На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Наум Синдаловский

В 1711 году Петр I учреждает высший орган государственной власти — Правительствующий Сенат, а через десять лет, в 1721 году, вместо упраздненного патриаршества — высший орган управления Русской православной церковью — Святейший Правительствующий Синод. Первоначально здание Сената находилось на Троицкой площади. Затем Сенат разместился в здании Двенадцати коллегий на Васильевском острове, а в 1762 году ему предоставляется особняк канцлера А. П. Бестужева-Рюмина на углу Сенатской площади и Английской набережной. Синод же, который подчинялся непосредственно императору и состоял из двенадцати не освобожденных от основных должностей членов, в отличие от Сената, вообще не имел постоянного места для своих заседаний.

В 1829–1834 годах было принято решение о строительстве для обоих учреждений — Сената и Синода — специальных зданий. Местом для их возведения была избрана Петровская или Сенатская площадь. Проект зданий выполнил архитектор Карл Росси. Комплекс зданий Сената и Синода представляет собой два отдельно стоящих величественных здания по обе стороны Галерной улицы, объединенных торжественной аркой. Арка символизировала единство церкви и государства.

Однако у народа были свои представления о деятельности государственного аппарата. Громоздкая и неуклюжая машина управления давно проржавела, а чиновники были коррумпированы и издавна славились своей продажностью. Городской фольклор хранит бесконечное множество свидетельств этому. Вот только один исторический анекдот.

Сенатская площадь. Фото 1870-х гг.

Осенью 1820 года в Петербурге появился неизвестный чудак, который и в хорошую погоду, и в дождь, и в ветер с утра до сумерек неустанно бродил вокруг памятника Петру Великому и что-то бормотал, взмахивая руками. Вскоре в городе уже все говорили о нем. Обратил на него внимание и государь. «Что это за человек?» — сказал он обер-полицмейстеру. — «Ежели безумный, надо убрать. Узнай». Чудака взяли в квартальную часть. Он оказался разоренным тяжбой дворянином-помещиком. Больше от него добиться ничего было нельзя. Относительно же своего странного поведения он заявил, что только одному царю он может сообщить это. «Приведи его ко мне, когда я буду на разводе», — сказал государь. Развод кончился. Обер-полицмейстер привел к государю одетого в зипун, взлохмаченного, с растерянным взглядом человека «Кто ты?» — спросил его государь. «Десять лет уж тут и весь прожился». — «Что тут делаешь?» — «А вот хожу вокруг памятника и думаю, какой великий государь был Петр. Все видел». Государь нахмурился. «Что ты болтаешь? Что видел?» — «А вот он сидит и сейчас на коне и одной рукой на Сенат показывает, а другой на Неву. А вот что это значит?» — «Что?» — «А значит это без слов: кто имеет дело в Сенате, тот бросайся в Неву! — ответил разоренный. — Десять лет уж как я подал жалобу Сенату на неправедный суд и до сих пор не вижу решения». — «Встань, я твое дело велю рассмотреть!» — сказал царь. Дело было рассмотрено и решено в пользу обиженного в одну неделю.

Благодаря счастливой архитектурной находке — объединить два самостоятельных ведомства одной аркой — в Петербурге родился блестящий каламбур, характеризующий деятельность всего государственного аппарата, сразу же облетевший обе столицы: «Сенат и Синод живут подАрками».

Известно, что преобразования, начатые Петром I, коснулись не только всех сторон деятельности государства, но и частной жизни самого человека, включая даже одежду и внешний вид. Принудительно укорачивались на европейский лад не только длиннополые кафтаны, но изменялись и лица русских людей. Под угрозой наказания царь приказывал резать бороды, на Руси бывшие обязательным атрибутом православного человека. За ношение бороды вводился штраф, сумма которого чаще всего была непосильной для простых мужиков. В фольклоре сохранились поговорки того времени. И хотя с одной стороны говорили, что «Борода — лишняя тягота», а с другой — «Без рубля бороды не отрастишь», но была третья, самая непримиримая сторона, представители которой — раскольники — на дыбе могли крикнуть в лицо палачу: «Режь наши головы, не тронь наши бороды». Нельзя забывать и то, что издревле на Руси растительность на лице считалась приметой мужской возрастной зрелости, проще говоря, вторым признаком пола, и лишиться ее было еще и совестно, тем более мужикам, которые редко порывали свои связи с деревней. Показаться перед односельчанами с голым лицом было еще обиднее, чем прилюдно быть выпоротым.

