Смерть за стеклом - Бен Элтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вряд ли что-нибудь есть на полу, — предположил инспектор.
— Я тоже сомневаюсь, сэр. Ребята с первого дня топали по этим плиткам двадцать четыре на семь.
— Двадцать четыре на семь? — не понял Колридж.
— Это такое выражение, сэр, — осклабился сержант. — Означает: двадцать четыре часа все семь дней недели.
— Гм... весьма полезное... во всяком случае, экономное.
— Именно, сэр.
— Полагаю, американское?
— Так точно.
— Интересно, в нашей стране еще появляются хоть какие-нибудь новые выражения?
— Меня интересует другое, сэр: найдется ли в Англии второй человек, кроме вас, которому это не до лампы? — Хупер знал, что мог безнаказанно ерничать: Колридж давно его не слушал и нисколько не тревожился о трансформации английского сленга. Таков был способ его концентрации — старик становился еще зануднее, когда мозг приступал к решению проблемы. И на долгие недели погружался в мрачную педантичность.
Он еще с полчаса поизучал обстановку и, не обнаружив ничего существенного, оставил на месте преступления криминалистов, а сам решил побеседовать с подозреваемыми.
День двадцать восьмой
3.40 утра
«Арестантов» собрали в комнате совещаний на втором этаже производственного помещения «Любопытного Тома» по другую сторону рва. Семерых усталых, испуганных молодых людей коротко допросили, разрешили принять душ и привели сюда. Они сидели здесь больше часа, и ужасная правда ночных событий постепенно доходила до их сознания.
Умерла Келли. Девушка, с которой они четыре недели жили в одном доме и дышали одним воздухом. А всего несколько часов назад дурачились и смеялись.
Это была вторая, самая потрясающая мысль, с которой приходилось мириться. А первая — очевидный факт, что убийца — один из них.
Смысл этого не сразу проник в их сознание. Сначала все плакали, обнимались, обменивались недоуменными восклицаниями и сочувствовали друг другу. «Арестантам» казалось, что во всем мире остались они всемером и теперь связаны особыми узами, которые не понять никакому чужаку. Все представлялось призрачным и нелепым: четыре недели взаперти, затем пьяная, сумасшедшая выходка в парилке, неожиданная «оргия», которая удивила их самих, смерть Келли и куча полицейских в доме. Последнее казалось самым странным. В доме, где не имели права появляться посторонние и откуда выходили только после сложной процедуры голосования, запросто расхаживали копы! Да, они являлись и раньше, когда арестовывали Воггла. Но тогда все выглядело совсем по-другому. Участников шоу было больше, и их никто не прогонял с их территории. А теперь всех загнали в крошечное гетто, в мужскую спальню, и они долго выпрашивали разрешения помыться.
Поначалу этот опыт их сплотил. Но вот Джаз, Газза, Дервла, Мун, Дэвид, Хэмиш и Сэлли уселись за стол совещаний — хмель быстро улетучивался из организмов, и вместе с ним испарялось призрачное чувство солидарности, сменяясь страхом и подозрением.
Колридж вызывал одного за другим — людей, с которыми ему вскоре предстояло близко познакомиться. И после очередной беседы все отчетливее выступала удручающая истина: либо эти шестеро не виноваты и ничего не знали, либо все просто покрывали друг друга. Потому что ни один из них ничего не хотел сказать о человеке, который вышел из парилки, чтобы расправиться с Келли.
— Честно говоря, инспектор, — заявил Джаз, — я понятия не имел, что там и как. Знал только, где из парилки выход, и все. Внутри абсолютная темень, поверьте — именно абсолютная. Мы сидели внутри два часа и крепко набухались. Буквально в стельку...
— Откуда вам стало известно, что именно два часа? — перебил его Колридж.
— Ниоткуда. Потом услышал. А в парилке все по барабану: что два часа, что две минуты, что два года. Мы прибалдели, поплыли, превратились в зомби и поймали двойной кайф. А потом завелись. Я лично на полную катушку. Понимаете, целый месяц воздержания, а тут привалило! На кой мне выход? Мне было здорово там, где я был.
Это было лейтмотивом всех ответов: «арестанты» потеряли чувство времени и пространства, но получали от этого удовольствие.
— Там было охренительно жарко, — заверила Колриджа Мун. — Темно, и мы напились. Такое чувство, словно паришь в темноте или что-то в этом роде.
— Вы заметили, как кто-то вышел наружу?
— Кажется, Келли.
— Кажется?
— Знаете, к тому времени я уже не соображала, где выход. И остальные, думаю, тоже. Вдруг мимо прошмыгнула одна из девочек... очень быстро. Я удивилась, потому что все мы сидели как отмороженные.
— Вам стало холодно? — Инспектор решил, что ослышался, и хотел, чтобы на пленке все было предельно точно.
— Свидетель хотела сказать, что их разморило, — пояснил Хупер.
— Что бы ни хотела сказать свидетель, она это сделает без вашей подсказки, сержант, — возмутился инспектор. — Итак, что вы имели в виду, мисс?
— То, что нас разморило.
— Благодарю вас. Продолжайте.
— Я почувствовала легкий сквозняк и решила, что кому-то приспичило. Но, откровенно говоря, мне было по фигу, потому что в это время я у кого-то отсасывала, кажется, у Газзы.
Допрос за допросом выявлял один и тот же сюжет: каждый, кто более бурно, кто менее бурно, предавался сексуальным радостям и только краем сознания отметил, что кто-то, скорее всего девушка, покинул парилку. Все помнили этот момент, поскольку он нарушил общую атмосферу «отмороженности».
— Ее уход был для вас неожиданным? — спрашивал у каждого инспектор. И все соглашались, вспоминая быстрые прикосновения рук, ног и чьей-то кожи, а затем — легкое дуновение прохладного ветерка. Задним умом всем было очевидно, что это Келли спешила в туалет.
— Мог ли другой человек незаметно выскользнуть следом за ней? — интересовался Колридж, и все, подумав, подтверждали, что в темноте при общем возбуждении — запросто.
— Но вы этого не заметили?
— Инспектор, в ту минуту я был вообще в отключке, — откровенно признался Гарри.
Сэлли оказалась единственной из «арестантов», чьи впечатления немного отличались от общих. Колриджа поразили ее руки: таких рук он не видел ни у одной женщины: сплошь покрытые татуировками. Но он приказал себе не поддаваться предубеждениям. Он должен быть объективным!
— Вы утверждаете, что не участвовали в общем занятии сексом? — спросил он.
— Нет. Я решила воспользоваться экспериментом, чтобы лучше понять культуру других народов — забилась в угол и пыталась вообразить себя североамериканской индейской воительницей.
У Колриджа как-то само собой всплыло в голове, что боевые действия в североамериканских индейских племенах оставались привилегией мужчин.
— Значит, не пожелали... гм... развлекаться вместе с остальными?
— Я розовая. А остальные девушки натуралки. Или, по крайней мере, считают себя таковыми. И еще: мне необходимо было на чем-то сосредоточиться, кроме них. Обязательно.
— Почему?
— Не люблю темноты и замкнутых пространств. Терпеть не могу, чтобы меня сажали в черные ящики.
— Да? А что, случалось?
— В реальной жизни — нет. Но я часто это воображаю.
Инспектор заметил, как задрожала в ее руке сигарета. Струйка дыма поднималась зигзагами, будто кромка крупнозубой пилы.
— Почему вы представляете черные ящики?
— Испытываю себя. Пытаюсь понять, что произойдет, если я окажусь внутри.
— И вот, оказавшись в таком черном ящике, решили проверить твердость духа?
— Совершенно верно.
— Выдержали тест?
— Не уверена. Я абсолютно не помню, что случилось в парилке. Словно вырубилась, а в голове крутилось совсем постороннее.
Как ни давил Колридж, больше он ничего из Сэлли не выжал.
— Клянусь, я ничего не скрываю! — уверяла она. — Келли мне нравилась. Если бы я что-то знала, обязательно бы рассказала. Но ничего не помню. Такое ощущение, что меня там вовсе не было.
— Хорошо, на сегодня это все, — сдался инспектор.
Уже у двери Сэлли обернулась.
— Хочу предупредить: что бы ни говорила Мун, все это ложь. Ясно? Ей правду не втемяшишь в голову даже ножом, — и вышла из комнаты.
— Полагаете, Сэлли наводит нас на след Мун? — спросил сержант.
— Понятия не имею, — пожал плечами Колридж.
Дэвид и Хэмиш показались ему людьми довольно кользкими. Они говорили примерно то же, что Гарри, Джейсон и Мун, но с опаской и с меньшей откровенностью.
— Совершенно не представляю, где Келли сидела в парилке, — заявил Хэмиш. — Я ласкал кого-то из девушек, но не могу сказать, кого именно.
Что-то в его манере неприятно поразило инспектора. После допроса он поделился своими соображениями с Хупером, и тот его поддержал. Обоим столько раз приходилось допрашивать лгунов, что они научились различать косвенные признаки. У тела был своеобразный язык, в данном случае — характерные оборонительные позы: скрещенные руки, вздернутые плечи и наклон на стуле вперед, словно человек ждал нападения с любой стороны. Хэмиш, судя по всему, лгал. Но какая это ложь — существенная или незначительная, — они определить не могли.