Падший ангел за левым плечом - Татьяна Степанова

Катя отошла в сторонку, и тут ее разыскал Артем Ладейников. Она была рада – хоть одно живое лицо во всем этом паноптикуме.

– Игорь Петрович старается держаться молодцом, – шепотом поделился Артем. – Он мне сказал, что и не предполагал, что будет столько народа. Это его тесть наприглашал. Даже здесь этим пытается напомнить, какая он значимая фигура. Игорь Петрович Юлю хотел позвать. И я ее довезти пообещал в целости и сохранности даже на ее костылях. Но она отказалась. Ей еще это не по силам с ее травмой.

– Юля славная, – Катя улыбнулась Артему.

Тут они увидели полковника Гущина – он прибыл и здоровался с Вавиловым и с коллегами из министерства.

В большом банкетном зале накрыт длинный стол. Хрустальные люстры сияли. Все было готово, по залу как челноки сновали официанты в форменных белых куртках. На них никто не обращал внимания.

И вот всех пригласили «трапезничать». Катя и Артем сели на дальний конец стола, почти у самой двери. Поэтому именно они стали первыми свидетелями и участниками того, что произошло в банкетном зале в самый разгар поминок.

Пока гости собирались, беседовали, рассаживались, поднимали тосты, на кухне ресторана «Кисель» царил сущий ад.

Там стояла невыносимая жара от работающих электрических плит и духовых шкафов. В центре кухни гремел сковородками, орудовал ножами, махал руками на нерадивых, орал матом шеф-повар Валера. Он был в одной тельняшке без рукавов, потому что с него пот катил градом, и он то и дело вытирал крахмальным полотенцем свою лысую голову. Подручных поваров и официантов он подстегивал ругательствами. Одновременно готовил сам сразу несколько блюд на «горячее» и на «десерт» – орудовал как бешеный, как сторукий Шива в кулинарном танце – шинковал, резал, смешивал соусы, украшал блюда, выкладывал муссы. И тут же все обязательно пробовал, с ложки, а порой просто тыча пальцем в миску с соусом или ванильной глазурью.

Необычный вкус…

У соуса и у глазури – пикантный какой-то…

Пару раз он застывал и вперялся взглядом в кого-то из официантов или помогающих – их тоже было немереное количество. Но словно не узнавал или делал вид, что не может припомнить имен в этой кутерьме и лишь орал матом, чтобы персонал «шевелил задницей».

Официанты сновали как угорелые. Но это лишь на кухне и в подсобных помещениях. В банкетном зале они превращались в бестелесные тени, пытаясь «служить хорошо» и в надежде на щедрые чаевые. В этой суете мало кто обращал внимание на то, что происходит вокруг. Поминки на девяносто персон – это не шутка, это большой куш для ресторана в кризисные времена. Это масштабное мероприятие. А ведь говорили сначала, что это будет просто скромный семейный поминальный обед на «девять дней». Но, видно, у заказчиков свое собственное понимание скромности и приватности.

Повар Валера в страшной запарке готовил и сервировал «блюда от шефа». Вот он завершил «последний штрих», переложил свои кулинарные шедевры на сервировочную тележку на колесах, полил коньячным соусом. И, стерев пот со лба, напялил на себя крахмальную шеф-поварскую куртку и колпак. Он собирался лично представить свою стряпню гостям. В животе неожиданно громко заурчало. Шеф-повар Валера погладил впалый живот свой и захлопал по карманам поварской куртки в поисках зажигалки. Коньячный соус а-ля фламбе он собирался поджечь уже в дверях банкетного зала.

Катя чувствовала себя неуютно. Ее подавляло обилие совершенно незнакомых людей. Некоторые с надутыми физиономиями явно считали себя весьма важными персонами и лишь снисходили до Игоря Вавилова и его горя.

Вообще все это пиршество мало походило на обычные поминки. О соболезнованиях семье и мужу Полины приглашенные говорили лишь первые пять минут. А затем разговоры за столом перешли в совершенно иную плоскость. Наблюдалась поразительная разобщенность и кулуарность в интересах и разговорах.

Гости разглагольствовали, сначала из приличия вполголоса, но затем все громче и громче. Мало кто слушал друг друга, иногда даже вспыхивали короткие перепалки.

На уголке стола иссохший как мощи старичок с пастозным лицом, порой мелькавший на телеэкране, истерично и пламенно толковал как глухарь на одну и ту же тему – о том, как он с единомышленниками заказал художнику, проспиртованному водкой еще с брежневских времен, картину… нет, что там картину – «лик иконописный» вождя всех времен и народов «великого Сталина». И когда сидящий напротив банкир-промышленник ядовито поинтересовался у него, в каком же это храме православном они намереваются освящать икону «Виссарионыча усатого», старичок вспыхнул как девственница алой зарей и застучал ножом по тарелке, требуя внимания собравшихся к своим нескончаемым филиппикам.

