Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени - Николас Хеншелл

Власти абсолютной — но не деспотической. Иногда государи действительно наступали на права своего народа, после чего подданные с негодованием называли их деспотами. До конца XVIII века, когда группа «просвещенных» интеллектуалов обнаружила неиспользованные возможности данной концепции, слово «деспот» оставалось ругательством. Этот факт трудно заметить, поскольку общепринятым является мнение, что государи XVIII столетия будто бы награждались титулом «просвещенные деспоты». Однако монархи раннего Нового времени отнюдь не желали бы заслужить такую характеристику.

БОДЕН И ТЕОРИЯ АБСОЛЮТИЗМА?

В 1570–х годах в сочинении «Шесть книг о республике» Воден начал активно использовать слово «суверенитет», определив это понятие как абсолютную и необоримую власть. Для его галльской логики была неприемлема ситуация, при которой решения верховной власти могли оспариваться. Воден считается мыслителем, обозначившим переломный момент в развитии теории «абсолютизма». Ему приписывают развенчание средневековой концепции «смешанной» конституции и ее замену на теорию «абсолютизма». В основе первой находилось представление о власти, разделенной между

подданными и королем и об их взаимных обязательствах, в основе второй — представление о власти монополизированной и о королевской автократии. Осознание того, что закон может быть предписан законодателем, а не только сохранен в обычае, было, безусловно, связано с развитием «абсолютистских» тенденций. Исходил ли закон от народа или от короля? Мы знаем, что здесь возникал вопрос о фундаментальном принципе, о том, было ли правление конституционным или абсолютным.1

Историки политических учений имели склонность заострять внимание на оригинальных деталях работы Бодена и пренебрегать содержащимися в ней противоречиями. Суверен творит закон: следовательно, он не обязан его исполнять (legibus solutus), поскольку верховная власть не может подчиняться сама себе. Но его власть не является произвольной и беззаконной: это было бы противоречием в определении. Суверен подчиняется законам Бога и природы. Кроме того, он не может изменить основополагающие законы, составляющие конституцию страны, например, закон о престолонаследии. Наконец, он должен уважать имущественные права своих подданных и не смеет облагать их налогом без их согласия. Таким способом Воден показывает, что описанный им государь — не деспот.2

Мы не упомянули еще об одном ограничении. Боден наделяет своего суверена законодательной властью и подчеркивает: если она не подлежит разделению, значит, реализуется без чьего‑либо одобрения. Большинство современных комментаторов приходят к заключению, которое звучит довольно зловеще: он говорит о законотворчестве в современном смысле слова. Однако если рассматривать отдельные элементы боденовской концепции королевской законодательной власти, то обнаружится, что эта власть формируется из королевских прерогатив, которые Боден защищает от опасности, исходящей со стороны знати. Кроме того, он желает опровергнуть мыслителей, которых принято называть монархомахами, то есть цареубийцами, в том числе Отмана и Безу.3 Эти мрачные писатели сочинили жутковатый сценарий, согласно которому сословные ассамблеи занимались бы государственными делами, назначали министров, объявляли войну и заключали мир, устанавливали законы и низлагали бы дурных государей. Примечательно, что боденовское определение законотворчества включает в себя все те несомненные прерогативы королевской власти, которые мо–нархомахи делегировали штатам, как право назначать советников, объявлять войну, чеканить монету и так далее. Однако ему все же не удается вы-

1Sabine G. H. 1963. A History of Political Theory. Harrap. P. 278.

2 Burns J. H. 1990. P. 27-30.

3Salmon J. H. 1987. Renaissance and Revolt. Cambridge University Press.

P. 123-135.

делить то, что мы назвали бы не зависимыми друг от друга законодательной, исполнительной и судебной функциями правительства. Современные черты в боденовском анализе суверенной власти мешают нам заметить его консерватизм: законотворчество он воспринимает так же, как это было принято в Средние века. По мнению Бодена и его последователей, Луазо и Лебрета, «законотворчество» было не более важным, чем те прерогативы, которые принадлежали короне на протяжении столетий.

