Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки - Дмитрий Спивак

Следует утверждать, что Блок отдавал себе отчет в том, насколько болезненно могут быть восприняты плоды его творческого воображения в стране, большая часть населения которой продолжала хотя бы по привычке ходить в церковь. Первая постановка „Незнакомки“ была запрещена цензурой – и именно на том основании, что в драму был в неподобающем контексте введен образ Богоматери. Что же касалось „Двенадцати“, то скандал, произведенный поэмой, общеизвестен. Исследователи добавляют к тому, что ее текст был закончен через неделю после того, как новоизбранный патриарх Тихон предал анафеме Советскую власть и призвал верующих не вступать в сношения с „извергами рода человеческого“. Между тем, у Блока Христос присоединяется именно к красногвардейцам – да еще к двенадцати, по числу апостолов. На эти доводы есть свои возражения. Так, в литературе уже обращалось внимание на то, что действие „Двенадцати“ происходит на святки – иначе говоря в то время, когда в старой России принято было устраивать шутовские процессии, в том числе переодеваться чертями и всячески куролесить. Отшумев, они уступали место обновленному порядку и благолепию. Так же и в шествии красногвардейцев поэту могло почудиться святочное, хотя и кровавое озорство.

Как бы то ни было, автор написал именно то, что хотел – мистерию символизма в „Незнакомке“, мистерию революции» – в «Двенадцати». Действие обеих приурочено к улицам Петербурга, подстановка никакого другого города здесь невозможна. В драме это очевидно: краеведы давно опознали в «дремлющих голубых кораблях» и в темном мосту, осыпанном «бледным падучим снегом», где впервые является Незнакомка, пейзаж Малой Невки и Большого Крестовского моста, ведущего с Большой Зелениной улицы на Крестовский остров (заметим, что через десять лет, несколько ниже этого места, с Большого Петровского моста, было сброшено в воду тело Григория Распутина). Пейзаж «Двенадцати» значительно менее определен, но есть второстепенные признаки, позволившие литературоведам привязать его к Рыбацкой улице и ее окрестностям на Петербургской стороне. Стоит заметить, что эта улица переходит в Большую Зеленину, что связывает обе мистерии и чисто топографически. Таким образом, оба произведения примыкают к уже знакомому петербургскому читателю «тексту островов». Но их значение, разумеется, гораздо шире. Обе мистерии, так же, как целый ряд внутренне связанных с ними стихов Блока, говорят о духовном надломе всего российского общества, судьба которого решалась в революционном Петербурге-Петрограде.

Храмовое зодчество

Храмы петровского времени построены все на один манер – приземистые и продолговатые, на манер базилики, одноглавые, с позолоченным тонким «шпицем», сияющим в нашем сумрачном небе. В таких храмах удобно устраивать гражданские, а по годовщинам побед – и военно-церковные церемонии, удобно сверять время по установленным на их башне курантам, однако молиться на старомосковский лад весьма неуютно. Хорошим примером может служить здание Петропавловского собора, заложенного в 1712 году на месте предшествовавшей ему деревянной церкви, и оконченного постройкой уже после смерти царя, в 1733 году. Собор доминирует над петербургским правобережьем, осеняя его покровительством святых первоверховных апостолов Петра и Павла, в честь одного из которых город и получил свое имя. С течением времени став усыпальницей императорской семьи, собор по сей день играет роль первенствующего храма-«палладиума» Петербурга. В структуре левобережья доминирует Исаакиевский собор: напомним, что рождение Петра I приходилось на 30 мая – день памяти преп. Исаакия Далматского. В силу этого обстоятельства, как имя, так и день рождения основателя невской столицы сразу нашли себе почетные места на сакральной карте Петербурга. Первоначальная, тоже еще деревянная Исаакиевская церковь была выстроена в 1710 году у западного фланга Адмиралтейства. По внешнему виду она была очень сходна с Петропавловским собором, равно как и прочими нашими храмами, выведенными «в голландском вкусе». Что же касается исполинского собора, сохранившего это название, то он строился в течение 40 лет следующего, второго столетия Петербурга, на другом месте, отступя вглубь от Невы. Что же до св. Троицы, в праздник которой был заложен наш город, то ей была посвящена знаменитая Троицкая церковь, заложенная 1 октября 1703 года в самом центре раннего Петербурга. С началом строительства в крепости каменного храма, к Троицкой церкви временно перешел статус кафедрального собора. В ней праздновался Ништадтский мир, в ней Петр I принял поднесенный ему по этому случаю титул императора. После ряда пожаров и перестроек, Троицкий собор был снесен в 1929 году.

