Ночь предопределений - Юрий Герт

Молодость и жестокость,— Феликс внутренне поежился.

И в особенности молодость бывает жестокой, когда она права... Как будто в правоте уже заключено некое право на жестокость...

Он подумал еще и о том, что долгое время — во всяком случае — тогда, тогда...— он и сам выступал по праву молодости, и вот теперь стоит перед нею, лицом к лицу, и все в нем тоскует о жалости и пощаде...

— Так что когда мы здесь встретились, для меня уже никакой неожиданности не было... Я знал, чем все кончится, великолепно знал!— Он придвинулся к Феликсу, пригнулся, глаза у него блеснули, голос помягчел.— Но ведь случается, что знаешь одно, а чувствуешь другое. Так и я. Когда я узнал, что моим соседом по номеру будете вы, что меня к вам переводят... Ну, это же все равно что сказка или анекдот, чтобы так случилось на самом деле — в такое трудно поверить! И я все ждал вас вчера, вспоминал про первые ваши книги, про то, что читал их еще мальчишкой... Ну и рассентиментальничался. Да и надо же было убедиться! Вот я и ждал с утра вас, чтобы поговорить. Проснулся — вы ушли. Потом увидел вас в чайной, в этой вашей компании... И сразу почувствовал — ни к чему... Ни к чему это не приведет! Так оно и вышло. Так что вы не думайте,— он прищурился и ухмыльнулся,— не думайте, что сильно меня удивили. Я все наперед знал. Что вас — такого, как раньше,— уже нет, давно нет... Нет!— повторил он мстительно, вглядываясь в лицо Феликса, стремясь не упустить отразившегося на нем смятения, вызванного бьющими наотмашь ударами.

Они вышли на берег, плоско уходящий в обе стороны и неприметно сливающийся с едва рябящей, едва колышущейся в полосе лунного света равниной моря. Где-то на горизонте слабой искоркой, готовой вот-вот погаснуть, поблескивало судно, идущее то ли на Баку, то ли на Красноводск. Феликс вдруг почувствовал, что его слова ничего не объяснят, не докажут здесь, под этой луной, под этим безмерным небосводом. Все, что было там, за ними, отсюда казалось миражом. Все было миражом — кроме этой тверди под ногами, кроме неба, кроме сонно дышащей воды...

— Может быть, вы и правы...— произнес Феликс, когда они подходили к лодке, по-прежнему стоящей на берегу, прикованной цепью к вбитому в землю столбу.— Может быть...

Он произнес это еще и в настойчивой, неодолимой потребности ответить этому долгоногому акселерированному щенку, со своей баскетбольной высоты вздумавшему читать ему рацеи. Сбить его с ног, бросить плашмя на землю... «Может быть, вы и правы...» Это был только разбег, только формула, подобная боксерской перчатке, в которую прячут кулак. Он мог бы ему рассказать о том, чем были для него прошедшие десять лет, о своих надеждах, неудачах, компромиссах... Он мог многое рассказать ему, чтобы добраться в конце концов до этой злополучной пачки сигарет, хотя с нею действительно как-то неловко получилось... Мог рассказать — день за днем всю свою жизнь, в которой, в общем-то, ему нечего было стыдиться... Но это слишком бы смахивало на самооправдание, на как бы косвенное подтверждение его правоты. Черт с ним, не в том дело, на что это бы смахивало, он бы все равно ничего не понял, опыт не передается, даже дочери или сыну — все можно передать, и родинку над ухом, и голос, и походку,— все, все можно передать, только не опыт, уже он-то хорошо это знал... Но и это было не главное, почему он внезапно смолк. Он каким-то краем души почувствовал, что не только перед этим бомбистом — перед самим собой приготовленные слова окажутся неубедительными, лишенными веса. Здесь, под этим черным, посеребренным луной небосводом, посредине мира... Даже куда более важные, куда более масштабные события, о которых он мог рассказать, и они здесь как бы съеживались, приобретали другие размеры мельчали...

— Может быть, вы и правы...— Повиснув, эти слова неожиданно прозвучали как признание, как подтверждение и сдача.

— Может быть, вы правы,— повторил он, садясь на борт лодки. Волны, с шелестом накатывая на берег, негромко хлюпали под кормой,— Но все это немножко сложней, чем вам представляется. Вы слишком схематизируете. И потом почему вам не приходит в голову, что в двадцать пять, скажем, и в тридцать пять на некоторые вещи смотрят по-разному? Что происходит естественный процесс, который можно при желании рассматривать как измену самому себе, своим прежним идеалам, а можно — как неизбежный рост, повзросление?

— При желании,— проворчал Сергей, присаживаясь рядом.— Только надо его иметь, такое желание...

— Спорят не разные позиции, спорит разный опыт...— Он говорил вполне разумно, вполне убежденным тоном, но в то же время не верил ни одному своему слову.

«Вас нет, вас давно уже нет...» Все так просто, подумал он. Так просто...

Молчание длилось довольно долго.

