Стилист - Александра Маринина

– Почему?

– Потому что, пока Черкасов в камере, настоящий преступник не может никого ни убить, ни похитить, в противном случае мы сразу же сообразим, что арестовали не того. Понимаете? Он сейчас не может себе позволить ни одного преступления. Поэтому, пока Черкасов у нас, мы можем надеяться на то, что ни одного нового трупа мы не получим. Преступник будет беречь своих пленников, если они у него сейчас есть. И не посмеет привести в свою тюрьму больше никого. Я уж не говорю о том, какую сладкую жизнь устроит нам пресса, если станет известно, что мы Черкасова выпустили на свободу. Они ведь уже на триста процентов уверены, что именно он – маньяк, похищающий и убивающий еврейских детей, уговорить их нам не удалось. Так что после освобождения Черкасова они нас вообще с дерьмом смешают. А нам придется это терпеть, потому что, если мы хотим хотя бы как-то остановить этого маньяка, мы не сможем публично заявить, что Черкасов невиновен.

– А откуда они узнают? Ты, что ли, им скажешь?

– Черкасов. Он считает себя незаслуженно и необоснованно оскорбленным и после освобождения тут же побежит в редакции тех газет, которые публиковали сообщения о нем, чтобы потребовать печатного опровержения. И будет прав, между прочим.

– Ясно.

Ольшанский решительно встал из-за стола и достал из шкафа плащ. Настя вот уже сколько лет не переставала удивляться тому, как этот красивый стройный мужчина умудряется выглядеть нелепым жалким недотепой. Хорошо хоть в последнее время он стал ходить в новых очках с хорошей оправой, а то ведь раньше носил чиненую-перечиненую старенькую оправу, в которой был похож на пенсионера-бухгалтера из послевоенных фильмов.

– Поехали, я сам с ним поговорю, – сказал он, застегивая плащ. – Надо попробовать его убедить. Иначе головы не сносить.

Они вместе приехали на Петровку. Настя хотела уступить Ольшанскому свой кабинет и уйти поработать на компьютере, но Константин Михайлович велел ей остаться.

– Претензии у него к тебе, а не ко мне, – жестко произнес он. – Я за тебя извиняться не собираюсь.

Черкасов выглядел усталым и измученным, но держался ровно и даже с достоинством. Несмотря на неприязнь к нему, Настя почувствовала что-то вроде восхищения. Видно, человек за свою жизнь столько унижений и оскорблений натерпелся из-за нетрадиционной сексуальной ориентации, что выработал умение не терять присутствия духа и уважения к себе самому.

– Михаил Ефимович, – начал Ольшанский, – сегодня вечером истекают семьдесят два часа с момента вашего задержания, и я должен принять решение, содержать ли вас под стражей или отпустить домой. Для этого мне необходимо побеседовать с вами еще раз, задать вам ряд вопросов и выслушать ваши ответы.

– В чем меня обвиняют? – неожиданно спросил Черкасов. – В краже или еще в чем-то?

– Пока только в краже, – осторожно ответил Ольшанский. – Но есть еще ряд обстоятельств, о которых вы должны знать.

– Что за обстоятельства?

– Вы подозреваетесь в совершении серии тяжких преступлений.

– Господи, я ведь уже все объяснял…

– Да-да, я знаю. Ваша ответственность за то, что вы позволили Олегу Бутенко скрываться от родителей и употреблять наркотики, уголовно-правовыми нормами не урегулирована. Пусть это останется на вашей совести. Олег был совершеннолетним, и вас трудно упрекнуть в том, что вы не заменили ему няньку. Речь сейчас идет о другом. После Олега Бутенко исчезли и при таких же обстоятельствах погибли еще восемь юношей и подростков. Более того, они умерли от передозировки того же препарата, что и Олег. Согласитесь, у нас есть все основания считать, что вы к этому причастны. Тем более, прошу заранее меня простить, заключение медицинской экспертизы говорит о том, что все восемь погибших вели интенсивную гомосексуальную половую жизнь. И вот, Михаил Ефимович, у нас с вами есть история ваших отношений с Олегом Бутенко и восемь других историй-близнецов. А как бы между ними – ваша неуправляемая тяга к мужчинам с определенным типом внешности. Таким, как у брата вашей бывшей жены Вячеслава Дорошевича. Таким, как у Олега Бутенко. И как у итальянского актера, фильмы с участием которого вы так удачно украли.

– Я не вижу связи, – спокойно возразил Черкасов.

Настя наблюдала за ним чуть со стороны и видела, что он нисколько не напуган этим разговором. Он внимательно следит за аргументами следователя, пытается их понять, но не понимает. Действительно не понимает.

– Вы в самом деле не видите связи?

– Не вижу, – подтвердил Черкасов.

– Тогда посмотрите на эти снимки.

– Кто это?

– Посмотрите внимательнее.

Черкасов взял фотографии и стал перебирать их, потом вернул следователю. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Их что, специально подбирали? Они очень похожи, как будто братья. Кто это?

