Тополиный пух - Фридрих Незнанский

Время было уже позднее, но поясная разница делала телефонный разговор возможным. Питер искренне обрадовался и начал немедленно выяснить: уж не решился ли Алекс продолжить преподавание курса наук в их общем детище?

Ну, до этого еще не дошло, но кто знает, кто знает?..

Потом Турецкий стал объяснять Питеру цели своей поездки в Штаты. Есть, мол, вот такой тип, он давно получил американское гражданство, но продолжает наезжать в Россию, писать, печататься, и с этим обстоятельством связаны некоторые серьезные неприятности, которые как раз сейчас и вынужден расследовать Александр Борисович. Короче, все подробности при встрече в Мюнхене, где он, вполне возможно, даже остановится на денек, если друг не возражает.

Рев разъяренного быка, в которого пикадор воткнул сразу десяток острейших пик, был ничто по сравнению с той реакцией, которую услышал Турецкий. Он был недолог, этот рев, но весьма внушителен. А смысл его свелся к одной короткой фразе: «Он еще спрашивает?!» Подразумевался Турецкий. Действительно, чего было спрашивать, если ответ и так на ладони. Не на его, Александра, а на той, что у Питера, которую в шутку окрестили «полтора кило сарделек». И вообще, необходимо также отметить, что Реддвей был наверняка самым могучим и толстым отставным генералом среди военнослужащих Соединенных Штатов. И гордился этим. Но при этом он был очень подвижен и легок на подъем, хотя терпеть не мог подниматься из своего «полуторного» кресла без острой необходимости. Вот такой человек.

Покончив, таким образом, с взаимными приветствиями, Турецкий поинтересовался у Пита, где сейчас находятся их общие друзья, бывшие студенты. В частности, Александра интересовал, помимо, разумеется, подружки Кэт, еще один «бывший» — Джек Фрэнки, который, по, возможно, устаревшим данным Турецкого, все еще работал в Пентагоне.

Был и еще один интересный человек, русский по происхождению — Майкл Майер, которого Александр звал просто Мишей, и он был агентом ФБР, но работал в основном в Европе, в частности в Германии. Он не имел никакого отношения к Реддвею, хотя они могли быть знакомы.

ЦРУ, ФБР, Пентагон, нью-йоркская полиция, наконец, министерство юстиции США и генеральная прокуратура — вон в скольких «конторах» Турецкий имел своих знакомых! И чтоб с таким богатством связей, да не найти какую-то паршивую пишущую машинку? С одной стороны — курам на смех, а с другой? Прекрасно знал Александр Борисович, как разбиваются надежды — и не о гигантский волнолом препятствий, а о чей-то скользкий плевок.

Фрэнки, по словам Пита, работал все там же, возился с суперкомпьютерами, — это очень хорошо. Именно великое умение Джека, как, впрочем, и не меньшее мастерство Денискиного Макса, особенно ценил Турецкий, когда требовались закрытые для посторонних сведения, не наносящие ущерба престижу Соединенных Штатов Америки — это было первое и единственное условие Пита, — либо Российской Федерации — за эту сторону дела отвечал уже сам Александр Борисович, что называется, со товарищи.

Значит, здесь — порядок. Спрашивать у Реддвея по телефону о Майере не следовало — это собственный контакт Турецкого. Оставалась самая сладкая конфетка — Кэтрин. И вот тут блеснула молния, распоров мир надвое, и громыхнул гром среди ясного неба! Оказалось, что ни в нью-йоркской полиции, ни в самом городе Нью-Йорка больше нет никакой Кэт. Но зато в Вашингтоне появилась миссис Кэтрин Вильсон, ставшая заместителем генерального прокурора США. Вот такие, брат, метаморфозы!

— И что, Пит? — буквально завопил Турецкий. — Больше нельзя ее ласково хлопнуть ладошкой по попке и пригласить в бар на «дабл дринк»?!

— Ты с ума сошел, Алекс! За такой подход, да? Так у вас говорил тот президент, который освободил для. меня Германию?

— Подход? Можно и так.

— Ты вполне имеешь хорошую возможность оказаться… как по-русски? В каталажке, вот!

— Кошма-а-ар!

— А я про что? Я даже могу подумать, что теперь тебе придется неровно дышать на нее, да.

— Ну, это мы еще посмотрим, — решительно сказал Турецкий, придя в себя от такой сногсшибательной новости. — Надеюсь, Пит, в твоей электронной записной книжке имеется служебный и домашний телефоны нашей красавицы? Только не говори «нет», не убивай моей последней надежды!

— Ты прав, Алекс, у старины Пита есть все! Записывай… Кстати, если ты не обманываешь и в самом деле намерен посетить меня, будет очень удобно позвонить ей именно отсюда, ты понимаешь, что я имею в виду?

— Разумеется, Пит, ты мог бы не говорить этого. Я никогда не забываю о нашем с тобой договоре.

— Я не об этом подумал, Алекс, мне показалось, что так будет красиво.