Вот почему, несмотря на то, что в народе говорилось: «Борода в честь, а усы и у кошки есть», оставленное гвардейцам право носить усы так высоко ценилось и так ревниво оберегалось его обладателями. Фольклор может поведать о случаях, когда нарушение этого незыблемого правила приводило к трагическим последствиям. Достаточно вспомнить смерть архитектора Огюста Монферрана, которому, если верить легенде, во время торжественной церемонии освящения построенного им Исаакиевского собора царь сделал замечание за ношение усов. Видимо, Монферран, будучи человеком сугубо штатским, да еще и приезжим, недостаточно хорошо усвоил российские обычаи. Во всяком случае, он так расстроился, что ушел с церемонии, не дождавшись ее окончания. А на следующий день заболел и вскоре скончался. Говорят, от этого.

Музыкант лейб-гвардии Семеновского полка. 1796–1797 гг.

В Петербурге ношению усов придавался еще и особый, дополнительный смысл, который наиболее остро проявился в диалоге двух столиц — Петербурга и Москвы — о неких преимуществах друг перед другом. Известный знаток русской фразеологии Владимир Даль еще в то время, когда Петербургу исполнилось всего лишь 100 лет, записывает пословицу: «Славна Москва калачами, Петербург — усачами». С тех пор появилось еще два варианта этой пословицы. В них «усачи» заменены на «пиджаки» и «сиги». Но сути это не меняло. И в том, и в другом, и в третьем случае калачи олицетворяли медлительную, тугодумную, старосветскую Москву с ее неторопливыми купеческими чаепитиями, а усачи, пиджаки и сиги напоминали о невском просторе, которому более всего подходили элегантные пиджаки европейского покроя и усы, исключительную привилегию носить которые имели только блистательные императорские гвардейцы. Это о них в Петербурге говорили: «Видно птицу по полету, а гвардейца — по усам». В глазах российского обывателя это свидетельствовало о бесспорном преимуществе Питера перед Москвой.

Такая поговорка сложилась в народе о знаменитом в советские времена привилегированном трикотажном женском ателье высшего разряда, которое существовало в 1960–1970-е годы в старинном доме, перестроенном и приспособленном в 1910 году архитектором Ван дер Гюхтом для нужд банкирского дома «Юнкер и К°» на Невском, 12. Ныне ателье уже не существует, но ленинградцам оно хорошо запомнилось. И в первую очередь своими исключительно высокими, почти недоступными для обыкновенных трудящихся ценами на услуги, которые среди населения считались разорительными не только для законных супругов, но даже для богатых любовников. Причем, если «смерть мужьям» фольклор предполагал в переносном, метафорическом смысле, то судьба любовников в его представлении была более чем реальной. Хотя и допускалось, что тюрьмы все-таки можно избежать. На этот случай был готов другой вариант поговорки: «Смерть мужьям, петля любовникам».

В настоящее время в доме № 12 по Невскому проспекту вновь, как и в прежние времена, работает отделение иностранного банка. Но поговорка сохранилась. Ее довольно охотно употребляют, когда хотят сказать об очень дорогом щедром подарке, позволительном разве что для влюбленного авантюриста.

Категорически непримиримое отношение «вождя всемирного пролетариата» Владимира Ильича Ленина к представителям социальных слоев, мировоззрение которых, мягко выражаясь, не соответствовало его большевистским принципам, поражает воображение. Цитаты из теоретических работ и выступлений Ильича изобилуют такими бесцеремонными уничижительными характеристиками, как «проститутки», по отношению к меньшевикам или «говно» в адрес всей русской интеллигенции. Что говорить об идеологических противниках, если даже во внутренних партийных дискуссиях с товарищами по общей борьбе Ленин не чуждался оценок, граничащих с вульгарным сквернословием. Еще говорят, что широко известное тюремное выражение «редиска», что на уголовном жаргоне означает «плохой, ненадежный человек», появилось исключительно благодаря Ленину. Будто бы так он однажды отозвался о Троцком, характеризуя его как человека неискреннего и двуличного: красного снаружи и белого внутри.