что функция у них одна490.
Адский огонь материален в самом буквальном смысле слова и вместе с тем метафоричен (всепожирающая алчность), и человеку от него никуда не уйти.
В «Generation „П“» меркантильное и демоническое поколение «П(издец)» вытесняет родителей, идеалистов-шестидесятников, с механистической неизбежностью, как в классическом конфликте отцов и детей, разворачивающемся в романе Достоевского «Бесы» (1871–1872). Как напыщенный фразер Степан Трофимович Верховенский отступает под натиском подлого и прагматичного Петра Степановича, так и Аксенов и Ленин сливаются и оборачиваются поколением Вавилена Татарского.
Имеющий меру в руке своей
В сборнике «Ананасная вода для прекрасной дамы» с его антиматериалистической и эсхатологической проблематикой Пелевин опять же в первую очередь обращается к Достоевскому. Многое в книге созвучно упрекам, брошенным современному обществу самим Достоевским – только, как старается показать Пелевин, теперь дела обстоят намного хуже. В «Ананасной воде» писатель возвращается к поднятой Достоевским теме (не)свободы и вновь скептически ее переосмысляет. Мрачная версия второго пришествия, изложенная в фантастической поэме «Великий инквизитор», подается как свершившийся факт.
Власть сатаны как у Достоевского, так и у Пелевина превращает человека в раба эгоизма и торговли в ущерб духовной составляющей. В «Идиоте» Достоевский дает новую трактовку третьему всаднику Апокалипсиса, в котором традиционно видят вестника голода, – здесь же он возвещает эпоху материализма: «…Мы при третьем коне, вороном, и при всаднике, имеющем меру в руке своей, так как всё в нынешний век на мере и на договоре, и все люди своего только права и ищут…»491. Строка: «…И вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей» (Откр. 6: 5) подсказывает Достоевскому новое толкование книги Откровения. В «Ананасной воде» Левитан чувствует, что за время поклонения сатане его душа уподобилась паре арифмометров – образ, отсылающий к «мере» у Достоевского и в книге Откровения. Сатана тоже опирается на достижения техники. Неслучайно умирающий Ипполит в «Идиоте» представляет убивающий его природный (материальный) мир в образе гигантской машины самой современной конструкции. В «Ананасной воде», в свою очередь, механизмы уничтожают людей в буквальном (машины-убийцы) и переносном смысле (сломив их дух).
Чем заняты в этом постапокалиптическом мире «талантливые русские мальчики нового века» (аллюзия к «Братьям Карамазовым»)?492 У Достоевского они встречаются в «здешнем вонючем трактире». Они «всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе»493. У Пелевина мальчики тоже разглагольствуют о мировых вопросах и порой бунтуют, хотя и тщетно.
Темы «Великого инквизитора», одной из ключевых глав романа «Братья Карамазовы»: свобода и ее отсутствие, материализм, вера – являются центральными и для «Ананасной воды». Широко известен довод Великого инквизитора, что Христос, отвергая искушения дьявола в пустыне, ошибочно судит о людях494. Он отказывается от «знамени хлеба земного», ради которого ему поклонились бы все люди, в пользу свободы и хлеба небесного; он не бросается с крыши храма, потому что хочет не преданности, купленной чудесами, а свободной веры и любви; он отвергает и меч Кесаря (земную власть), потому что его царство не от мира сего. Таким образом Христос делает людей свободнее – и несчастнее:
Или ты забыл, что спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее495.
Великий инквизитор полагает, что есть три силы, способные пленить совесть человека для его же счастья: чудо, тайна и авторитет.
И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником496.
Триумф земной, рациональной, материалистической
