Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика - Софья Хаги
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Используя узнаваемые приметы и сюжетные ходы братьев Стругацких, Пелевин в «Generation „П“» показывает, как их проекты претворяются в жизнь, но в искаженной, циничной форме. Татарский, дитя шестидесятников, взяв под контроль российское виртуальное пространство, начинает свое правление с бессмысленного распоряжения о замене пепси на кока-колу, напоминающего первый приказ Перца из «Улитки на склоне» на посту директора – «сотрудникам группы Искоренения самоискорениться в кратчайшие сроки»522, но отмеченного подобающей обстоятельствам тривиальностью. Восхождение Татарского на вершину власти и его соединение с золотым идолом богини Иштар в финале являет собой разительный контраст по сравнению не только с самоотверженными интеллигентами из романов Стругацких, но и с «пролом» Рэдриком Шухартом из «Пикника на обочине», неожиданно преодолевающим свой эгоизм в конце долгого и опасного пути к Золотому Шару. Достигнув цели, Шухарт просит не о том, что нужно ему, а о счастье для всех523.
Летучая мышь на вершине
«След» «Улитки на склоне» в романе Empire V дает представление о том, как Пелевин перерабатывает классику советской научной фантастики. Empire V повторяет сюжет, описанный в «Generation „П“»: Рома Шторкин поднимается на вершину вампирской диктатуры. Путь Ромы, как и путь Татарского, – не противостояние, а конформизм. Вместе с тем таинственное, тревожное, нечеловеческое будущее Стругацких, символом которого выступает улитка/человек, ползущий в непредсказуемое и опасное далёко, в Empire V превращается в самое банальное зло.
Во второй главе Рома, проваливший первый же экзамен при попытке поступить на физфак МГУ, отправляется с прощальным визитом в приемную комиссию. На двери он видит рисунок с изображением улитки и стихотворением японского поэта XVIII – XIX веков: «О, Улитка! Взбираясь к вершине Фудзи, можешь не торопиться…»524. Именно это хайку Кобаяси Иссы об улитке, взбирающейся на гору Фудзи (в несколько отличающемся переводе), было выбрано Стругацкими в качестве второго эпиграфа к «Улитке на склоне»:
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!525
Первый эпиграф взят из стихотворения Бориса Пастернака «За поворотом» (1946) – о будущем, которое «уже не втянешь в спор и не заластишь»526.
Взгляд братьев Стругацких на отношения человека с историческим процессом в «Улитке на склоне» находит отражение в образах дирекции и леса, символизирующих настоящее и будущее. Улитка же – человек, через трудное настоящее прокладывающий дорогу из далекого прошлого в тревожное будущее, до которого он в любом случае вряд ли доберется. Люди, действующие в напряженной обстановке враждебного и чуждого им мира, – тема не только «Улитки на склоне», но и многих других произведений Стругацких: «Попытки к бегству» (1962), «Трудно быть богом», «Гадких лебедей» (написаны в начале 1970-х, опубликованы в 1972/1987 годах), «За миллиард лет до конца света» (1976), «Града обреченного». По мере того как оттачивается писательское мастерство братьев Стругацких и меняются социальные реалии СССР, изображаемый мир начинает выглядеть не только угрожающим, но и по-кафкиански непостижимым, а силы зла приобретают, помимо социального, метафизическое измерение. Однако человек, остающийся человеком, пытается не сдаваться, даже если обстоятельства против него.
В пелевинских притчах главный герой обычно попадает в западню зловещей и необъяснимой реальности, но его персонажи чаще всего сливаются с истеблишментом. Те, кто составляет исключение, в одиночку достигают духовного просветления, вырываясь за рамки социальных отношений и мира в целом. Так или иначе, сценарий борьбы с трудными историческими обстоятельствами, как у Стругацких, здесь дает сбой. Например, в Empire V Рома переходит от неспособности понять систему (с той же проблемой сталкиваются в «Улитке на склоне» Перец и Кандид) к неспособности ей сопротивляться.