За прошедшее время у нас были построены и другие храмы, посвященные святой Троице: среди них первенствует главный собор Александро-Невской лавры, оконченный строительством к началу 1790-х годов. По этому случаю, в собор были перенесены мощи святого благоверного князя Александра Невского, бившегося в наших местах со шведами в 1240 году. Само же решение поставить тут монастырь, несколько отступя от Невы, почти напротив упраздненного Ниеншанца, было принято Петром I еще в 1710 году. Это решение было нетривиальным, поскольку если уж закладывать монастырь, то сделать это было естественнее на самом поле Невской битвы, на берегу реки Ижоры. Оно было расположено отнюдь не так далеко от новооснованного города, и сохранилось в народной памяти не в последнюю очередь благодаря небольшой церкви св. Александра Невского, поставленной тут на месте деревянной часовни, известной еще с XIV столетия. По всей видимости, царю нужен был новый духовный центр, расположенный в границах города, который мог бы составить противовес древним Москве и Киеву, изобиловавшим собственными святынями. Вот почему новый монастырь, освященный во имя св. Троицы и св. Александра Невского, получил по петровскому указу права и почести, сравнимые разве что с Киево-Печерской и Троице-Сергиевой лаврами. Каждая из них в свое время открыла целую эпоху русской духовной жизни: это показывало лучше всяких слов, чего царь в глубине души ожидал от Александро-Невского монастыря. В 1723 году, мощи князя были торжественно перевезены из Владимира в Петербург и при большом стечении народа помещены в главном храме монастыря. Тем самым Петр, как писали в то время, «вверил город чудесному заступлению, охранению против врагов, охранению северных пределов России». Александр Невский стал патрональным святым северной столицы, наследовавшей в этом качестве по одной линии Новгороду, а по другой – Владимиру.

Другой Троицкий собор, о котором нельзя не упомянуть, был построен графом Растрелли посреди Сергиевой пустыни, основанной в 1734 году, к югу от Петербурга, на девятнадцатой версте петергофской дороги. Почитание св. Троицы было утверждено на Руси св. Сергием Радонежским, заложившим поблизости от Москвы монастырь, славившийся своей святостью. На закладку петербургского монастыря прибыл тогдашний настоятель исконной, подмосковной Сергиевой лавры. В нашем Троицком храме с тех времен хранилась икона самого Сергия, по преданию написанная на его гробовой доске, а также частица мощей святого. Сказанное укрепляет нас в убеждении, что петербургские царицы и цари стремились осенить ее старомосковской святостью, восходившей к традиции св. Сергия Радонежского. Дух обоих городов слишком разнился, однако в итоге такое схождение произошло: как мы помним, в течение более чем двух десятков лет, настоятелем Троице-Сергиевой пустыни был признанный обновитель русского исихазма, автор знаменитых «Аскетических опытов» святитель Игнатий (Брянчанинов). Приняв во внимание, что основание Киево-Печерской и Троице-Сергиевой лавры отметило исторические периоды наиболее тесного и плодотворного взаимодействия «русского мира» с византийской духовностью (опосредованного, как у нас повелось, южнославянским участием), мы приходим к выводу, что закладка главнейших монастырей Петербурга маркировала возвращение на новом уровне к доминантам той же религиозной программы.

Мечтая о возвращении креста на берега Босфора, Екатерина II решила построить неподалеку от Царского Села подобие константинопольского храма святой Софии. Он был заложен за дальней окраиной парка 30 июля 1782 года. Дата весьма показательна – достаточно вспомнить, что Медный всадник был открыт через неделю после того, так что оба события сблизились в сознании современников. К 1788 году собор св. Софии был окончен, и вскоре на время стал капитульным храмом вновь учрежденного ордена св. равноапостольного князя Владимира. И облик собора, и особенности его назначения ясно говорили о славе старого Константинополя и чаемом блеске будущего, греко-российского. Ко времени сооружения собора, в Царском Селе уже был поставлен ряд памятников, посвященных победам в турецкой войне. Мы говорим о Чесменской колонне посреди Большого пруда, Кагульском обелиске в Собственном садике, фельтеновой Башне-руине на южной окраине парка. Возводя «турецкие» монументы, Екатерина II следовала общему вкусу века, вкладывая в него собственное содержание. Своя Чесменская колонна была поставлена и в парке Гатчинского дворца, принадлежавшего до 1783 сначала графу Гр. Орлову, а потом его наследникам. Не будет ошибкой вспомнить тут же и о Чесменском дворце, построенном в 1770-х годах на выезде из Петербурга, на седьмой версте царскосельской дороги, также в память о славной победе над турками. Теперешние путеводители определяют стиль дворца как ложную готику и указывают на английские прототипы; в старину предпочитали говорить об «азиатском стиле», и полагали, что Чесменский дворец напоминал о замках, расположенных по берегам Босфора. Влияние английского вкуса неоспоримо – но всякий, кому доводилось подходить на корабле к Стамбулу со стороны Черного моря, вспомнит о мощных псевдоготических стенах и башнях крепости Румелихисары, поставленной турками в конце XV столетия на правом берегу Босфора. В облике нашего Чесменского дворца действительно прослеживаются черты, напоминающие о них.