Смерть за стеклом - Бен Элтон

Джаз отправился в кладовую и вернулся с пакетами.

— Китайская кухня, — проговорил он.

Никто не ответил, и они съели ужин в полном молчании.

— Выходит, что Келли убил один из нас, — наконец проронил Дэвид.

— Получается, что так, — отозвалась Мун.

Все снова замолчали.

Минута проходила за минутой, и в аппаратной тоже стояла гнетущая тишина.

Тем же вечером, немного позднее, в бункер проскользнул инспектор Колридж и сел рядом с Джеральдиной. Он хотел воочию понаблюдать, как лепилась передача. Тюремщица не сразу его заметила и, когда Колридж заговорил, буквально подпрыгнула на стуле.

— Была бы моя воля, я бы все это прекратил.

— Я вас не понимаю, — отозвалась она. — Прикиньте, сколько полицейских получают возможность следить за подозреваемыми? Обычно, если не удается предъявить обвинение, добыча исчезает — и концы в воду. Если наша компания скрывает какие-то тайны, лучше держать молодцов всех вместе.

— Я запретил бы передачу по моральным соображениям. Вся страна смотрит «Любопытного Тома», потому что зрители знают: один из игроков — убийца.

— Не только, инспектор. Завораживает другое: всегда есть шанс, что вчерашнее повторится опять.

— Я тоже об этом подумал.

— Скажу вам больше, подозреваемые тоже это знают. Как вам это нравится?

— Никак. Убийство не сюжет для развлекательного шоу.

— Вы так считаете? — Джеральдина подняла бровь. — Тогда признайтесь откровенно: если бы не долг, вы стали бы смотреть «Любопытного Тома» просто так? Только честно.

— Нет, не стал бы.

— В таком случае вы еще большая зануда, чем я предполагала.

В аппаратной снова повисла тишина, а «арестанты» на экране принялись убирать остатки ужина.

— Как вы думаете, зачем им это надо?

— Ради славы. Зачем же еще?

— Ах да, слава, — буркнул в ответ Колридж.

«Слава, — думал он, — Святой Грааль безбожного века. Подменившее Бога жестокое, требовательное божество. Всегда слава, слава и больше ничего». Колридж вдруг остро осознал, что в мире царит только она одна. Газеты посвящали славе девяносто процентов публикаций, журналы — все сто. Славе, а не вере.

— Слава, — пробормотал он. — Надеюсь, они ею вволю насладятся.

— Нет, — отрезала Джеральдина.

День двадцать девятый

6.00 вечера

Колридж сидел в большем из двух помещений сельского молодежного центра и вместе с другими претендентами ждал своей очереди на прослушивание.

Он ужасно, ужасно устал, потому что, занявшись расследованием «самого жуткого в эфире» убийства, две ночи подряд почти не спал.

И вот теперь окунулся в мир литературы. Но слова любимого отрывка «Бесчисленные завтра, завтра, завтра...»[52] словно бы выветрились из головы.

Колридж постарался сосредоточиться, но окружающие то и дело спрашивали о «Любопытном Томе». Это было понятно: новость произвела сенсацию, а здесь знали, что он — большой полицейский чин. Колридж, естественно, не собирался признаваться, что имел отношение к расследованию, и привычно отнекивался, мол, коллеги во всем разберутся. А сам изо всех сил старался настроить мозг на роль «фигляра, который час кривляется на сцене».

К огромному облегчению инспектора, в теленовостях ни разу не мелькнула его физиономия. И он серьезно рассчитывал, что утренние газеты тоже выйдут без его фотографий. Дело в том, что Колридж нисколько не напоминал внешностью «важного копа». Журналюги мигом ухватились за Патрицию, которая оказалась именно тем, что нужно: они обожали миловидных девушек-полицейских.

Настала очередь прослушивания Колриджа. Его пригласили в маленькую комнатку, где он предстал перед пытливыми взорами Глина и Вэл. Инспектор выложился как мог и даже умудрился выжать подобие слезы, когда призвал истлевать огарок свечи. Ничто так не напоминало, что жизнь — ускользающая тень, как смерть девушки двадцати одного года от роду. Закончив, Колридж почувствовал, что справился недурно. Глин, по-видимому, тоже так считал.

— Мило. Очень мило и трогательно, — похвалил он. — Вы определенно достигли величайшей глубины.

У Колриджа шевельнулась надежда, но всего лишь на короткое мгновение.

— Я всегда считал, — продолжал Глин, — что в заключительном акте ключевая роль — Макдуф. Маленькая, но требующая большого мастерства. Вы бы не хотели ее сыграть?

Стараясь не показать разочарования, Колридж ответил, что да, он с радостью сыграет Макдуфа.

