Женский декамерон - Юлия Вознесенская

Примерно столько же получают девочки при гостиницах, но у них жизнь труднее: с иностранцами приходится работать, под надзором. Зато есть шанс получить хорошие подарки и даже завязать связь на будущее. Некоторые наши гостиничные девочки так окрутили иностранцев, что те на них женились и вывезли их за границу. Конечно, им и в голову не приходило, что их жены — бывшие проститутки, работавшие под присмотром администрации гостиницы, милиции и КГБ. Все выдавалось за случайное милое знакомство в ресторане или холле гостиницы. Хотя подумайте сами, ну какая советская девушка будет ужинать одна в ресторане гостиницы «Астория» или «Европейская»? Это же чушь, лапша на уши!

В гостиницах для своих та же система, только гости поскромнее: больше тридцати рублей редко получишь, разве что грузины опять же попадутся. Да эти везде умеют платить! Им широко жить не запретишь.

Всякие разные есть домашние проституточки. Бывает, что такой «девочке» уже и под пятьдесят, а клиентура у нее крепкая, годами собранная. К таким от жен хорошо бегать. Обслуживают они вполне знакомых людей, назначают им дни, живут почти что семейно. И с деньгами у них по-семейному. Моя подружка, например, своим и в кредит давала, если у них были денежные затруднения. И наоборот: надо ей шубку новую справить, она берет деньги на ее покупку, а потом полгода, или сколько там, спит за так.

Дальше надо выходить нам на улицу. Вот уж где я не была, так не была. Наши девки друг дружку улицей пугали: «Пойдешь к Московскому вокзалу за пятерку!» И там тоже свои категории. «Такси-герл» — это еще ничего. Сговаривается девка с таксистом, он ее и возит мимо вокзалов, сам ей клиента подбирает. В багажнике и водку возит, тоже по своей цене. «Такси-герл» за десятку идут.

А случалось вам вечером проходить мимо Московского вокзала? Где-нибудь около двенадцати? А вы прогуляйтесь. Таких «красавиц» увидите, что только носы у них не провалены. Эти идут за пятерку с любым. Кто к себе ведет, а кто и в парадную.

За эту же цену промышляют бабы в Гостином дворе и других больших универмагах. Я одну семейную такую знала: муж у нее на заводе, двое ребятишек. А она каждый день на промысел выходила и двоих-троих клиентов обслуживала. В парадных. Десять-пятнадцать рублей в семью принесет — и довольна.

Про портовых, что моряков обслуживают, не знаю, врать не буду. Наверно, подороже, чем у вокзала, но не так, как при гостиницах.

Мальчики всех тех же категорий идут дороже девочек. Опять, бабоньки, дискриминация! А собираются они в садике напротив Пушкинского театра, в «Катькином садике» — там памятник Екатерине. Ну, хватит с вас? С меня тоже. Страшнее этого я про деньги ничего не знаю. Вот разве Зина что добавит.

Первой на рассказ Альбины откликнулась Зина:

— Про тех, что большие деньги с мужиков берут, про тех я ничего не знаю. А вот девочек, что у вокзалов и в портах ошиваются, тех встречала. Знаете, какую самую малую плату при мне брала баба с мужика?

— Какую?

— Рубль.

Женщины ахнули.

— И это еще не все. Рубль — деньгами. А у пивных ларьков по утрам бабы-алкоголички за кружку пива отдаются, то есть ровнехонько за двадцать две копеечки. Так-то. А теперь ты, Галя, расскажи нам что-нибудь из вашей красивой жизни, где люди друг дружке последнее сами несут.

— Нет, Зинуля. У нас ведь тема — деньги, а про деньги у меня другая история приготовлена, которая к диссидентам особого отношения не имеет. Я вам про свекровь мою расскажу.

История шестая,

рассказанная диссиденткой Галиной, о том, как складывались у нее отношения со свекровью и как она осталась перед ней в неоплатном долгу, получив от нее не так уж много денег

Моего Славика мать родила, когда ей было уже за сорок. Поздний ребенок, так это называется. Говорят, они не все удачные, не знаю, но мой Славик — несомненно удался!

Поженились мы со Славиком в лагере, и во время нашего свидания он мне говорит:

— Галочка, у меня ведь мама в Ленинграде живет. Я ей написал про тебя. Ты бы сходила к ней, познакомилась. Мама совсем больна, из дому почти не выходит.

Дал он мне адрес, а вернувшись из Мордовии, я через день пошла к Анне Николаевне. Так звали его маму. Жила она в конце Садовой улицы, на Покровке. Прихожу, звоню, открывает соседка. Повела она меня по квартире и показала комнату Анны Николаевны. Я постучала и слышу вдруг: «Входи, Галина!» Обомлев, открываю дверь и вижу худенькую старенькую женщину, всю седую. Сидит она в большом потертом кресле, укутанная в серый пуховый платок.