Его громко послали, но подскочивший официант щедро налил ему водки.

Гости, сидевшие в центре стола – «центристы», делились последними кремлевскими слухами и сплетнями – в основном кто кого «поимел и еще поимеет». В выражениях мало кто стеснялся, но, нашептавшись всласть, все как по команде прекратили злословить и громко наперебой, наперегонки начали заявлять о своей «полной лояльности».

Компания тяжеловесов, окружавших тестя Вавилова, солидно и степенно делилась воспоминаниями о том «как в молодости сидели резидентами от Уганды до Кубы». Тяжеловесы таким образом прозрачно, но многозначительно намекали, что когда-то работали в разведке. Угнездившийся напротив креативный субъект с золотым «Ролексом» на запястье и печатками на каждом пальце прокомментировал – мол, вот и досиделись до ручки. «Резиденты» сразу насупились и тихонько затянули хором песню «Любэ».

Им вежливо напомнили, что это все-таки поминки – мол, жена полковника полиции убита была зверски. «Резиденты» оскорбленно затихли. Весь вид их говорил – куда мы вообще пришли? Какой еще полковник полиции? Кто вообще это такие – полиция? Это не «наш круг».

Тесть Вавилова попытался смягчить их недовольство, говорил он с ними подобострастно.

Игорь Вавилов выглядел хмурым, он почти все время молчал.

Катя испытывала к нему острую жалость.

Обильный стол не радовал. В такой обстановке Кате кусок в горло не лез. Она ничего не ела. Видела, что и Артем Ладейников тоже почти ничего не ест.

А вот гости за всеми разговорами вкушали с аппетитом. Поминки все больше и больше походили на обычное застолье, где каждое новое блюдо встречали с радостным, хотя и тщательно скрытым нетерпением. Удивительно – собравшиеся были люди в основном весьма состоятельные и пресыщенные. Но вот насчет того, чтобы «пожрать», – тут почти никто не строил из себя «язвенников и трезвенников».

О «роли и работе полиции» вспомнил раскрасневшийся, явно находившийся в ударе от всеобщего внимания киношник – сморщенный, как кора старого дуба. Никаких слов сочувствия Игорю Вавилову он не произнес, он вообще, оказывается, не знал «про убитую жену полковника полиции». Он начал вещать об «экстремистских тенденциях в современном искусстве» и привел в пример Российскую империю, где «главными мишенями для критики и сатиры были поп и урядник». И стал предостерегать от повторения прошлых либеральных ошибок. Однако какие-то недоброжелатели тут же осадили его – причем очень изящно и тонко, – начав громко хвалить последний фильм Михалкова. И сморщенный, как кора дуба, киношник сразу поперхнулся заливным, затем побагровел словно от удушья, а потом тихо завял. Его терзала жгучая зависть, но он и вида не подавал, крепился.

В середине всей этой многоголосой какофонии у Игоря Вавилова, видно, не выдержали нервы. Он поднялся с бокалом и…

Он хотел говорить о своей погибшей жене, а не о попах и урядниках, кремлевских интригах, фильмах Михалкова и угандийской резидентуре времен застоя.

Катя читала это по его лицу – он хотел сказать им, всем собравшимся, о Полине, о том, какой она была, но…

В банкетном зале стоял гул голосов как в пчелином улье.

И в этот момент широко распахнулись двери, и шеф-повар Валера эффектно вкатил сияющую тележку, похожую на жертвенник богам, где курился на блюде коньячный фимиам а-ля фламбе.

Тележка звякнула. Голоса смолкли, все воззрились на шеф-повара Валеру – на одно лишь мгновение, но этого оказалось достаточно.

Повар Валера картинно протянул руку, указывая на свой кулинарный шедевр, но вдруг…

Лицо его исказила жуткая гримаса.

Дикий, почти первобытный коктейль эмоций – удивление, испуг, растерянность, благоговейный ужас, стыд, боль.

Он согнулся пополам, держась за живот обеими руками, и с хриплым воплем «мать твою!» рухнул на колени.

Тележка, дребезжа, покатилась вперед и, задев за край стола, опрокинулась на бок.

И тут…

Раздался придушенный вопль. Это вскрикнул как девственница пастозный старичок, подскочил на своем стуле чуть ли не до потолка и вдруг опрометью кинулся прочь из банкетного зала так, словно за ним, как за его обожаемым «Виссарионычем усатым», гнался весь двадцатый хрущевский съезд с разоблачениями культа личности.