Лонтано - Жан-Кристоф Гранже

– Что это все значит?

– Что мы уезжаем завтра.

Они приземлились не в Лхасе, столице Тибета, а в Куньмине, в провинции Юньнань. Шотландец желал пройти положенный путь, прежде чем приблизиться к отрогам Гималаев. Сначала на внедорожнике, потом на лошадях.

Высота – три тысячи метров. Терракотовые скалы. В глубине – река, тоже красная: зародыш Меконга. Лоику казалось, что он передвигается в гигантской матке, в плодовитой утробе индийской богини, задремавшей в изножье ледников. Он дрожал на своем коняге. Его укутали, как младенца кочевников, в шкуры и меха, а потом привязали к седлу. Ничего не оставалось, кроме как восторгаться пейзажем и страдать от ломки.

Ему потребовалось много дней, чтобы осознать, что они пересекают запретный район, находящийся под пристальным наблюдением армии, потому что он примыкал к Золотому треугольнику.[80] Он не понимал намерений шотландца. Подъехав на лошади стремя к стремени, он решил спровоцировать его:

– Если ты думаешь, что после всего этого я с тобой пересплю…

– Расслабься, это уже было.

– Когда?

– Во время нашего плавания.

Опять ни малейших воспоминаний. Мужчину звали Джеймс Серни, родом из Эдинбурга, сделал себе состояние в Европе. Причем несколько состояний. Сначала на производстве электрогитар и звукозаписывающих пультов, потом на телекоммуникациях и, наконец, на Интернете. Теперь он управляет своими капиталами на расстоянии. Он может молиться, где ему заблагорассудится, посвящать себя терпящим бедствие скитальцам…

Шли недели. Их течение в разное время прерывалось самыми разными событиями: неприятностями с китайской полицией, дантовскими ливнями, осыпями, переходом через реку по канату, бурей с градом, сломавшимися грузовиками на обочине, взрывом в шахте на медном руднике, где им пришлось выступать в роли первых спасателей…

Теперь им встречались гиганты с пучками черных волос и серебряным кинжалом на поясе, женщины с абсолютно плоскими лицами, с подтеками глины, молока и дождя. Тибетцы, первые вестники границы.

В один прекрасный день перед ними открылась огромная долина. В глубине – деревня с известковыми стенами, которая казалась построенной из кусочков сахара. Над ней две квадратные башни, белые и мощные, возносились из жильной породы цвета густого бордо. Монастырь. Вокруг в вечернем ветре колыхались поля ячменя и пшеницы, на которые в переливчатом балете падали и свивались огромные тени облаков.

Лоику не доводилось видеть подобного чуда. Слезы признательности навернулись ему на глаза. Тем более что тело его очистилось: оно победило отсутствие – отсутствие наркотика.

Год среди монахов. Подъем по звуку рога, молитвы, проповеди, сбор плодов, мандала… В Индии он познакомился с духовными практиками, дурманящими, как лихорадка. А здесь у веры была мощь сжатого кулака. Очистив его организм и промыв глаза, Серни промывал теперь его душу. У Лоика еще случались ужасные приступы ломки. Прикованный к кровати, он бился в судорогах и молил, чтобы его четвертовали, а куски тела скормили грифам, как того требует тибетская традиция. Никто не являлся, и кризис проходил. И он возвращался к повседневной жизни храма: молитвы, медитация, обучение…

Иногда он думал об отце, который полагал, что сын все еще в морском круизе. По сути, у его плана обнаружились и хорошие стороны. Лоик приобщился к Ваджраяне. Он читает, слушает, медитирует. Молитва становится новой формой наркотика, но с обратным эффектом: он покидает свое тело, чтобы полнее воссоединиться с душой.

И тогда, против всех ожиданий, Серни предложил ему вернуться в мир иллюзий, в сансару,[81] в долину плача – в то, что другие называют «реальностью». Буддизм – это не бегство, объяснил он своему подопечному, а взлет. Он привез его в Нью-Йорк, ввел в финансовые круги. Лоик пришел в восторг от этого мира крайней тщеты. Все равно что играть в шахматы, ни на секунду не забывая, что это всего лишь игра.

Но чувства никуда не делись. Он встретил на Манхэттене Софию и мгновенно влюбился. Чтобы произвести впечатление на итальянку, он вернулся к кокаину. Одним махом он свел на нет два года усилий. Ну и ладно: он забавен, очарователен, говорлив, он покорил девицу. Тогда Серни отвел его в специализированную клинику, чтобы ему укрепили титановыми накладками носовую перегородку.

Ни головомойки, ни нравоучений? Лоик не понимал.

