Волшебник - Колм Тойбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Генрих рассказал им, что у Лулы был любовник, который оказался ей неверен. Он был женат, но его неоднократно замечали в разных местах с другими женщинами.
– Жена давно смирилась с его неверностью, – сказал Генрих, – но Лула была публично унижена.
Затем он поведал им, что Лула преследует любовника на улицах, заходит в кафе и рестораны и, не найдя его, в одиночестве садится за стол, заявляя, что собирается его дождаться.
А потом пришло известие, что Лула покончила с собой. Когда Генрих принес горестную новость, Катя с Голо немедленно отправились утешать ее дочерей, а Генрих с Томасом остались в кабинете Томаса.
Генрих вспомнил, как мать рассказывала им о своем детстве в Бразилии.
– Ты можешь представить, чтобы в тот момент кто-нибудь вошел и сказал сестрам, как именно они умрут? – спросил Томас.
– Когда ушла Карла, – ответил Генрих, – с ней словно ушла часть меня. А теперь Лула. Скоро от нас совсем ничего не останется.
В 1927 и 1928 годах в день присуждения Нобелевской премии по литературе у дверей Маннов дежурили репортеры. В первый год Катя велела слугам вынести им чай с пирожными, но на второй год закрыла ставни и заставила всех пользоваться черным ходом.
– В прошлом году мне показалось, что я уловила нотку ликования, когда премию дали не тебе.
К 1929 году Томаса и Катю уже пугала сама мысль о том, что Томасу могут дать премию. Количество безработных перевалило за два миллиона, имя Гитлера было у всех на устах, а его выступления собирали тысячи. Томас и Катя не желали, чтобы чужие люди обсуждали сумму премии, и не хотели быть слишком на виду, особенно после того, как Эрика с Клаусом стали все резче публично высказываться против Гитлера по мере того, как росла его популярность.
Томас не слишком прислушивался к словам Эрики с Клаусом и даже Генриха, когда они выражали озабоченность положением дел и демонстрировали ненависть к последователям Гитлера. Он считал, что его старшим детям и брату нужен враг внутри Германии. Читая утренние газеты, Томас старался пролистнуть страницы, на которых успех партии Гитлера на местных выборах объявляли триумфом, если ей удавалось собрать несколько процентов голосов.
Голо тем временем начал собирать газетные вырезки о Гитлере и национал-социалистах. После митинга нацистов в Нюрнберге в августе 1929 года он скупил все газеты. Количество митингующих в разных изданиях оценивалось от сорока до ста тысяч. Голо сложил все вырезки на обеденном столе и пригласил отца взглянуть.
– Их все больше, – сказал Голо, – и они очень дисциплинированны. Они побеждают на выборах и одновременно собирают полулегальную армию.
– У них нет поддержки, – возразил Томас.
– Это не так. С каждым днем их поддержка растет. И они уже не таятся.
Томас и Катя заключили между собой соглашение не говорить о Нобелевской премии и запрещать другим обсуждать ее при них. Однако в ночь перед объявлением победителя Томас лежал без сна, страстно желая ее получить и стыдясь этого желания, которое считал слабостью. Он не должен ее хотеть; премия принесет ему новых читателей, но еще больше неприятностей.
Утром, услышав телефонный звонок, Томас принялся ждать появления Кати или Голо. Когда никто не появился, он улыбнулся своей оказавшейся ложной уверенности. И когда наконец Катя возникла в дверях с подносом, на котором стояли кофейные чашки, он решил, что она пришла его утешать. Она хранила молчание, пока не закрыла за собой дверь и не села рядом.
– Телефон начнет звонить минуты через две, а журналисты скоро появятся у наших дверей. Думаю, мы можем себе позволить немного побыть в тишине. Больше шанса не будет.
Еще до получения премии его пригласили прочесть лекции в Рейнской области, теперь к ним добавились другие мероприятия, включая торжественный обед в Мюнхене и чествование в Боннском университете. Люди в зале были те же, кто посещал его лекции после войны, но теперь их переполняли ожидания, словно Томас мог избавить их от страха и неустроенности.
В своем выступлении Томас не говорил о политике, но одно его присутствие – немца, стоящего над схваткой и пишущего книги, которые читает весь мир, – превращало встречу в собрание несогласных, в место, где истинная германская душа могла получить передышку.
Голо рассказывал ему, что в либерально настроенных газетах премию считали не только признанием его трудов, но и доказательством того, что он олицетворяет собой интеллектуальную жизнь Германии. Чествования, как писала одна из газет, были укором темным силам, которые угрожали его родине.
Голо дал ему «Иллюстриртер Беобахтер» – издание, которое контролировал Гитлер, и Томас прочел грубую версию того, о чем уже догадывался. Нобелевская премия лишь подтвердила мнение о нем нацистов. Именно ту культуру, проводником которой Томас был в послевоенное время, – буржуазную, космополитичную, уравновешенную, бесстрастную, – они стремились уничтожить, а стиль его сочинений, тяжеловесный, чопорный, просвещенный, был прямой противоположностью их стилю.
Нацисты сражались в том числе за культурную гегемонию. Лирическое стихотворение еврейского поэта или левого писателя оскорбляло их так же, как процветающая еврейская фирма. Знаменитый романист мог попасть в поле их зрения, равно как недружественная держава или еврейский банкир. Они хотели контролировать не только улицы и правительственные здания, банки и заводы, они мечтали создать другую Германию. И если нацисты не справятся со стихотворением или романом, будущее немецкой культуры ускользнет из их рук, а будущее тревожило их не меньше, чем настоящее.
Однажды вечером, когда он сидел в кабинете, Томас понял, как ошибался. Когда-то ему и в голову не приходило, что нацисты могут взять власть. На них смотрели как на досадное недоразумение, примету наступающей вульгарности. Официанты в ресторанах утратили былую учтивость. Продавцы в его любимых книжных лавках уже не были так уступчивы. Катя жаловалась, что трудно найти хорошую прислугу. Письма стали идти дольше.
Однако это были всего лишь мелкие неудобства. Томас не задумывался о головорезах в униформе на мюнхенских улицах, потому что редко туда выходил. С тем, что у нацистов в Германии есть политическое будущее, теперь было трудно спорить. Томас надеялся только, что, появившись ниоткуда, они вскоре туда же и сгинут. Он верил, что главное сражение развернется между социализмом и социал-демократией.
Несколько лет назад, когда Голо начал интересоваться политической философией, Томас любил обсудить с сыном различия между ними и как их преодолеть. Теперь разговоры сводились к обсуждению того, чем немецкие нацисты отличаются от итальянских фашистов или
