Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти - Луис Броули

Каждый раз, когда я думал, что испытываю максимальный дискомфорт, он ещё больше усиливал его.

Ко всему прочему, от него шло такое количество энергии, что я постоянно чувствовал себя под кайфом. Временами мне стоило больших усилий держать глаза открытыми, поскольку возникало ощущение парения в каком-то бесконечном пространстве — словно сидишь в ночном небе безо всякой опоры, пока кто-то не ущипнёт тебя, напоминая, что, мол, парень, у тебя тут есть ещё и тело! В то время как он сидел на моей руке, в нём не возникало ни малейшего напряжения, не говоря уж о движении. Он был полностью расслаблен — до момента, когда я пытался освободить руку. Тогда он хватал её с быстротой молнии, щипал меня, скручивая кожу на руке, и предупреждал: «Не пытайся быть умным! Побью!»

Стараясь держать глаза открытыми, я сдавался своей судьбе и сидел в водопаде энергии, разбрызгиваемой во все стороны, пока он меня бил.

— Эй, болван, или ублюдок! Что с тобой такое?

— Ничего! Абсолютно ничего!

Его выражение «визуальный контроль» как нельзя более точно описывало происходящее в комнате, заполненной уставившимися на него людьми. Это был глубокий колодец жизни, в оцепенении созерцающий сам себя, мигающий в одном ритме, подобно квакающим в озере лягушкам. Кто-то приходил к нему ради развлечения, но большинству хотелось погреться в его лучах, они вручали ему себя в надежде «получить это». Они впитывали в себя присутствие, которое могло бы помочь их кризису жизни дойти до кульминационной точки. Таких людей он сокрушал, срывая с них всё неважное, несущественное, а то, что оставалось, изменялось под его тонким влиянием. Однажды кто-то использовал выражение «сгорание кармы» для определения его воздействия на людей. Обычно люди получали то, за чем они приходили, несмотря на их отрицания, — многие осознавали этот факт гораздо позже. Постоянно ходили разговоры о страданиях, имевших место рядом с ним, за которыми в жизни следовали огромные перемены. Как-то он сказал мне: «Сначала ты должен помучить себя, а затем…» Не было необходимости продолжать предложение — взмах руки был более чем красноречивым.

В тот раз народу с Запада приехало очень много. Преподобному было позволено взять с собой свою молчаливую спутницу, которая приехала в Индию впервые. Дэн и Мэгги жили в домике для гостей на кольцевой дороге, раджнишевские друзья из Кёльна расселились по разным отелям.

Словно громогласный инспектор манежа цирка с тремя аренами, по комнате пронёсся Махеш. Он был переполнен любовью к Юджи — его создателю и его же разрушителю. Махеш как-то потихоньку спросил нас: «Когда вы собираетесь свалить от него? Он же вас убивает! Как вы можете это выносить?» Похоже, он думал, что мы постоянно крутимся вокруг Юджи внутри этого «мыльного пузыря» и избегаем выходить во внешний мир. Многие люди, с которыми я разговаривал, были такого же мнения, но я-то знал, зачем я там оставался. Когда мы были в сентябре в Лондоне, Махеш бросил на Йогиню встревоженный взгляд:

— Моя дорогая, ты выглядишь так, словно ждёшь контрольного выстрела!

— Я действительно так плохо выгляжу? — спросила она меня. Это было не так. На самом деле для меня она всегда хорошо выглядела, но она проводила время в компании Юджи, и потому у людей была масса причин для самой разнообразной интерпретации её внешности. Она говорила мне: «Я хочу, чтобы он растворил меня», и я знал, что она имела в виду. Она пыталась узнать, как это — жить без багажа, который мы все, сами того не желая, а то и вовсе не осознавая, носили с собой всю жизнь. Если кто и мог выжечь это из нас дотла, то только он. Однажды Юджи кому-то сказал: «Проще сделать людей просветлёнными, чем научить их паковать багаж!» Действительно, любая поклажа — лишь крошечная толика груза, от которого мы пытались избавиться.

Конечно, жизнь рядом с Юджи влияла на нас. «Что это такое — жить, как он?», «Что будет, когда он уйдёт?» Эти вопросы постоянно подкарауливали нас за углом, эго цеплялось за жизнь и высасывало силы. То, что оставалось, функционировало более эффективно — это можно было видеть на примерах жизней других людей, даже если в своей жизни заметить перемены было довольно сложно. Мы находились так близко, что рассмотреть что-либо, кроме конфликтов и неврозов, было невозможно. И потому в данной ситуации смирение со всем происходящим было единственным актом веры.