— А поскольку текста вам учить немного, — прощебетала Вэл, — надеюсь, вы поможете нам доставить и установить декорации.

День двадцать девятый

9.30 вечера

На следующий день после убийства в эфир вышел двадцать восьмой специальный выпуск «Под домашним арестом», который, в отличие от предыдущих, продолжался целых девяносто минут. Двадцать восьмой, а не двадцать девятый, поскольку накануне передача не состоялась — отчасти из уважения к усопшей, отчасти из-за того, что игроки целый день провели в полицейском участке.

Все, кроме Келли, которую поместили в морг.

Специальный выпуск освещал предысторию убийства и само убийство. Однако с деликатной купюрой в десять секунд, когда взлетала и падала роковая простыня, — мера достаточно бессмысленная, поскольку эпизод насилия бесконечное число раз успели прокрутить в новостях.

Чтобы подвести зрителей к событиям реального времени, в заключение показали возвращение «арестантов» в дом. В итоге получилось замечательное зрелище. Но чтобы оправдаться и отвести от себя критику, руководство компании после передачи организовало в прямом эфире дискуссию о моральном праве на продолжение программы. Джеральдина Хеннесси появилась на экране рядом с добродетельными и сильными мира сего.

— К сожалению, — провозгласил известный поэт и известный радиодеятель, — то, что мы сейчас наблюдали, — не что иное, как печальная неизбежность.

Впоследствии Джеральдина по-дружески заметила, что он известен лишь потому, что шляется по подобным дискуссиям.

— Реальное телевидение, — поэтически гнусавил радиодеятель, — это возврат на гладиаторские арены Древнего Рима. Мы следим за разрешением конфликта между запертыми в замкнутом пространстве противниками, которые отчаянно борются за симпатии толпы. И как плебс былых времен, поднимаем и опускаем пальцы, чтобы аплодировать победителю или приговорить побежденного. Вся разница в том, что мы осуществляем это посредством телефонного голосования.

Джеральдина нервно заерзала на стуле. Она буквально свирепела, когда присосавшиеся к массовой культуре типы начинали эту самую культуру высокомерно охаивать.

— Мне вообще непонятно, — продолжал витийствовать поэт, — почему развлечения такого рода до сих пор не включали убийство в арсенал своих средств.

— Позвольте, — вступил в беседу теневой министр внутренних дел. Он был раздражен тем, что дискуссия уже длилась больше двух минут, а он еще не сказал ни единого слова. — Но разве есть оправдание тому, чтобы показывать на экране убийство? Я категорически отвечаю: «Нет!» Давайте зададим себе вопрос, в какой стране мы намерены жить?

— Я склонен согласиться с вами, — заметил известный поэт. — Но хватит ли у вас смелости идти против воли толпы? Народ хочет хлеба и зрелищ.

Джеральдину так и подмывало отпустить крепкое словцо, но она благоразумно промолчала. Тюремщица сама пришла на дискуссию. Не хватало, чтобы на пике удачи ее сняли с эфира.

— Видите ли, — начала она, — все, что здесь произошло, нравится мне не больше, чем вам.

— Вот как? — фыркнул известный поэт.

— Однако если бы мы не стали продолжать программу, она бы перекочевала на один из дешевых каналов. Такова печальная истина. Как только ребята приняли решение продолжать игру, у нас не осталось выбора. Откажись мы, и какой-нибудь агент неизбежно ухватился бы за них и продал тому, кто больше предложит. Кабельному или спутниковому каналу. Подобная передача — шанс попасть в основное русло телевизионного потока.

— Вы могли не позволить использовать дом, — возразил известный ведущий дискуссии.

— Сейчас за границей пустует много аналогичных домов. Мне кажется, я видела объявление в Интернете, что нечто подобное продается в Дании — вместе с камерами и прочей начинкой. Так что все очень просто. И потом, помести «арестантов» в обычный сарай, на них все равно станут смотреть.

— Потому что один из них — убийца, — вставил теневой министр. — Люди любуются запекшейся кровью. Но не забывайте, миссис Хеннесси, что погибла девушка.

— Никто и не забывает, — парировала Джеральдина, — но не всякий старается заработать на этом деле политический капитал. Существует огромный зрительский интерес к тому, что говорится и происходит. Люди считают, и я полагаю, по праву, что они причастны к убийству, и во многом ощущают свою ответственность. Они потрясены, они травмированы и нуждаются в лечении. Но чтобы начался процесс исцеления, зрители должны оставаться в курсе событий. Нельзя взять и отрубить их от информации. Келли нравилась. Пользовалась большой популярностью. И в этом смысле была истинно народной героиней. Так что и это убийство во многом народное.