Месть фортуны. Дочь пахана - Эльмира Нетесова

Женщина удивленно умолкла. Она не видела лица непрошенного гостя. Он сидел, повернувшись к окну.

Женщина подошла к окну, хотела выглянуть. Седой, испугавшись того, что она сдуру закричит, вскочил, закрыл окно и отодвинул хозяйку в глубь комнаты. Та, пятясь, наступила на полотенце и оно мигом слетело с плеч.

Земнухов оглядел безукоризненную фигуру и обалдел. Он вмиг забыл о кентах, о том, как и зачем здесь оказался. Он сделал шаг к женщине:

— Одна живешь? Где мужик твой? — спросил пересохшим ртом.

— Вам какое дело? Уходите! — указала на дверь.

Пахан тихо усмехнулся:

— Не бойся. Я не бандит.

— А чего от милиции убегал? Порядочным людям бояться нечего.

— Что ты понимаешь в том? — отвернулся к окну, за каким стояла глухая тишина ночи. Он направился к нему, но женщина остановила:

— Выходите через дверь. Зачем же по окнам прыгать? Я одна живу. Вас у двери никто не остановит. Ступайте спокойно, — предложила тихо.

— А ты красивая! И как такая баба одна живет? Ведь от тебя глаз не оторвать! — оглядел женщину. Та стояла в растерянности, забыв о полотенце. Видно, никто не говорил ей таких щемящих душу слов. А Седого будто прорвало:

— Нет в свете бабы красивее тебя! А уж я всяких видел! Ни одной не сравниться! Чудо ненаглядное! Диво, а не женщина! Таким не пешком, таких на руках носить надо, как сказку иль мечту!

Женщина хотела укрыться полотенцем, но Седой взмолился:

— Подожди. Побудь вот так, как есть! Дай налюбоваться хоть раз в жизни! — подошел к женщине несмело, та, согретая восторгом, потянулась к Седому неосознанно. Да и то сказать правду, годы одиночества не дарили радостей. Ровесники давно семейными стали. А она так и оставалась одна.

— Голубка моя! — стиснул Седой в объятиях. Прижал к себе дрогнувшую от стыда. Мигом погасил свет.

Утром, уходя от нее, обещал наведываться. И приходил. Целых два месяца, пока не возникла нужда покинуть город, уехать подальше, хоть ненадолго.

Но судьба словно отвернулась от пахана, и подарив улыбку однажды, показала оскал. И Седой попал в руки милиции. Потом в ходку. Там получил дополнительный срок за убийство охранника.

Гнилозубый тот паршивец вздумал сделать из Седого тренировочную грушу. И молотил его каждый день вместе с такими же негодяями, как сам. Седой терпел сколько мог. А на третьем году не выдержал. Сунул пальцами в глаза сопляка, выдавил сразу. Кулаком темя прошиб. И поддев на тупой носок ботинка, въехал в печень — в первый и последний раз.

За свое отплатил, всего один раз. Сам втихомолку кровью харкал после каждого занятия. Гнилозубый на нем новые борцовские приемы отрабатывал. Хвалился перед сослуживцами, не понимая, что у каждого есть своя точка кипения и предел, через какой никому нельзя переступать.

Охранника свои защищали. Седого — адвокат. Хотели расстрел дать. Но не обломилась эта радость начальнику зоны. И Седого увезли в зону особого режима со сроком в десять лет.

Оттуда он сбежал через пять лет.

Эту зону помнил всегда, даже во сне. Холодную и мрачную, как могила, затерявшуюся в самом сердце Камчатки.

Сколько раз он там прощался с жизнью от холода и голода, от нечеловечьей усталости, от кулаков бугров, отбиравших его кровную пайку и баланду.

Не раз, придавив к стене, брали на перо, требуя зарплату. Отбирали посылки, оставляя крохи. Он понимал: в одиночку не справиться. Но и до воли не дотянуть. И вот тут попал в эту зону Шакал. С ним Седой сбежал из зоны.

Когда вернулся в малину, кенты глазам не поверили. Седой — тоже. От прежней — половины не уцелело. Одни в ходках, другие — откинулись, иные слиняли в откол или в другие малины, кого-то милиция в деле размазала иль свои — за подлянку замокрили. Седой слушал, как дышали кенты без него.

— В общаке — пыль! Нет ни хрена! В дела ходить опасно. Ментов прорва на каждом шагу! И все лафовое — другим малинам отошло, чьи паханы на воле! Туда — не сунешься, — жаловалась малина.

Пахан взъярился. И в первую неделю тряхнул универмаг и сберкассу. Знал, что даром это не сойдет, что законники поднимут кипеж, сорвал малину, повез подальше от разборок и сходов. И залегла малина на дно. Так велел Седой, отправившийся к своей зазнобе, решил узнать, живет ли она по прежнему адресу. Ведь за все годы ни одного письма ей не прислал, не сообщил, где находится, не просил ждать…

Он долго стоял под окном, всматриваясь, вслушиваясь. Но никто не подошел, не открыл его.