Иногда он вёл себя как самое милое и дружелюбное человеческое существо на свете. Его вежливость была безупречной. Посреди бушующей гневной бури он мог долго извиняться за то, что коснулся своей ногой чьей-то ноги. Он делал всё возможное для того, чтобы помочь людям, находящимся рядом, но делал это не из благих побуждений, а потому что такова была его природа. У него не было выбора. Все его рассуждения на эту тему были неубедительными. «Вы хотите сказать, что если бы у меня был выбор, я бы сидел тут с вами, люди? Я мог бы иметь двадцать пять „роллс-ройсов“ в личном распоряжении, если бы захотел!»

Меня завораживало его постоянно меняющееся лицо, даже если при этом он меня бил. Как ни удивительно, но для меня это было всё равно что держать руку над огнём. Если бы он перестал меня бить, я бы расстроился. Это как находиться в клетке с диким животным: ты уверен, что он тебя не убьёт, но, тем не менее, не знаешь, что именно он предпримет. Я ничего не мог с собой поделать. Я хотел играть с ним, а он тотально отвечал на мой идиотский вызов. Оглядываясь назад, я содрогаюсь и в то же время смеюсь над собственным поведением. Это реально было сильнее меня. Он заставил меня хотеть прочувствовать радость на полную катушку. Полный абсурд.

Я взял за привычку на некоторое время возвращаться домой, чтобы передохнуть. Даже радостное возбуждение от игр с тигром может утомить. Однажды я решил сидеть с ним рядом столько, сколько смогу высидеть. Когда я пришёл, он начал, как обычно: «Иди сюда, придурок!» Он выкрикивал эту фразу, едва я только появлялся на горизонте. Он делал это настолько часто, что люди снаружи начинали искать меня заранее.

— Где этот ублюдок?

— Он идёт, Юджи! — Затем они бросали на меня то полный зависти, то слегка сожалеющий, то ожидающий взгляд и говорили: «Он звал тебя».

— Эй! Я знаю, что ты там!

Я знал, что он знает. Часто я стоял снаружи и разговаривал с кем-нибудь, стараясь убить время и оттянуть неизбежный момент. Его внимание к моей персоне заставляло меня чувствовать счастье и ужас одновременно. Как только я переступал порог комнаты, я оказывался «втянутым» в огненное кольцо — «Всемирное духовное соревнование по борьбе».

— Эй! Где ты был?

— Заполнял отчёт.

— Иди сюда, болван, или мне лучше звать тебя ублюдок?

— Ублюдок! Грязный ублюдок! Я — грязный вонючий ублюдок!

Но последнее слово всегда оставалось за ним, даже если я соглашался.

— Это слишком хорошее слово для тебя! Он делал знак рукой, чтобы я подошёл.

— Что происходит? — спрашивал он, пока я втискивался на своё место пытки между ним и Преподобным.

— Ничего.

— Где ты был? Что ты делал?

Шлёп! Шлёп! Шлёп!

Казалось, кофе со сладостями подавали всегда именно в тот момент, когда я приходил. Даже если я только что поел, меня мучила изжога и я не хотел никаких конфет, он настаивал: «Ты должен поесть! Ты выглядишь измождённым!» Попытка избежать тяжёлых индийских сладостей только усугубила бы ситуацию.

— Подожди! Подожди! Дай мне это! — останавливал он каждого, кто шёл с едой. Тарелку передавали ему, он хватал пригоршню сладостей и силой запихивал мне в рот.

— Прасад! — кричали люди. — Еда от самого Бога!

Считается величайшей честью получить еду от такого человека. Тогда почему я не испытывал удовольствия? Полагаю, на это нужно было смотреть с духовной точки зрения. Как хорошему христианину, мне бы следовало знать: «Христос показывает нам силу страдания!»

— Эй! У тебя нет выбора! Ты живёшь в состоянии отсутствия выбора, — говорил он, пытаясь затолкать бананы мне в рот. Смеха ради я сжимал зубы, и бананы размазывались по всему моему лицу и пачкали рубашку.

— Ты — свинья, кабан и боров в одном лице! — цитировал он свою же фразу. — Не цитируй источник! Ты сам оригинал!

Затем добавил: «Жирный ест жирное!» — и начал размазывать все сладости по моему лицу, стараясь пропихнуть их сквозь сжатые зубы в рот.

Вскоре — а это действительно всегда оказывалось слишком «вскоре» — приходило время нового развлечения с песнями, пародиями, комментированием и так далее.

— Скажи что-нибудь! — Он хватал меня сзади за шею и наклонял мою голову к кофейному столику.

— Ты хочешь, чтобы я разбил тебе голову на четыре куска? — Он оглядывал комнату в поисках Йогини, чтобы убедиться, что она смотрит. Она обычно пряталась в толпе, сидя в каком-нибудь неудобном месте в течение нескольких часов. Когда он обнаруживал её, чтобы задать вопрос, лицо её выражало замешательство и муку. Он спрашивал у неё разрешения: