Седая весна - Эльмира Нетесова

— Тебе чего? — спросила баба.

— Мне Дарью бы повидать.

— Ну, вот она я! Чего надо?.

— Папаня к тебе послал, — пошел к крыльцу.

— Кто твой папаня? Может, спутал с кем? Верно, Ульяна вам нужна? Я никого не лечу, — указала на дом соседки.

— Нет! В нашей деревне своя ведьма живет. Злей вашей. А меня к тебе послали.

— Зачем? — изумилась Дарья.

— Сказано уговорить тебя замуж за себя! — глянул на бабу беспомощно.

— Чего? — рассмеялась баба и хотела уйти в дом. Всякое за свою жизнь видела и слышала. Но не такое…

— Ты ж не спеши в дом. Отказать успеешь. Погоди малость. Я хоть и корявый, но на своем хозяйстве живу. Все имею.

— Чего ж ко мне заявился?

— А бабы нет! — развел мужик руками.

— Кудаж делась?

— А и не было!

— Это что ж ты доселе в девках засиделся? — смеялась Дарья, не понимая, откуда взялся этот гость.

— Засидишься поневоле. Хворал я шибко. На все места. Снизу доверху и до задницы.

— И на что ты мне, гнилой пень, сдался? Иль я дурней всей твоей деревни? Там никто за тебя не пошел, решил меня охмурить? — подбоченилась баба.

— Ой, грозная. Да в своей деревне я всех насквозь знаю. Каждая в ноги падала, чтоб в бабы взял. Да папаня не дозволил. Тебя велел уломать. Вот только как? Ты ж здоровей меня и толще. С чего тебя выбрал? Может, кобыле в помощь? Ну, вроде ни к чему? — смеялся мужик.

— Ты давай шустри от дома! Не то я и тебе, и кобыле помогу! — нахмурилась баба и, решив запереть калитку, собралась выдавить гостя со двора. Но тот не хотел уходить и не испугался бабьей хмурости:

— Папаня тебя знает давно. Расхваливает не первый год. Все выведал, как нынче маешься, с кем живешь? И прознал, одна кукуешь. Не велел время терять. Собрали меня и к тебе отправили. Всей семьей. Чтоб только с тобой вернулся. Иначе — не пустят.

— Это почему? — смеялась Дашка.

— Хочешь верь, хочешь нет! Живем мы на хуторе. Три семьи. Деревня от нас — в трех километрах. Совсем рядом. Считай, на Одной улице. Девок там полно. Самой молодой — шестьдесят пять. А самая взрослая, что с Кутузовым в стогах в прятки играла. Это я тебе честно выложился. Не веришь? Поехали! Сама увидишь, — предложил не сморгнув.

— Ну а я при чем? — не понимала Дарья.

— Да все в том, что бабы у меня нет. Все давно созрело! А без проку! Неужель так и отвалится без дела?

— Иди-ка ты отсель! — хотела вытолкать гостя за ворота. Но тот оказался сильным и проворным мужиком, перехватив руку бабы, дернул на себя и, обхватив за талию, оказался совсем близко:

— Я не шучу, Дарья! Много о тебе наслышан, но как уговорить, ума не приложу. Давай в дом зайдем.

— Не смей. Едино, не поеду в деревню. Не пойду за человека, какого не знаю.

— А я вот тут, как на ладони. Спрашивай что хочешь, на все отвечу! улыбался мужик.

— Не нужен ты мне! — вырвала руки баба.

— Погоди! Подумай! Прежде чем меня прогнать, сто раз взвесь, может, пригожусь, не спеши…

Но Дарье надоел назойливый, докучливый человек. И, придавив его плечом к забору, так что у того глаза выкатываться стали, сказала жестко:

— Вон отсюда, козел! Еще придешь, отпущу пса.

Лишь через день узнала от Ульяны, кто к ней приезжал:

— Это ж Юрка из Хомутово. Я его лечила в прошлом году. Он тебе ни в чем не сбрехал. А и Человек серьезный. Болел вот долго. С самого детства. Его раз пять хоронить собирались. Он испугается и выживает! Взаправду с отцом живут на хуторе. О тебе и у меня слышал. И отец его — дальняя родня твово второго мужика. Ну, да не чета они. Юрка, как только на ноги встал, пошел отцу помогать. У него с детства суставы болели. Потому что не крещеный. Мать была агрономом и не понесла мальчонку в церковь. А в десять лет его скрючило, на нервной почве. Увидел мать, убитую молнией. Отец тогда на него рукой махнул. Думал, помрет. А он выжил. Потом его током ударило. Собрались хоронить, а он отлежался в огороде и встал на ноги. Худо-бедно, в избу сам вошел. Потом Юрку кобыла лягнула. Три дня помирал. Когда в гроб положили, он глаза открыл и жрать запросил. Потом старшие братья подожгли прелое сено, а Юрка в нем грелся. Весь низ у него почернел. В последний раз в колодец угодил. Хотел воды зачерпнуть, да не удержался. Благо, отец с братьями рядом были. Вовремя выволокли! А там и ко мне привезли. Я первым делом велела окрестить Юрку. С того дня он скоро на поправку пошел.

— Ну и женился б на молодой!

