Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени - Николас Хеншелл

чай, и законодательство больше напоминало компиляцию или кодификацию уже существующего права. Законодательства средневековых государей — это подтвержденные ими обычаи. Их так называемое законотворчество часто представляло собой то, что мы отнесли бы к исполнительным и судебным функциям правительства. Они не проводили различий между исполнительной и судебной властью и законодательством, существенную часть которого составляли их ответы на судебные запросы подданных. Смешение правительственных функций сохранялось вплоть до XVIII столетия, хотя мысль Монтескье об их разделении на исполнительную, законодательную и судебную мешает это понять.

В то же время публичная власть носила рассредоточенный характер. В период варварских вторжений и переселений она переходила к доминировавшему в той или иной местности представителю знати. Феодальные узы связывали сеньора, вассала и серва взаимными обязательствами, а графы, маркизы и герцоги обладали королевскими прерогативами: могли командовать армиями, «издавать» законы и чеканить монету. Тема суверенитета не акцентировалась, поскольку власть перешла от короля к тем, кто фактически обладал ею. Феодальное общество было пирамидой, на вершине которой номинально все еще стоял монарх, однако реальная власть переместилась к ее основанию. Таким образом, с точки зрения короля, теория феодальных отношений была контрактной и неавтократичной.

Современные представления о государстве восходят непосредственно к возобновленному в Средние века изучению римского права. В конце XIV века особенно полезными оказались две идеи. Первая основывается на цитате из сочинения римского юриста Ульпиана, которая известна лишь по первой клаузуле: «quod principi placiut legis habet vigorem», и это может ввести нас в заблуждение. Целиком отрывок производит несколько иное впечатление: «То, что решил государь, имеет силу закона в той степени, в какой особым указом (lex regia), касающимся его правления, народ сообщил ему и возложил на него полноту управления и власти». Таким образом формировалось представление о том, что внутри сообщества — в народе или в персоне государя — заключена верховная воля, то есть сущность государства, а законотворчество в его креативном значении есть выражение государственной власти. Вторая идея вытекала из первой. Верховная власть внутри государства не должна подчиняться более высокой власти вне его. «Imperium», или верховная власть, был заимствован у императора Священной Римской империи и присвоен половиной королей Европы. В XVI столетии современная концепция государства уже сформировалась.1

D' Entreves A. P. 1967. The Notion of State. Oxford University Press. P. 82-99.

ТЕОРИИ КОРОЛЕВСКОГО СУВЕРЕНИТЕТА

Монархия была абсолютной по определению. В этом заключалась ее суть. «Монархия» — греческое слово, означающее «властьодного», а выражение «абсолютная власть» подразумевает, что один человек решает вопросы большой политики, не считаясь ни с чьим мнением; тавтологию «абсолютная монархия» не раз критиковали в раннее Новое время. Поскольку монархия сосредоточивает власть в руках одного человека и отрицает законность прав остальных людей осуществлять управление, она повсеместно признавалась наиболее эффективной формой правления. Монархии противопоставлялись законы республики, в которой исполнительная власть передавалась коллегии или ассамблее и, следовательно, сталкивалась с препятствиями и проволочками.

Абсолютная монархия не могла существовать до XIV века, так как теоретически правители европейских государств являлись подданными папы и императора. Но с XIV века они начали претендовать на imperium, или имперскую власть, делавшую их равными императору, который не подчинялся никому. Римское право стало источником цитат, в которых прославлялась королевская власть, а фраза «гех in regnosuo est Imperator» («король в своем королевстве есть император») была сделана лозунгом. Монархи стали носить «сводчатые» (arched) короны, символизировавшие верховную власть, противопоставленную власти нижестоящей. На протяжении двухсот лет английские короли изображались на монетах в открытой короне, пока на золотом соверене не появился Генрих VII в «сводчатом» головном уборе. И при Филиппе IV Французском, и при Генрихе VIII Английском мотив был одним и тем же. Король не зависел ни от какой высшей или равной власти, а его полномочия были абсолютны.

Одновременно монархи старались укрепить свое влияние в противовес феодальной власти земельной знати. Королевские теоретики утверждали, что корона обладает монополией издавать законы, вершить правосудие, вести войны и облагать подданных налогами: сохраненные сеньориальные права носили не самостоятельный характер, а делегировались короной. Феодальные отношения были контрактными. Поэтому широко известна присяга, которую приносили арагонские кортесы: «Мы, столь же достойные, как и ты, клянемся тебе, равному нам, признавать тебя нашим королем и верховным правителем при условии, что ты будешь соблюдать все наши свободы и законы, а если не будешь — то не будешь и королем».