Ошибочно рассматривать фигуру Бодена в контексте изменений, произошедших много лет спустя, и не воспринимать его как участника интеллектуальной атаки на феодализм. С этого времени, как утверждают некоторые историки, началось размежевание между теми, кто превыше всего ставил рассуждения об абсолютной власти короны, и теми, кто в конце концов принес ее в жертву правам народа. Такого противостояния не существовало. Если не принимать во внимание воззрения политических экстремистов, наиболее популярной была концепция сбалансированной конституции, сохранявшей гармонию между сувереном и подданными. В ней лучше всего проявлялись «соответствия», которые доставляли такое удовольствие любителям аналогий раннего Нового времени. Гармония в государстве (политическом организме) отражала гармонию в микрокосме (человеческом организме) и макрокосме (среди небесных тел и музыки сфер). Большинство политических режимов основывались на теории, отдававшей должное и верховной власти короны, и правам народа. Абсолютная и ограниченная («смешанная») власть не являлись альтернативой друг другу. Они представляли собой две стороны одной политической системы. Мысль о том, что они носили взаимоисключающий характер, определила направление исторических исследований XIX века (см. главу 9). В прерогативных вопросах королевская власть была абсолютной; в делах, касавшихся прав подданных, она была ограничена законом и в случае внесения изменений — необходимостью одобрения. Боден защищал абсолютную власть короля и сильные позиции сословного представительства: государь, уничтоживший представительство, опустится до варварской тирании и погубит страну. Подобный дуализм становится фундаментальной составляющей так называемых «абсолютистских» режимов и слишком часто недооценивается.

Некорректно было бы сказать, что идеи Бодена ведут прямиком к абсолютизму. Салмон показал, что их использовали в самых различных целях. Боден так часто менял точку зрения и украшал свои главные тезисы таким количеством глосс, что выяснить его истинные намерения нелегко. Некоторые комментаторы совместили его концепцию суверенитета с божественным правом королей на власть и в итоге получили теорию монархии, близкую к деспотии. Другие использовали ее, чтобы обосновать супрема–тию парламентов. Ноллис, переводивший Бодена в 1606 году, превозносил

его теорию суверенитета за то, что она сравнялась с английским Общим правом.1 Акцентуация иных фрагментов сочинения порождала представление о том, что хотя теоретически высшая законодательная власть неделима и принадлежит государству, в процессе реальной организации управления она может делиться и распределяться различными способами. Следовательно, монарх может править с использованием аристократических и представительных элементов.2 Именно эти непохожие друг на друга толкования Бодена перешли в следующее столетие. Наиболее известные из них принадлежат Луазо, Лебрету и Боссюэ и с точностью воспроизводят созданную Боденом концепцию рановесия между королевскими прерогативами и правами подданных.

ДВЕ СФЕРЫ КОРОЛЕВСКОЙ ВЛАСТИ

И во Франции, и в Англии теоретики подчеркивали сосуществование, с одной стороны, власти абсолютной, и власти разделенной, или смешанной — с другой. Около 1470 года Фортескью характеризовал управление Англией как «regimen politicum et regale» — известный термин, который был неверно истолкован. Фортескью имел в виду не совместное управление. Politicum означало смешанное, a regale — королевское правление. Фортес–кью вовсе не хотел сказать, что король обладал одной властью, которую он делил с парламентом. Монарх обладал двумя видами власти: той, которую он делил с парламентом, и той, которая принадлежала только ему. Rex in parliamento принимал налоги и законы. Rex solus пользовался королевскими прерогативами. Это различие историки обычно игнорируют. Столетие спустя это равновесие властей восхвалял Джеймс Морис. Он противопоставлял «верховный суверенитет одного, абсолютного государя, великого в своей славе» и «подданных этого королевства… которые благодаря тем ограничениям, которые накладывают законы и правосудие, наслаждаются жизнью, обладают землями, благами и свободами».

Историки зачастую скрывали этот дуализм. Один из знатоков идеологии свободы в Англии считает, что свобода — это явление, несовместимое с абсолютной властью, которую он, в свою очередь, приравнивает к деспо–тии.3 И все же абсолютная прерогатива и права подданных обычно не воспринимались как взаимоисключающие явления. Выступая в парламенте 1610 года, Томас Хэдли красочно описывал их взаимозависимость. Отмечая, что закон гарантирует королю его прерогативы, а подданным — их зем-