Картель правосудия - Фридрих Незнанский

– Справишься? – обратился Бойко к забинтованному джигиту, который в принципе был неплохим стрелком, но сегодня уже успел опозориться.

– Пастараюс. Но толко если к дэрэву прыслонит, и все равно – упадет ниистествинно, и кров нэ будэт.

– Можно сжечь, – начал «Антуан», – оттащить в…

– Нет, – раздраженно оборвал его Бойко, – при вскрытии все равно обнаружат причину смерти.

– А может, граната или мина?

Бойко просчитал в уме: ехать в Москву (с трупом), угонять машину, начинять взрывчаткой (кстати, где взять так молниеносно, чтобы не засветиться) и подрывать – долго, и на каждом этапе возможны затруднения.

– Андрей Ильич, давайте на рельсы положим, – «Антуан» был просто неиссякаем. – Здесь километрах в трех есть неохраняемый переезд, поезда каждые десять минут проходят. Если аккуратно положить, то можно, во-первых, скрыть следы пули, а во-вторых, будет похоже на самоубийство.

– Хорошо, пусть будут рельсы, – устало согласился Бойко. Других «достойных» вариантов все равно не нашлось.

Труп Кати затолкали в багажник и минут через пять были на переезде, через который как раз грохотал длиннющий товарняк.

«Ладно, – подумал Бойко, – если полсотни вагонов протащить по телу, уже никто не разберется, была там пуля или нет, а насчет причин самоубийства потом подумаем».

Машину остановили метрах в двадцати, благо была ночь, и за все время мимо не проехало ни одного другого автомобиля. «Антуан» с «перевязанным» осторожно, стараясь не оставлять следов на снегу, перенесли тело и уложили недалеко от переезда так, чтобы грудь оказалась на рельсе, бросили рядом шубу и сумочку с документами и бегом вернулись в машину. И вовремя – уже слышался грохот приближающегося поезда…

Машинист издалека заметил красный огонь семафора и сбавил ход, надеясь, что ему хоть не всю ночь придется проторчать на этом переезде. Помощник, совсем еще пацан, только после училища, с огромным трудом превозмогал сонливость, изо всех сил таращился вперед. Вдруг он вскрикнул и принялся тормошить машиниста:

– Батя, гляди, баба лежит!

Машинист, теперь тоже заметивший на рельсах светлую фигурку, почти не выделяющуюся на фоне снега, до отказа вдавил педаль тормоза, с ужасом ожидая услышать вопль женщины и хруст костей, но за жутким визгом колес о рельсы, он не слышал даже собственных мыслей.

Наконец локомотив замер, и помощник спрыгнул с подножки на снег. Передние колеса остановились в метре от тела.

– Ну, что там? – крикнул машинист, не решаясь покинуть кабину. Его уже заранее тошнило.

– Недолет, – обрадованно откликнулся пацан и принялся тормошить девушку за ногу. – Эй, вставай… Батя, она, видать, сознание потеряла со страху.

Машинист, кряхтя, спустился и, перевернув тело, грязно выругался:

– Сознание, говоришь, потеряла, да она холодная уже и дырка в груди, видишь, вот…

Помощник, схватившись за горло, отвернулся, и его немедленно стошнило.

– Давай тащи ее в кабину и шубу вон прихвати, и сумочку.

Стараясь не смотреть на лицо девушки, пацан помог поднять тело по ступенькам.

Вспыхнул зеленый свет семафора, и, трогаясь с места, машинист вызвал диспетчерскую:

– Центральная? Состав 1260. У переезда Панфилово на рельсах обнаружено мертвое тело, вызовите там кого положено, – и тут же в ответ на дребезжащее замечание из динамика: – Да не я ее, не я! Была уже неживая!

ДУРЕМАР

21 февраля, день

Черный лимузин-"членовоз", кованный по спецзаказу на заводе им. Лихачева в стародавние времена и ощущавший своими мягкими сиденьями историческое тепло седалищ многих членов Политбюро, притормозил в конце стоянки Министерства внутренних дел, чтобы принять на борт заместителя министра. Невысокий мрачный пассажир плюхнулся напротив долговязого хозяина машины – Дуремара и, стащив пыжиковую шапку, вопросительно на него уставился.

Звуконепроницаемая тонированная перегородка, отделяющая салон от водителя, была закрыта.

– Мое почтение. – Хозяин скривил свое и без того не слишком благообразное лицо в ухмылке, отвесив полупоклон. В горле у него, как обычно, что-то каркало и булькало. – Вас не мучает совесть, мой лампасоносный коллега? – Он безнадежно махнул рукой: – Знаю, в вашем министерстве мало знакомы с этим феноменом.

– Замечательная погода, – согласился зам тоном хорошо воспитанного человека, вынужденного вести светскую беседу со стопятилетней троюродной тетушкой.