— Нет, телом он болел. Но на голову не жаловался! С мозгами — порядок. Зачем ему, зная почем жизнь, приводить в дом вертихвостку? Он бывал с отцом в городе и насмотрелся, и наслышался всякого. Ошибиться не захочет. Вот и приехал. Думаешь, прогнала? Не спеши, этот еще заявится! Иль я Юрку не знаю. Настырный, змей! Он с виду замухрышка, внутрях — гвоздь! Репей — ни мужик. Коль что взбрело в голову — свое пробьет.

Дарья невесело усмехнулась словам бабки:

— Такому, как тот Юрка, нужна бездетная. Чтоб мороки не было. А у меня — трое. Да и сама — всю свою жизнь — в городе. Знаешь, чем живу. Если б не тот самогон, давно б с голоду сдохла. На нем только и разжилась. Им перебиваюсь и с нужды вылезаю, детей ращу. Он же, если своих не имел, чужих не примет. А и я со своего дома в деревню не полезу. На что сдалось в чужом говне ковыряться?

— Это, голубка моя, тебе решать! Без мужика ты, едино, не обойдешься. Годы твои такие. Молодая покуда. А кого выберешь — сама смотри…

Ульяна осмотрела Кольку.

— Ишь, пострел, еще году нет, а уж на ножки встал. Крепким мужиком будет. Ему бы отца нынче! Глянь, как зубешки лезут. Ты не забывай, давай ему хлебную корку грызть. На ей десны живей крепнут. И зубы полезут лучше, кусаться не станет. Поди, грудь грызет? Ты еще кормишь его?

— Ну да! Просит сиську!

— У-у, битюг! Пора отлучать. Вона какой толстяк!

Колька сердито смотрел на Ульяну. Бабка, смеясь, дала ему пряник, собралась уходить и попросила Дарью:

— Ты мне на компрессы самогону дай. Чистого, без настоев. Нынче у меня особый человек лечится — сосед наш — Михаил Селиванов. Тот, что с Колымы. Горе у него. Жена заболела тяжко. Ей нельзя было менять климат. Да не знала. Вот и завелась опухоль. По врачам пошла. Они только хуже отчудили. Совсем плохо стало бабе. Ко мне пришли. Взялась, но надежд мало. А и сам Михаил захворал. Нервы сдали. Прошлое вылезло наружу. Хорошо, коли выстоит человек.

— Этого и впрямь жаль. Он за нас вступился, как за родных. Занесу для него самогону, пусть только выходится. Коль его бабе что-нибудь стребуется, ты мне скажи — не промедлю, — пообещала Дарья.

Сама не выбрала время и послала к Ульяне Олю с полной банкой. Дочка задержалась у бабки. А вернулась с деньгами, с пакетами, кульками и коробками. Выложила на стол хохоча.

— Я ж тебе не велела ничего брать у бабульки! Почему ослушалась? — нахмурилась мать.

— Я и не брала! Не ругайся! Так получилось! Я к бабке пришла — она соседа лечила. Свечками его обходила. Шептала что-то. А на кухне своей очереди мужик ждал. Увидел меня, как кинулся, как заблажил: «Доченька! Сто лет тебя не видел!» — рассмеялась Ольга и продолжила: — Я аж испугалась, когда такой старой успела стать? А он схватил меня, на колени посадил, сказал, будто и есть мой отец. Что к Ульяне пришел, чтоб со мной свидеться. А еще жаловался, будто жизнь его наказала и после всего — нет у него детей, кроме меня. Все имеет. А не в радость. На богатство клюнул.

А от него счастья нет. Так он меня к себе звал. На совсем. Обещал райскую жизнь…

— Чего ж к Ульяне, а не к нам пришел? — на хмурилась Дарья.

— Бабку просил привести меня. Сам не посмел вину свою помнит. Знает, что ты его прогонишь. Не поверишь ему. А и бабуля не соглашалась. Тут же я сама пришла. Как нарочно. Еле от него вырвалась Да и то хитростью. Сказала, что у тебя отпроситься хочу. С тем отпустил. А чтоб сговорчивей была, вот это все дал мне. Но я к нему не пойду. А гостинцы оставлю! Я не просила их — сам заставил взять.

— Ну, Петька, и тебя достало лихо! Никто от Божьего наказания не ушел. Нынче все отрыгнется гаду. И чем старей, тем больней. Мне тяжко довелось детей растить, тебе еще хуже придется. Коль нынче понял что-то, видать, не сладко тебе живется! — вздрогнула от стука в окно. Ольга, выглянув предупредила:

— Насмелился. Сам пришел. Видно, бабка отказалась помогать.

— Чего заявился? Столько лет прошло, — впустила в дом. И, глянув на бывшего мужа, поняла, непростой и нелегкой была его дорога к ней.

— У тебя уже трое? Не устала рожать?

— Дурак! Сколько Бог дал — все мои! Ни от одного не отрекусь, никого не отдам. В них — моя жизнь. А тебе не грешно чужих считать? Свою растить не помогал. Нынче завидуешь?

— Я ж не упрекаю, Дарья. Пойми верно. Ни о чем не жалею. Живу нормально. Детей вот только нет. Конечно, могу чужого взять. Их теперь много по приютам. Но ведь усыновленный — своим не станет. Не будет в нем моей крови. И для кого стараться? Хотя мои друзья взяли чужих. Им повезло. Довольны. Но свои — лучше… И тебе легче будет. Все ж расходов и забот поубавится. У меня ей понравится. Ни в чем отказа не узнает. Выучу, Поставлю на ноги, выведу в люди. Ну что получится из нее, живя с тобой? Так и останется самогонщицей.