Пелевин пародийно выворачивает мотив «улитки на склоне» – аллегории человека в истории у Стругацких – на уровнях и человека, и исторического процесса. В начале своего пути главный герой рисует себе как раз такой сценарий. Прочитав стихотворение, Рома вынимает ручку и дописывает: «Там на вершине Фудзи улиток полно и так»527. Он хочет сказать, что не стоит стараться подняться повыше по социальной лестнице – места у власти все равно уже заняты. К тому же эти высоты не сулят ничего возвышенного: вершину захватили такие же жалкие улитки, как те, что копошатся внизу. Пресловутая гора Фудзи так же тривиальна, как и ее склоны, не говоря уже о том, что люди всегда жили в нечеловеческом мире (управляемом вампирами).
Изначально Рома занимает позицию нонконформиста, сопротивляется диктатуре вампиров и ставит под вопрос ее принципы. В детстве он мечтал «стать героем космоса, открыть новую планету или написать один из тех великих романов, которые сотрясают человеческое сердце», то есть разделял «старомодные» советские ценности528. Превратившись в вампира, он чувствует, что потерял душу, и продолжает считать, что люди лучше вампиров, так как помогают друг другу. Чтобы обрести высокий статус «настоящего сверхчеловека», он должен изучать различные навыки, необходимые вампиру, чтобы господствовать над людьми. Рома по-детски любознателен и докучает учителям вопросами об устройстве Пятой Империи, как и Перец, пытающийся понять абсурдные принципы работы дирекции. Рому волнуют отвлеченные вопросы добра и зла, и некоторое время его не удовлетворяет то, к чему его побуждают наставники: просто сосать баблос и радоваться, что случай вознес его на вершину цепи питания. Но в конце концов ему становится «стыдно, что он не соответствует этому высокому образцу [сверхчеловека] и на каждом шагу задает вопросы, как первоклассник»529.
К финалу Empire V главный герой уже отказался от детской привычки сомневаться в правильности происходящего и научился ценить свое место в сложившейся системе – как близкий союзник Иштар:
Смотрю на державные вышки, сосущие черную жидкость из сосудов планеты – и понимаю, что нашел свое место в строю. ‹…› И с каждым взмахом крыл я все ближе к своей странной подруге – и, чего греха таить, баблосу тоже. Который теперь весь наш.
Весь наш.
Весь наш.
Весь наш.
Весь наш.
Весь наш.
‹…› Альпинист Рама Второй рапортует о покорении Фудзи.
Впрочем, тут есть один серьезный нюанс. ‹…›
Когда-то звезды в небе казались мне другими мирами, к которым полетят космические корабли из Солнечного города. Теперь я знаю, что их острые точки – это дырочки в броне, закрывающей нас от океана безжалостного света. На вершине Фудзи чувствуешь, с какой силой давит этот свет на наш мир. ‹…›
Вершина Фудзи, время зима530.
«Летучая мышь на вершине», в которую превратился Рома, принимает нечто, с чем не смогла бы смириться «улитка на склоне»: в мире безраздельно царит зло, и остается либо ждать, пока оно тебя раздавит, либо извлекать из него выгоду, чтобы стать «богом денег с дубовыми крыльями»531. Рома отодвигает «проклятые вопросы» в сторону и полностью подчиняется системе. Последняя фраза романа: «Вершина Фудзи, время зима» – содержит отсылку одновременно к названию ранней оптимистичной книги Стругацких «Полдень, XXII век» (1962) и подписи под антипотребительским трактатом Че Гевары в романе самого Пелевина: «Гора Шумеру, вечность, лето» – тому «нигде», которое, в свою очередь, отсылает к «Внутренней Монголии» из «Чапаева и Пустоты»532. Звезды и космические корабли намекают на освоение космоса, обязательный элемент советской утопии. Для Ромы мечта о космосе оборачивается предчувствием зловещей силы, выжидающей удобного момента, чтобы его погубить. Но если у Стругацких звучит призыв к сопротивлению и солидарности перед лицом зла, Рома приходит к обратному выводу: наслаждаться властью, пока есть время.
Мы нужны будущему… как пища
Пелевин строит свои произведения как сопоставление постсоветской реальности с мирами братьев Стругацких, внося свои поправки. Созданная ими классика советской научной фантастики знакома большинству читателей, поэтому