– Никогда не будите спящую совесть, – гнул свою линию хозяин, легко убрав улыбку с лица и поддав скрежету в голос. – Могут быть большие неприятности.

– По железной дороге…

– Так, – сказал Дуремар задумчиво, закинув ногу на ногу, в третий раз за минуту кардинально изменив настроение, по крайней мере, изобразив это на лице. – Так, – он сделал рукой винтообразное движение, как бы закручивая лампочку в потолок, – переходим к фактам. Факты печальны. Печальна участь мадемуазель Масленниковой-Уткиной – раз. Печально стремление моего коллеги скрыть трагическую правду – два.

– Увы, исполнители не могут быть интеллектуалами просто по определению. Ни один башковитый парень не захочет ковыряться для нас в дерьме – захочет ездить на лимузине и отдавать распоряжения. – Зам старался сохранять ледяное спокойствие. Он был готов ответить на обвинения в идиотизме своих подчиненных, но необходимость оправдываться перед равным по положению и крайне заносчивым Дуремаром его донельзя раздражала. Еще более раздражало то, что попутчику удалось разнюхать о его проколе слишком быстро.

Дуремар взмахнул густыми кустистыми бровями, могущими заинтересовать торговца щетками, словно смахнув реплику оппонента.

– И более всего печальны поползновения господина Уткина сдаться властям – три.

Зам весь напрягся, стараясь не показывать виду. Впервые за долгое время он ощутил реальный страх разоблачения, и вместо потока спасительных идей в голове застряла одна дурацкая мысль: «Вот к чему эта сволочь про совесть вспомнила…» «Эта сволочь», натянув одну из своих мерзких глумливых полуулыбок, смотрела на него в упор с видом полного превосходства и презрения. «Застрелил бы с удовольствием, – подумал зам, но потом приструнил себя: – А может, просто у него морда такая?» Наконец, он превозмог гадливость и задал вопрос:

– Уткин уже успел стукнуть?

Попутчик снова закинул ногу на ногу, поменяв их местами, и оживился.

– Нет. Пока.

– Тогда принимаем меры сейчас же, и через полчаса наш председатель Верховного суда будет уже двадцать минут как мертв.

Зам на секунду замолчал. Дуремар сделал широкий жест, предлагающий продолжить высказывание.

– Ну, и…

– Я смогу держать все под контролем. Завтра же передам своему непосредственному руководству компромат на Уткина. Обвинения во взятках по двум-трем делам. У меня по всем его процессам за последний год картотека втрое больше, чем в самом суде. – Он опять замолчал.

– Ну, и…

– Министр проследует с моими бумажками к Президенту на ковер, – продолжил зам, все более раздражаясь, – и они примут единственно мудрое решение: все тщательно проверить, и главное – чтобы, понимаешь, строго секретно. – Он передразнил манеру речи Президента, от чего немного успокоился. – Кстати, Уткин знает, что пора ему заказывать панихиду по отпрыску?

– Отпрыск – это слово мужского рода. – Дуремар специально для этой фразы броском поменял ноги местами и перешел в состояние задумчивости. – Нет, не знает. Пока. – Перебросил ноги, воспрянул. – Суть предложений в целом ясна. Приятно иметь дело с решительным и принципиальным человеком!

– Мне нужно позвонить, – отчеканил зам. Теперь он, в качестве руководителя исполнительных структур, владел ситуацией.

– Терпение, – Дуремар выставил вперед ладонь, призывая собеседника к спокойствию.

– В чем дело? – Зам уже оседлал коня и не желал слезать.

– Я сказал, предложения ясны. Но не одобрены.

– Тогда прошу объяснить почему, только популярно, чтоб я все понял и проникся, – зам цедил слова как капли отравы, – потому что у нас пока не все благополучно с консенсусом, – на «консенсусе» он сделал ударение.

– Осуществляя изложенный план, мы слегка лишимся головы. – Дуремар лихо «ввернул лампочку».

– Во-первых – кто не рискует, тот не пьет шампанское. Во-вторых – не понятно, как и за счет чего мы лишимся головы. – Зам попытался изобразить собеседника и даже повторил его коронный жест.

– Головы лопнут, – Дуремар с улыбкой посмотрел на неудачливого имитатора, изобразив руками взрыв, – от нежелательного общественного резонанса.

– Пока не вижу, каким же все-таки образом, – упрямо стоял на своем близорукий зам.

– Мой дорогой глубокоуважаемый милиционер, давайте проведем мысленный эксперимент, – сказал Дуремар вкрадчиво.

– Давайте, давайте! Давайте проведем! Проведем мысленный эксперимент – только быстро, потому что пока мы упражняемся в изящной словесности, этот чертов Уткин с его больной совестью нас пошло и банально заложит.