— Проходи, садись. Ну, как съездила? Здоров Славик-то?

— Здоров, все спокойно сейчас у него. А как вы догадались, что это я пришла?

— А ждала я тебя, — просто отвечает она, — Славик-то писал мне про тебя, я и ждала. Что ж это, думаю, невестушка не идет показаться? А тут слышу, шаги незнакомые, и меня женский голос спрашивает, я и догадалась. Ко мне ведь мало кто ходит. Сестра да медсестра, вот и все мои гости.

Попили мы с Анной Николаевной чаю, рассказала я ей про свою поездку, про то, как расписали нас в лагере, про себя и свою семью.

— Как родители-то приняли, что жених у тебя в лагере?

— Да ничего, вроде-бы…

— А ты не торопи. Выйдет Славик, они и полюбят его. Не торопи родителей-то. Им тоже не сладко, что муж у дочки за колючей проволокой. Ведь каждому не объяснишь, а каждый спросит, за кого дочка замуж вышла.

С этой встречи полюбила я Анну Николаевну. Тянуло меня к ней, особенно, если какая неприятность случится. Приду, заварим чай, поговорим о том, о сем, Славика повспоминаем — мне и легче станет.

А дома у меня не очень хорошо все складывалось. Родители начали на меня коситься сразу же, когда я им объявила про жениха в лагере. Когда же узнали, что я ребенка жду, то совсем у нас нехорошо стало. И решила я уйти от родителей. Но куда? У Анны Николаевны совсем крохотная комнатушка, туда даже вторую кровать некуда ставить, Славик на раскладушке спал. Куда ж тут с ребенком подселяться? И решила я комнату снять. Долго искала и наконец нашла, но дорогую, за сорок рублей. Из моих восьмидесяти пяти — накладно. А еще надо на свидания, на посылки откладывать. В общем, стало мне жить туговато. Одно было хорошо: комнату я нашла недалеко от Анны Николаевны, на Фонтанке. Нет-нет, да и прибегу к ней.

Мама меня уговаривала аборт сделать, но об этом не могло быть и речи. А чувствовала я себя очень неважно. Ребенок во мне рос, а я питалась хуже, чем до беременности. Не получалось у меня с деньгами. У родителей не брала, хоть и предлагали — обиделась. И стала какая-то пришибленная, рассеянная. При такой-то бедности еще и деньги теряла. Дома положу куда-нибудь, а потом найти не могу. Пожаловалась как-то Анне Николаевне на эту свою новую беду. А та велит кошелек завести: «Ты все в сумке держишь да в кармане, вот они, деньги-то, и не знают своего постоянного места».

И вот стала я замечать, что часто нахожу деньги в кармане пальто под рукавичкой или в сумке, на самом дне, и свернуты они как-то не по-моему, не вдвое, как я обычно делаю, а вчетверо. Я и это сваливаю на свою рассеянность.

Но трешки и пятерки эти меня здорово выручают. Только тревожусь я при этом, что терять деньги, а потом находить их в неожиданном месте стало у меня уже привычкой. Уж за свою психику стала беспокоиться — ребенка ведь жду!

И вот как-то, когда была я уже на шестом месяце, прихожу я к Анне Николаевне, а она совсем больная, не встает уже. Дождалась я врача, а после, когда врач осмотрела, послушала Анну Николаевну, я вышла за ней в коридор и спрашиваю:

— Доктор, как мама? Это очень серьезно?

— Ну, что я вам скажу? Нового сердца мы ей не поставим, а старое сносилось. Тут уж ничего не поделаешь, надо вам приготовиться к худшему. Год в лучшем случае еще поддержим лекарствами, а там…

— Может быть, в больницу?

— Попробуйте устроить человека в таком возрасте, пенсионерку, в больницу! Разве что по очень большому блату. Или скорая привезет, когда уж совсем плохо будет. А так… Нет, и не пытайтесь!

Как представила я себе, что Анна Николаевна Славика не дождется, так и заплакала, не удержалась. Но тут же задавила в себе слезы, чтобы она по виду моему не догадалась, что я от врача услышала.

Возвращаюсь в комнату, а свекровь моя мне и говорит:

— Ты не горюй обо мне, Галочка. Я теперь спокойно умру, ведь знаю, что Славик не один. Мне бы вот только внука увидеть… И сейчас не хнычь, а сходи-ка лучше для меня в магазин. Вон там сумка моя стоит, а в ней кошелек.

Взяла я сумку, выслушала, что купить надо, и пошла. Взяла в гастрономе молока и сыру, а как раскрыла у кассы кошелек, чтобы расплатиться, так и застыла, слова сказать не могу. Лежат в мамином кошельке деньги, и все бумажки свернуты вчетверо, как те мои «найденные» трешки да пятерки. А получала наша мама пенсии сорок пять рублей. Вот и считайте, от какого пирога она мне крохи отщипывала.