– У страстей одна слабость: они не длятся долго, – отвечал Серни.

Он был прав: семь лет спустя Лоик и София ненавидели друг друга изо всех сил. Вскоре они с полным безразличием забудут о существовании друг друга.

Щелчок замка заставил его подскочить. Дверь клетки открылась. Лоик осознал, что мстительный бомж заснул и другие его сокамерники тоже почти задремали.

Он привычно глянул на запястье – часы у него отобрали во время личного досмотра.

– Морван, на выход.

Поднимаясь по лестнице следом за дежурным, он сказал себе, что наконец-то его услышат. Ему позволят позвонить адвокату, и тот через час освободит его.

Но в кабинете его ждал не полицейский, а София.

Он сжал кулаки, чтобы врезать ей. И уже собирался наброситься на нее, когда она просто скомандовала:

– Сядь!

Он молча повиновался.

В сущности, рядом с Итальянкой жизнь становилась простой.

44

– Как ты сюда вошла?

– Моя адвокатесса…

– Не хочешь объяснить мне, откуда у адвоката, специализирующегося на семейном праве, такие связи в бригаде наркополиции?

– Она умеет взяться за дело.

– Ну да, она поднесла им Морвана-младшего на блюдечке.

– Ты не на дружеской территории, это точно, – улыбнулась София. – А я обнаружила, что у твоего отца в полиции не только союзники.

Он хотел было усмехнуться, но что-то перехватило горло. Внутренности скрутило судорогой, волна жара докатилась до грудной клетки и растеклась лихорадочным ужасом. Ломка. София что-то говорила ему, он больше не слышал.

Лицо покрылось потом. Он постоянно мигал, словно ослепленный. Ему удалось взять себя в руки.

– Что тебе на самом деле нужно?

– Договориться.

Он продемонстрировал свои запястья: полицейские снова надели на него наручники.

– Я как раз в том положении, когда имеет смысл вести переговоры.

– Ты в том положении, когда имеет смысл меня выслушать и подумать.

Он уже не помнил, что когда-то любил Софию. Теперь она была куда реальней, куда естественней в роли врага. Он боялся ее атак, ее стратегий, ее манипуляций. Она стала его богиней Кали.

– Если верить моей адвокатессе, тебя обвинят в незаконной торговле и хранении с отягчающими. Пусть даже твоему отцу удастся что-то замять, задержание бесследно не пройдет. Если я предъявлю эти доказательства судье по семейным делам, детей тебе больше не видать.

Он сжал челюсти. Зубы болели, как в те времена, когда все дилеры Парижа отказались продавать ему наркоту.

– Что ты предлагаешь?

– Каждую вторую среду и каждый второй уик-энд.

– Исключено.

– Или так, или два часа в месяц в присутствии социального работника.

– Зачем ты это делаешь? Или я не способен их воспитывать?

– Пока ты сам не вылечишься – нет.

Лечиться… Сколько раз он слышал это слово? Как будто наркотик – это болезнь. Грубая ошибка: он лекарство. Лоик ни разу не встречал нарка, который был бы уравновешен и счастлив до наркотика.

– Я принесла соглашение о примирении на моих условиях, – продолжила София. – Ты его подпишешь, и, клянусь, никто и слова не скажет на суде об этом задержании.

– С чего бы я должен тебе верить?

– С того, что у тебя нет выбора, а я всегда держу слово.

Она открыла свою вечную «Баленсиагу» – старье из мягкой кожи размером с хороший ягдташ, которое она предпочитала всем иным моделям, хотя регулярно их покупала, – и достала пачку бумаг и перьевую ручку с перламутровым колпачком. Каждая деталь напоминала Лоику, что София была самой шикарной женщиной, какую он только встречал. И однако, они стоили друг друга: оба были детьми гангстеров.

– Ты должен заверить каждую страницу.

Он взял ручку и подчинился. Каракули сопровождались скрипом золотого пера и позвякиванием наручников.

– Ты не прочтешь?

– Нет.

Пока он завинчивал колпачок, дьявол убрал в сумку подписанный контракт.

– Ты сделал правильный выбор.

– Для кого?

– Для детей.

Звяканье наручников продолжилось. Его лежащие на коленях руки дрожали. Конечно же, чтобы не показать, будто она это заметила, София отвела глаза и закрыла сумку. Она встала, и в жалком кабинете повеяло ее царственным присутствием.

Но красота жены больше его не трогала. Это как слушать по радио хит, который когда-то так любил: ноты, аранжировка, голос все те же, но былое очарование исчезло. Время все разрушило.

В ту самую секунду, когда он почувствовал себя затерянным в пустыне без надежды и чувств, она провела рукой по его волосам.