Красный Дракон - Томас Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неду Вогту было двенадцать, Виктории — тринадцать, Маргарет — девять. Нед и Виктория переглянулись. Маргарет смотрела себе под ноги.
Фрэнсису отвели комнатенку под самой крышей, в которой раньше жила горничная. С тех пор как Вогт провалился на выборах 1944 года, семье приходилось довольствоваться приходящей прислугой.
Его записали в начальную школу имени Поттера Джерарда, до которой было рукой подать от дома, но далеко от епископального частного заведения, что посещали дети Вогтов.
В течение первых дней новые брат и сестры не обращали на него никакого внимания, но в конце первой недели к нему в комнату поднялись Нед и Виктория.
Фрэнсис слышал, как они долго-долго шептались. Потом ручка двери повернулась. Обнаружив, что дверь закрыта на засов, стучать они не стали, а Нед крикнул:
— Открой дверь!
Фрэнсис открыл. Разговаривать с ним они не стали, пока не осмотрели его одежду, висевшую в гардеробе. Нед Вогт открыл ящик маленького комода и двумя пальцами вытащил платок с вышитыми инициалами «Ф. Д.», подаренный Фрэнсису на день рождения, каподастр[15] для гитары, отливающего блеском жука в пузырьке из-под таблеток, сборник комиксов с покоробленными от влаги краями и открытку с пожеланием выздоровления, подписанную: «Сара Хьюз из твоего класса».
— А это что?
— Каподастр.
— Зачем это?
— Для гитары.
— У тебя что, гитара есть?
— Нет.
— Зачем же тебе она?
— Это моего отца!
— Я никак не пойму, что ты бормочешь. Пусть он повторит, Нед.
— Он говорит, что она принадлежала его отцу, — сказал Нед, высморкался в вышитый платок и бросил его обратно в ящик.
— Сегодня забрали пони, — сообщила Виктория, садясь на узкую кровать. Рядом уселся Нед, с ногами забравшись на лоскутное одеяло.
— Больше не будет никаких пони, — сказал Нед. — Не поедем больше в наш домик на озере. А знаешь почему? Чего молчишь, скотина?
— Отец все время болеет. Он теперь уже не зарабатывает, как раньше, — продолжала Виктория. — Бывают дни, он вообще на работу не ходит.
— А знаешь, скотина, чего он болеет? — спросил Нед. — Говори, чтобы я слышал.
— Бабушка говорит, он спился. Ты хорошо понял?
— Он болеет из-за твоей мерзкой рожи, — объяснил Нед.
— Вот почему за него люди не голосовали, — добавила Виктория.
— Убирайтесь отсюда, — сказал Фрэнсис.
Он повернулся, чтобы открыть дверь, и в этот момент Нед пнул его ногой в спину. Фрэнсис схватился за поясницу обеими руками и этим спас свои пальцы, убрав их с живота, куда Нед нанес второй удар.
— Нед! Ну, Нед! — закричала Виктория.
Нед схватил Фрэнсиса за уши и подтащил к зеркалу, висящему над туалетным столиком.
— Вот почему он болеет! — кричал Нед, тыча его лицом в зеркало. — Вот почему он болеет!
Новый удар. Зеркало уже покрылось кровью и соплями. Наконец Нед отпустил его, и Фрэнсис сел на пол. Виктория наклонила к нему голову, вытаращив глаза и зажав нижнюю губу между зубами. Они ушли, оставив Фрэнсиса сидеть на полу. Его лицо было вымазано кровью и слюной, на глазах навернулись слезы, но он не плакал.
28
В Чикаго всю ночь напролет дождь стучит по пленке, натянутой поверх могилы, выкопанной для Фредди Лаундса.
Каждый удар грома болью отдается в голове Уилла Грэма. Он пробирается от стола к постели — туда, где под подушкой змеями свернулись сны.
Возвышающийся над Сент-Чарльзом старый дом, выдерживая порывы ветра, то и дело протяжно вздыхает, заглушая стук дождя по оконному стеклу и удары грома.
В темноте скрипит лестница. С расширенными после сна зрачками мистер Долархайд спускается по ступеням. При каждом шаге полы его кимоно издают шуршание.
Еще влажные волосы гладко причесаны, ногти почищены щеточкой. Поступь его ровна и медленна, он весь собран, как будто несет наполненную до самых краев чашку.
Возле кинопроектора лежат фильмы. Два фильма. Из десятков копий, сделанных на работе для более внимательного просмотра дома, выбраны две. Остальные свалены в корзину и будут сожжены.
Устроившись поудобнее в кресле, возле которого стоит поднос с сыром и фруктами, Долархайд включает проектор.
Первый фильм посвящен пикнику в День независимости. Симпатичная семья — трое детей, отец с бычьей шеей, пальцами залезающий в банку за маринованными огурцами. И мать…
Лучше всего она снята во время игры в софтбол[16] с соседскими детьми. На экране она появляется секунд на пятнадцать, стоит на второй базе, лицом к питчеру. Ее ноги широко расставлены, она готова бежать в любую сторону. Когда она наклоняется, под пуловером так и ходят ее груди. Долархайд досадливо морщится, когда камера переходит на мальчика, размахивающего битой. Вот на экране опять она — бросает мяч. Она встает ногой на надувной матрац, который служит в игре базой, камера крупным планом дает ее фигуру — видно, как напряглось ее бедро.
Снова и снова пересматривает Долархайд кадры с женщиной. Вот она наклоняется вперед, готовая бежать. Ее выставленный зад туго обтянут обрезанными выше колен джинсами. Он нажимает кнопку, и кадр замирает. Женщина и ее дети. Все грязные и усталые. Они обнимаются, а под ногами у них трется собака.
Оглушительный удар грома. В высоком серванте, оставшемся от бабушки, звенит хрусталь. Долархайд протягивает руку за грушей.
Второй фильм состоит из нескольких частей. Название фильма — «Новый дом» — выложено мелкими монетками на белой картонной коробке от новой сорочки. Под ней лежит разбитая свинья-копилка. Фильм начинается с того, что глава семейства, стоя на газоне перед домом, выдергивает из земли плакат с надписью «Продается» и со смущенной улыбкой демонстрирует его перед камерой. Карманы у него вывернуты наружу.
Дергаясь, камера долго показывает мать и троих детей на крыльце дома. Дом довольно симпатичный. Затем камера переходит на бассейн во дворе. Маленький мальчик с блестящими от воды волосами на цыпочках подбегает к доске-трамплину, оставляя на плитке мокрые следы. На поверхности воды качаются головы купающихся детей. Прижав уши, сверкая белками глаз, к девочке плывет собака с высоко задранной мордой.
Хватаясь за поручни, мать выныривает из воды и оглядывается на камеру. Ее кудрявые черные волосы блестят, как уголь. Едва поддерживаемая купальником, сверкает на солнце мокрая грудь. Под водной рябью ее ноги напоминают ножницы.
Ночь. Крупным планом бассейн и стоящий за ним дом. Выдержка неправильная. В воде отражаются освещенные окна.
Приятные хлопоты внутри нового дома. Повсюду какие-то коробки и обертки. Виден старый сундук, который еще не успели затащить на чердак.
Девочка, примеряющая бабушкины наряды. Вот она надевает великолепную соломенную шляпу. Отец сидит на диване. Кажется, он немного навеселе. Вот камера, видимо, перешла в его руки — он держит ее неровно. Теперь шляпу примеряет, стоя перед зеркалом, мать девочки. Вокруг нее толкаются дети. Мальчики смеются, дергая шляпу за широченные поля, а девочка оценивающе смотрит на мать, прикидывая, как она сама будет выглядеть в будущем.
Крупный план. Мать поворачивается к камере и с лукавой улыбкой принимает соблазнительную позу, обхватив голову откинутой назад рукой. Она очень красива. На шее у нее камея.
На этом кадре Долархайд останавливает проектор. Затем перематывает пленку назад. Снова и снова она поворачивается от зеркала к камере и лукаво улыбается.
Долархайд задумчиво берет первый фильм — с игрой в софтбол — и бросает его в корзину. Затем снимает бобину с проектора и смотрит на приклеенный корешок квитанции: «Боб Шерман, Старрут, 7, п/я 603, Талса, Оклахома».
И ехать недалеко…
Долархайд кладет бобину на одну ладонь и накрывает сверху другой — как крохотное живое существо, которое может вырваться и убежать. Ему кажется, что фильм бьется под его рукой, как сверчок. Он вспоминает суматоху, поднявшуюся в доме Лидсов, когда зажегся свет. С мистером Лидсом пришлось немало повозиться, прежде чем он сумел наконец включить свои осветительные лампы.
На этот раз все будет развиваться без досадных задержек. Было бы здорово забраться прямо к ним в постель и понежиться немного между ними, спящими, запустив предварительно камеру. Затем он нанесет удар в темноте и сможет сидеть между ними, пока, счастливые, они будут пропитываться кровью.
Снимать можно на инфракрасную пленку, а где ее взять, он знает.
Не выключив проектор, Долархайд сидит, сжимая в ладонях бобину с фильмом, а в пустом луче света под протяжные вздохи ветра двигаются другие образы.
Он не знает чувства мести, только Любовь и предчувствие будущей Славы; стук сердец становится слабее и глуше, подобно отзвуку удаляющихся в небытие шагов.
Вот он — неистовый, полный безудержной Любви — навис, как геральдический зверь, над распластанными у его ног Шерманами.