– А это, Михаил Ефимович, те самые восемь юношей, о которых мы только что с вами говорили. Тоже умерли от чрезмерного употребления метедрина, а до этого длительное время не жили дома, более того – находились в розыске, потому что их семьи не знали, где они. Точь-в-точь как было с Бутенко. Вы можете это как-то объяснить?

– Нет. Объяснить этого я не могу, – твердо сказал Черкасов. – Но я понимаю, что вы хотите сказать. Да, это как раз тот тип, который мне нравится. Я бы даже сказал, единственный тип, который может мне понравиться. Ваши сотрудники собирали обо мне сведения и, вероятно, уже знают, с кем я общался в последние годы. Далеко не все мои друзья имеют такую внешность, но это ничего не означает. Вам должно быть понятно, что люди встречаются и даже иногда живут долгие годы вместе с людьми, не имеющими ничего общего с их идеалом красоты, однако только один тип лица или фигуры может заставить их сердце бешено колотиться. И тогда люди начинают совершать глупости, порой даже опасные. Значит, вы считаете, что это я похитил и убил этих юношей?

– Мнения разделились, – улыбнулся Ольшанский. – Часть сотрудников считает, что это сделали вы, другая часть считает вас невиновным. Идет интенсивный обмен аргументами и поиск новых фактов и доказательств.

– А как считаете лично вы?

– Лично я пока никак не считаю, потому что мне еще не представили тех самых фактов и доказательств. Я в данном случае выступаю в качестве судьи, к которому две разные группы сотрудников уголовного розыска придут со своими соображениями. Я выслушаю их, посмотрю, что они мне принесли, какие факты и доказательства, и только после этого приму решение. Время еще есть, семьдесят два часа истекают только в двадцать ноль-ноль, а сейчас, – он посмотрел на часы, – семнадцать тридцать. У нас в запасе два с половиной часа, чтобы принять решение.

Настя с восхищением и благодарностью наблюдала, как следователь отводил удар от конкретных сыщиков, в том числе и от нее самой. «Мнения разделились», «идет обмен аргументами», «поиск новых фактов и доказательств». В то же время Константин Михайлович ловко уклонялся и от обсуждения собственной позиции, чтобы не настраивать Черкасова против себя прямыми обвинениями и в то же время не вводить его в заблуждение демонстративной верой в его невиновность, зарабатывая легкие и дешевые очки.

– Я невиновен. Я могу сделать что-нибудь, чтобы это доказать? Какие вам нужны сведения и факты, чтобы убедиться в моей невиновности?

– Вы можете помочь нам разобраться. Я прошу вас, Михаил Ефимович, выслушать меня сейчас внимательно и очень спокойно. Если вам что-то не понравится в моих словах, постарайтесь держать себя в руках и следить за моей мыслью, а эмоции мы оставим на потом. Хорошо?

– Я вас слушаю.

– У каждого из нас своя правда, Михаил Ефимович. У вас – своя, у меня – своя, у Анастасии Павловны, – он слегка кивнул в ее сторону, – тоже какая-то своя правда. Вы точно знаете, совершали вы эти преступления или нет. То есть вы свою правду знаете и, вероятно, очень удивляетесь, почему она не очевидна для всех остальных. Не очевидна. И с этим вам придется смириться. Вашему слову, ничем не подкрепленному, никто верить не обязан. Это только в пунктах проката видеокассет у вас спрашивали фамилию и верили на слово, не заставляя вас предъявлять документы. Но хочу вам напомнить, что и там вы не называли свою настоящую фамилию. Если уж вы лгали в такой мелочи, то как я могу поверить вам на слово, когда речь идет о серьезных вещах? Все это я говорю к тому, чтобы вы отдавали себе отчет: вы не имеете права обижаться на нас за то, что мы вас в чем-то подозреваем. Раскрывать преступления – наша работа, и в ходе этой работы мы постоянно собираем, проверяем и перепроверяем различные факты и сведения, чтобы выяснить для самих себя совершенно точно то, что преступник уже и так знает, но, разумеется, рассказывать нам не собирается. Часто случается, что под подозрение попадают люди невиновные. Бывает даже, что их арестовывают и держат в тюрьме, а потом выпускают с извинениями. Но все-таки мы стараемся действовать как можно более аккуратно и осмотрительно, чтобы сведения, которые мы добываем в ходе работы, были проверенными. Мы делаем все возможное, чтобы понапрасну никого не обижать, и очень переживаем, если это все-таки случается. А теперь, Михаил Ефимович, я перейду к самой важной части нашей с вами беседы. Итак, мы не знаем, виновны вы в тех убийствах или нет. Пока не знаем. А через два с половиной часа время наше истечет, и я должен буду принимать решение. И если за эти два с половиной часа я не получу доказательств вашей абсолютной невиновности, то мне придется добиваться вашего ареста. Скажу честно, это будет непросто, потому что доказательств виновности у нас тоже нет. Я имею в виду – прямых доказательств. Есть только косвенные.