Турецкий расхохотался и никак не мог остановиться, но по напряженному сопению Питера в телефонной трубке вдруг сообразил, что тот готов обидеться.

— Послушай, Пит, ты мне напомнил один очень старый еврейский анекдот, возьми в свою копилку! Не исключено, что я тебе его уже рассказывал.

— Анекдот? — сразу оживился Реддвей. — Это неважно, если рассказывал! Давай! Я теперь крепко запоминаю и записываю на память!

— Разговаривают двое…

— А почему еврейский?

— Не перебивай, сейчас поймешь. Один у другого спрашивает: «Зачем делают обрезание?» Тот отвечает: «Ну, во-первых, в гигиенических целях, это — полезно!» Тут мимо проходит раввин, слышит последние слова и говорит им: «Потцы, во-первых, это красиво!»

— О-го-го-го-го-о!!! — прилетел восторженный рев, смешанный с хохотом, из далекой Баварии. — Ты меня… отъел, да, Алекс? — все еще смеясь, с трудом произнес Питер Реддвей — страстный коллекционер российских идиом.

— Правильнее будет — уел, Пит! — вытирая слезы, ответил Турецкий. — А разницу я тебе объясню при встрече. Напомни только. И еще вопрос, старина. Мне надо будет заранее найти адрес одного бывшего соотечественника, который проживает, по моим данным, в Нью-Йорке. Его зовут Роман Романович Купченко, а вот чем он сейчас занимается, понятия не имею, никакой исходной информации нет. Как на этот счет?

— Я записал… Купченко, да? Роман Романович… хорошо, постараемся. А ты можешь прилетать спокойно, встреча обеспечена. Только сообщи число и номер рейса.

— Я возьму билет до Вашингтона, Пит, а у тебя сделаю остановку, это возможно? Меня хоть выпустят из аэропорта к тебе или лучше оформить визу и у немцев?

— У меня все возможно, Алекс, я сам тебя потом посажу в «боинг», на который покажешь пальцем. Но лучше, если ты прилетишь мюнхенским рейсом, и с германской визой, а потом мы с тобой оформим билет в Вашингтон на тот рейс, который пожелаешь.

Турецкий засмеялся и подумал, что это, в общем-то, не пустые слова, Питер такой, что действительно практически все может. Но с готовыми визами оно как-то лучше. Да, впрочем, и у самого Александра Борисовича никаких трудностей с оформлением виз и билетов не было. Но он счел необходимым похвалить Питера.

— Ну, ты крутой!

— Как у вас говорят, круче не бывает? Вот так! А миссис Кэтрин я все же предупрежу, какой гость ожидается. На днях или раньше! — не удержался Пит, блеснул-таки новым выражением, которое наверняка где-то недавно почерпнул. Богатых русских в Гармише тоже хватает. — Передай мой привет всем, кого я помню!

— А я знаю, кого он помнит? — хмыкнул Турецкий, кладя трубку. — С его страстью собирателя он может знать половину Москвы. Если не половину России…

2

Он улетал одиннадцатичасовым рейсом в Мюнхен. Грязнов отвез его в аэропорт Шереметьево-2 на служебной «Волге» с мигалкой на крыше. Машина с водителем остались на стоянке, а Турецкий с Грязновым с ходу направили свои стопы в ресторан.

Садясь за стол, Вячеслав в который уже раз спросил:

— Ты уверен, что не будешь там выглядеть казанской сиротой?

— Уверен. Почти, — сознался наконец Александр.

— Ну, то-то, — даже обрадовался Грязнов, — а то все — мы сами… с усами. А карман поди пустой!

— Не пустой, Славка, далеко не пустой, но… я ж девкам своим отвалил от щедрот полторы штуки. Ирке с Нинкой, — пояснил он, чтоб у друга вдруг не возникли какие-нибудь подозрения. — У меня в Штатах собственного банковского счета, конечно, нет, но если появится острая нужда, всегда найдется у кого перехватить, а им-то кто из турок поможет?

— Ну, возьми… много не предлагаю, но пятьсот баксов — запросто. Чтоб не выглядеть совсем-то уж нищим.

— Уговорил, — сказал Турецкий и, забрав деньги, сунул их в бумажник. — По соточке?

— Я плачу, — быстро сказал Грязнов.

— А вот фигушки, я сам теперь при деньгах! — возразил Турецкий, похлопывая себя по карману с бумажником, в котором, кроме Славкиных пятисот, лежала еще тысяча долларов, но это было все, чем мог вообще располагать Александр Борисович. Неизвестно же, где жить придется и сколько времени? А машина напрокат, не ходить же пешком? А перелеты из Вашингтона в Бостон или в Нью-Йорк и обратно? А то, другое? Да ведь и голодным ходить не будешь! А банкет, наконец, после завершения дела? Никак нельзя без банкета. В том, что дело завершится удачно, он был просто уверен, иначе и лететь за тысячи верст не стоило…