Начиная с XVI века королевские теоретики ставят под сомнение феодальное право на восстание. Во Франции Дюмулен в своих «Комментариях» (1539) подчеркивал, что требования короля абсолютны и что теоретически никто не может разделять с ним монополию на суверенитет, или им–периум. Он обличал феодальную пирамиду, основанную на независимой власти и взаимных правах и обязательствах.1 В это же время Франциск I предпринял наступление на дворян, которые увеличивали налоги, издавали законы, объявляли войну, поднимали восстания. К 1500 году Англия, Франция и Испания оправились от последствий гражданских войн, развязанных могущественными подданными. Абсолютная власть короны воспринималась как освободительная, а не как подавляющая сила. Она была предпочтительнее тирании местных магнатов. Советник испанского короля отмечал, что люди «желали отказаться от власти сеньора и отдаться свободе короля».2

Многие историки неверно определяют цель теории абсолютной вла–сти.3 Она была направлена против внешней и внутренней опасности, угрожавшей королевским полномочиям. Она не была частью заговора с целью поработить народ. Это становится ясным после одного простого сопоставления. Первые упоминания об абсолютной власти неотделимы от акцентирования прав подданных и представительных институтов. В Испании Фердинанда и Изабеллы власть короны признавалась абсолютной с XIV столетия. И хотя только корона имела право издавать законы, монарх делал это в присутствии и с одобрения представительства кортесов. При том что королевская власть объявлялась абсолютной, король не мог облагать подданных налогом без их согласия. Паласиос Рубиос (Ра1асю8 ЯиЫоБ), юрист нaчaлa)XVI века, писал, что королю «вручено только управление страной, а не власть над собственностью». Власть короны была абсолютной, но король тем не менее находился в сфере действия закона и мог привлекаться к суду. Она была абсолютной, но должна была уважать основные законы страны, например, запрет отчуждать свои владения. Будучи абсолютной, она допускала открытое проведение политических дискуссий. Один историк, живший в описываемую эпоху, отмечал, что Испания и ее правители лишились бы доверия подданных, если бы они запретили людям высказываться свободно.4 Испания не была исключением. Монархи Франции назывались «абсолютными» в эпоху, когда Генеральные штаты созывались с удивительной регулярностью.

Тогда в каком же смысле власть французских и испанских королей считалась абсолютной? Она, безусловно, не угрожала правам подданных или представительным органам, которые эти права оберегали. Абсолютная

1 Skinner Q. 1 9 7 8. Vol. 2. P. 263-264.

2 Koenigsberger H. G., Mosse G. L. and Bowler G. Q. 1989. Europe in the Sixteenth

Century. Longman. P. 276.

3 Härtung F. and Mousnier R. 1955. Quelques problnmes concernant la monarchie

absolue // Relazioni, 4. P. 14-15.

4 Kamen H. 1983. Spain 1469-1714. Longman. P. 14,32, 147-151.

власть была защитным механизмом, который делал монарха независимым от церкви и знати. Чем больше прав государи старались закрепить за собой, чтобы создать противовес этим своим конкурентам, тем четче они определяли права подданных. Пока королевские полномочия были ограничены какой‑либо внешней властью, гарантии свободы поданных четко не оговаривались. Когда королевская власть стала суверенной, гарантии прав были определены, а парламенты и сословные представительства возникали в Европе как грибы после дождя. Республиканские ценности — свобода, самоуправление и господство закона — прекрасно сохранялись в условиях монархии, так как существовали корпоративные организации, обязанные представлять права подданных. Король проявлял не альтруизм, а заинтересованность, которая и была его основным мотивом. По мере того как авторитет короны возрастал, препятствие, которое представляли собой права подданных, можно было устранять с их согласия, то есть на законных основаниях. Таков был один из путей, которым сословные представительства способствовали усилению монархии, а не ее ослаблению. С ними государь торговался о налогах, договаривался об изменениях в законодательстве. В свою очередь, представительства были готовы защищать его новые права от старых противников. Начиная с Буржской прагматической санкции Карла VII и заканчивая Актом о супрематии Генриха VIII, корпоративные и представительные органы были самой твердой опорой абсолютной власти.