Седой подошел к двери, позвонил. Вскоре услышал шаркающие шаги и надтреснутый, старческий голос спросил:

— Кто там?

— Это я! Сашка! — вырвалось смешное.

Дверь открыли. На пороге двое изумленных стариков.

— Галина? Она давно тут не живет. Мы уж лет пять как поменялись с нею квартирами. Эта — тесна стала. Да оно и понятно — семья. А нам — лишнее ни к чему. Так и поладили.

— Семья? — удивился Седой.

— Двое детей у них. А вы что, не знали? Мальчик и девочка… Так когда же вы в последний раз виделись?

— Дайте мне адресок! — попросил стариков.

— Она в другом городе. На Украине. Поближе к матери перебралась. Та за внуками присмотрит, пока сами на работе. Да и дети, уж конечно, подросли.

— Адресок черкните!

— Вот этого без разрешения Галины сделать не могу. Напишу ей. Коли дозволит — пожалуйте, а нет, не обессудьте.

Земнухов понял, что именно из-за него запретила баба давать адрес. А значит, не хотела его видеть.

Двое детей? Когда успела? Может, старший от меня? Ну тогда она сказала бы! Хотя кто знает этих баб! Вон она, не успел за мной след остыть, уже замуж вышла, детей нарожала. Да и какая из них лярва ждать умеет? Никто. А и кого, ждать, если сам не верил, что выживу? — сознался пахан сам себе и глухой ночи, решив никогда не вспоминать Галину.

Но… Решать всегда было легче, чем выполнять. Галину он помнил все годы заключения. Она помогла ему выжить и вынести все. Она всегда была рядом, словно обещала ждать и любить всегда. Ей он был обязан волей и жизнью. Он верил, что нужен и выстоял. Для нее. Но она не дождалась.

— Значит, не стоил ее ожидания, — сказал сам себе. И усмехнувшись, горько размышлял:

— А кем я, собственно, приходился Галке? Она ни хрена обо мне не знала. Потому не ждала. Не уверена была во мне, а бабы — надежность любят во всем, — думал Седой, возвращаясь в хазу.

Он давил в себе память о той, какую подарила судьба, а он по-глупому потерял ее.

— Да что бы я с нею делать стал? Жениться не смог бы. Встречаться всю жизнь по ночам, как со шмарой, она не согласилась бы. А и пронюхай кенты о шашнях, вмиг замокри-

ли бы обоих. Припомнили б клятву на крови, когда в закон брали. Там слово дал не обзаводиться бабой, — крутит Земнухов седой головой. И ругает себя последними словами.

Он никогда ничего не рассказывал кентам о себе. О его переживаниях и заботах не подозревала малина. Да и с ним говорили лишь о делах, наварах, долях. Других тем Седой не признавал. Может, эта суровость, нелюдимость пахана отталкивали от него молодых воров, какие едва набравшись опыта уходили в другие малины. У Земнухова оставались старые кенты, каких не брали в других малинах. Они не ходили в рисковые дела, сшибали по мелочам, трясли ларьки, киоски, за какие, если и попались бы, на Колыму не угодили, не получили б серьезного срока.

Правда, и жизнь, в шпановской малине угасала. Пахан жил в тесной, сырой хазе. На хорошую — не хватало. Все реже пили водку, чаще перебивались на вине. Да и еда оскудела, износилось барахло. Седой это видел. Но поправить дела в малине никак не удавалось.

Теперь даже старые кенты приуныли. И посидев на подсосе, уходили в откол, предпочтя фарту бродяжничество.

Земнухов искал выход из тупика. И однажды, выйдя на улицу, решил присмотреться, обдумать, почему, откуда она взялась эта непруха?

На улицах города было много народу. Они возвращались с демонстрации.

— Что за праздник? — вспоминал Седой. И так не припомнив, сел на уединенную скамейку в сквере. Задумался и не увидел веселую компанию людей, идущих по аллее. Вот они остановились.

Пожилой человек внимательно всматривался в Земнухова. Потом позвал неуверенно:

— Сашка!

Фартовый не пошевельнулся.

— Седой! — громко окликнул Земнухова. Тот вздрогнул от неожиданности, поднял голову, непонимающе смотрел на человека, бегущего к нему со всех ног:

— Санька! Ну, конечно, это ты! Я сразу узнал тебя! Как хорошо, что нашелся! Пошли со мной! Сегодня наш день, наш праздник! И нам никак нельзя разлучиться! Смотри, как Победу нашу помнят!

Седой смотрел на мужика, суетившегося вокруг него, не мог понять, чего он хочет и кто есть?

— Забыл меня, Седой? Вот это да! А я тебя всегда помнил. И твои Звягинки! Как ты рвался к своим! Видно, теперь тоже память болит? Что делать, друг, все мы войной мечены.