— Вы бы все-таки рассказали, что там у вас... Что это был за человек и чего вы, собственно, хотели...

— А зачем?— Сергей склонил голову к плечу.— Зачем? Если всем — до лампочки? Все всем до лампочки?..

— Скверное выражение,— сказал Феликс, морщась.— Вы журналист, нужно чувствовать язык.

— Согласен. Только какие слова ни подыскивай, суть останется прежней.

— Так что же все-таки произошло?..

— Да нет,— взмахнул рукой Сергей,— все это слишком серьезно, чтобы так вот взять и рассказать. А главное — ни к чему это.— Он стукнул кулаком по борту.— Ни к чему.

— Ну-ну,— сказал Феликс.— Дело ваше.

Они помолчали.

— А вы тут зачем?— спросил Сергей.— Я видел — у вас книги, бумаги... Зигмунт Сераковский... Вы о нем пишете?

— Видите ли,— проговорил Феликс, помолчав,— это тоже... Слишком серьезно, чтобы так вот взять и рассказать... Да и как-то ни к чему.— Он почти слово в слово повторил слова Сергея. Вырвалось это само собой, непроизвольно, хотя со стороны, наверное, прозвучало довольно ехидно.

— Да-а, поговорили,— сказал Сергей.— Вы простите меня, - неожиданно произнес он застенчивой скороговоркой,— Я тут вам много кое-чего...— Он не смотрел на Феликса.

— Да нет,— сказал Феликс.— За что же?..

Со стороны дорожки, ведущей к берегу — они сидели к ней спиной, вполоборота — послышались, перебивая друг друга, весело разлетающиеся над ночной степью голоса.

24

Они все были здесь — все, кроме Айгуль,— и Карцев со своими архитектурными питомцами Беком и Верой, и Рита, и Спиридонов, тощий и неимоверно длинный, в окружении остальных торчащий наподобие грот-мачты какого-нибудь забулдыжного пиратского корабля. Единственное, чего не хватало ему для вящего сходства, это «веселого Роджера» со скрещенными костями. Вместо флага в руке у него была черная «граната», он вращал ею в воздухе, как булавой.

— Гром и молния!—завопил он, увидев Феликса, и первым бросился к нему.— Это он!..

Их с Сергеем окружили. Спиридонов лез обниматься. Карцев хлопал мощной своей дланью Феликса по плечу и спине. Рита подлетела и с разбега — второй раз в этот день — чмокнула его в губы.

Оказалось, что всех встревожило исчезновение Феликса, решили идти его искать, а заодно и выкупаться, это как-то сплелось и перемешалось, купанье и поиски, и уж там действительно ли все отправились на розыск или встреча случилась сама собой, кто его знает, да и что за важность?..

В небе стояла огромная луна, и берег светился, и море искрилось...

— Какая вода!— ахнула Вера, скинув босоножку и пробуя пальцами мелкую, косо накатывающую на берег волну.— Говорят, здесь днем не купаются: слишком жарко, можно получить воспаление легких. Это правда?..

— Правда,— сказал Феликс.— Так говорят. А мне самому как-то не случалось тут купаться.

— Ну, что вы!— сказала Вера.— Вода-то какая... Прелесть!

Карцев разделся в сторонке и уже брел по воде, с шумными проклятиями на каждом шагу вытягивая ноги из илистого дна, покрытого густыми водорослями. Он уходил от берега все дальше, но вода едва доставала ему до колен. Бек испытывал дно шагах в тридцати от него, но тоже без особого успеха. Девушки укрылись за развалинами, оставшимися от какого-то строения на берегу,— возможно, от одной из сторожевых башен, которые значились на старом плане крепости. Спиридонов, раздевшись, почесывал впалую грудь, поглядывая то на луну, то на бутылку портвейна, дразняще блестевшую возле самых его ног.

— А вы купаться не будете?— спросил Сергей.

У Феликса не было плавок, лезть в воду в трусах было неловко.

— А я попробую,— Сергей виновато улыбнулся. Его, вероятно, смущало то, что он оставит Феликса в одиночестве.— А хотите, можно эту лодку на воду спустить?

— Где там,— сказал Феликс.— Она прикована.

Ему вспомнился вчерашний вечер, та же сумасшедшая луна, Айгуль — и эта лодка, днищем вросшая в усыпанный хрусткими скорлупками берег... Но Сергей внезапно раздавил, как ракушку, эту полную смысла метафору.

— Вряд ли,— сказал он и запустил руку в клубок ржавых цепей, свисавших у носа лодки. Вскоре замок, лязгнув не защелкнутой на ключ дужкой, упал плашмя на песок. Цепь заворчала, нехотя поддаваясь ловким рукам Сергеями улеглась рядом с замком. Сергей, скинув брюки и рубашку, налег на лодку, Феликс уперся с другого борта — и они стронули ее с места и поволокли к воде. Спиридонов помогал им, но дыхание у него сбивалось, в груди булькало и хрипело; недостаток подточенных алкоголем сил он стремился компенсировать энтузиазмом.