Заговор против маршалов. Книга 2 - Еремей Парнов

Долго скучать не пришлось. Коба преподнес презент аккурат к девятнадцатой годовщине революции, к седь­мому ноября.

Неизвестные лица ночью проникли в помещение на улице Клиши, где хранились документы Амстердам­ского института социальной истории, и похитили не­сколько десятков пакетов. Борис Николаевский, прибыв на место, скоро установил, что пропало 85 килограм­мов бумаг из архива Троцкого. Все остальное, вклю­чая письма Маркса и несгораемый шкаф с деньгами, осталось в первозданном виде.

Лева прислал из Парижа тревожное письмо. Дел было выше головы, и он совершенно выбился из сна. Развивалась злокачественная бессонница. Притом за ним определенно следили. Какая-то женщина постоян­но оказывалась рядом, пыталась навязать знакомство, приглашала на загородные прогулки.

Норвежский офицер вновь оказался возле двери.

—      Господин Троцкий,— почтительно обратился он, пробежавшись костяшками пальцев по дубовой доске.— За вами прибыл личный представитель президента Мексиканских соединенных штатов.

—      Иду,— немедленно отозвался Лев Давидович. Прирожденный оратор, политик до мозга костей, он, как ни странно, верил словам.

Полицейский, впрочем, не обманул. У трапа Троц­кого действительно встретил красивый молодой гене­рал в белоснежном мундире с золотым аксельбантом и при парадном оружии. Темное от загара лицо, белозубая улыбка, черные, как смоль, волосы и, конечно, усы.

Троцкий радостно улыбнулся в ответ.

—      Добро пожаловать в революционную Мексику, компаньеро! — генерал молодцевато откозырял и широ­ким отрывистым жестом вручил конверт с короткой запиской Ласаро Карденаса-и-дель-Рио на бланке с гербом.

Президент предоставлял в распоряжение гостя соб­ственный поезд. Подобной чести удостаивались только главы дружественных государств.

На пирсе Троцкого окружили американские друзья. Фрида Кало, жена Диего Риверы и тоже художница, преподнесла Наталье роскошный букет тропических цветов необычайной желто-лиловой окраски.

—      Добро пожаловать, добро пожаловать! — стара­тельно выговаривала она по-русски.

Красавица в длинном платье с мексиканским орна­ментом и дивными задумчивыми глазами, словно фея, развеяла тревоги долгого ожидания. Встреча получи­лась на редкость сердечной и трогательной.

Сам художник встречал поезд на подходе к Мехико. Член ЦК Мексиканской компартии и один из ее осно­вателей, он оказался очевидцем разгона демонстрации сторонников Троцкого в ноябре двадцать седьмого года. В революции он видел прежде всего неограниченную свободу духа. Травля оппозиционеров, преследование инакомыслящих — все, что он успел увидеть в Москве, болезненно ранило его вольнолюбивое сердце. Реши­тельно встав на сторону опального Троцкого, он рассо­рился с Давидом Альфаро Сикейросом — восторжен­ным поклонником Сталина. Сикейрос считал, что вели­кая цель оправдывает любые средства. Ривера, для которого высшим мерилом была справедливость, пола­гал совершенно иначе. В конечном счете это и развело двух величайших новаторов живописи. Не отношение к Троцкому, хотя компартия вкупе с Конфедерацией трудящихся требовали немедленно выдворить из страны «предводителя контрреволюционного авангарда».

Карденасу приходилось испытывать давление с раз­ных сторон. Сын бедного крестьянина и боевой участник национальной революции десятого — семнад­цатого годов, он был далек от марксизма и тем более Коминтерна. Подписав декрет о разделе крупных лати­фундий в пользу беднейших крестьян, президент ис­подволь готовил национализацию нефтедобывающих и железнодорожных компаний. Прямая атака амери­канских интересов могла окончательно разрушить и без того подорванное хозяйство страны. Действовать прихо­дилось, рассчитывая каждый шаг. История с Троцким давала крупный пропагандистский козырь против­никам. Связь между приездом «великого практика эксп­роприации» и намечаемыми реформами выглядела сли­шком очевидной. Утратив доверие профсоюзов, Карде- нас вообще рискует очутиться в полном одиночестве. Троцкий тут, разумеется, ни при чем. Против засилья иностранного капитала мексиканцы поднялись задолго до русского Октября. Но кричать конечно же будут. Уже кричат. И нападки коммунистов, подстрекаемых Москвой, отдаются болезненными ударами. И все же совесть революционера-крестьянина возобладала над политическими расчетами. Он внял уговорам Риверы, которого глубоко почитал, и сделал все, что только возможно, дабы оградить беспокойного гостя от опасностей и бед.

Именно такой статус и был предоставлен Троцко­му — гость правительства. Впервые за все эти годы от него не потребовали отказа от политической борьбы. Единственное условие: не вмешиваться во внутренние дела. Он принял его с полным пониманием и благодар­ностью, оставив за собой право ответа на публичные обвинения и политическую клевету.

Карденас, у которого развернутая Сталиным пропа­гандистская кампания вызывала чувство глубокого неприятия, ответил согласием. От личного свидания с провозвестником мировой революции он сумел деликат­но уклониться.

В Голубом Доме Риверы, выстроенном по его соб­ственному проекту в парковой зоне Койоакана, изгнан­ника окружили дружеским участием и теплом. В зате­ненном патио с лимонными деревьями, кактусами и голубыми, с оттенком металла, агавами журчал фон­тан. На подносах из глазурованной майолики красова­лись, поблескивая росинками, экзотические плоды: золотистые манго, бронзовые ядра гуав, фисташковые авокадо. Наталья не сразу решилась нарушить этот жи­вой натюрморт. Картины с яркими бунтующими крас­ками на белых шершавых стенах, цветы в каменных вазах, причудливые матово-лазоревые изваяния древ­них майя, льющиеся извивы модернистских скульп­тур — все здесь располагало к углубленному размыш­лению, отвлекая от сиюминутной суеты. Для отдыха и работы были выделены просторные апартаменты. Личная охрана бдительно, но ненавязчиво несла свою нелегкую службу.

Троцкий знал Риверу еще по старой парижской эми­грации. Ему была близка идея художника органично приблизить искусство к общественной жизни. В соче­тании исполинских фресок с современными архитек­турными формами было что-то от наглядной агитации, но не лобовой, а интуитивной и, значит, более дей­ственной.

Коротая вечера у камина за рюмкой домашней пульке, они говорили о живописи и революции. Для Риверы это были почти синонимы. Он вообще плохо разбирался в политике.

Казалось бы, живи и наслаждайся нежданно открыв­шейся сказкой в оазисе уюта и тишины. Но терзаемая конвульсиями твердь содрогалась под ногами. За высокой стеной, окружающей Голубой Дом, клокотала опасная лава. Мехико оказался не так уж далек от Москвы, как это могло показаться.

Президенту пришлось прислать для наружной ох­раны дополнительные наряды полиции. Американские единомышленники усилили меры внутренней безопа­сности. И как раз вовремя. Не успел Троцкий оправить­ся от тягот путешествия и качки ревущих сороковых, как радио объявило о начале процесса «параллельного центра». Приникнув ухом к приемнику и не выпуская из рук блокнота, он с головой погрузился в неподдаю­щуюся разуму атмосферу бреда и ненависти. Захлебы­ваясь в потоках лжи, изливаемой свистящим эфиром, он ощущал полнейшее бессилие. Опровергать отдель­ные несуразности не имело смысла. Они просто не вмещались в мозгу. Клевета подавляла своим изоби­лием.

— Безумие, абсурд,— беззвучно шептала Ната­лья.— Что здесь, что в Норвегии. Кровь затопляет со всех сторон.

Шатаясь от нервного переутомления, Лев Давидович еще только наметил основные пункты опровержения, как подоспело сообщение норвежского МИДа. Показа­ния Пятакова о том, что он якобы летал из Берлина в Осло для встречи с Троцким в декабре тридцать пятого года, не подтвердились. Специально проведенное дирек­цией аэропорта расследование показало, что в указан­ный период не зарегистрировано ни единого полета по данному маршруту. Как и в августе, следствие горело на конкретных деталях.

Троцкий послал телеграмму в адрес Военной колле­гии Верховного суда с вопросами к Пятакову и Ромму, который якобы тоже встречался с ним для получения инструкций. Ответа, разумеется, не поступило. С бес­плотными Г. и X. можно было манипулировать как угод­но, тем паче при закрытых дверях, но как только речь заходила о месте и времени: где, когда, при каких обсто­ятельствах? — обвинения лопались, как мыльные пу­зыри.