Седая весна - Эльмира Нетесова

И городские власти прислушались к голосу народа, ветеранов. Организовали дружину, она отловила на танцплощадке всех парней в узких брюках и… разрезала, разорвала облегающие штанины. Забыв о нравственности, отпустили ребят по домам в таком виде, запретив им появляться в облегающем. Пригрозили подобной расправой и девчатам, всем, кто пришел в укороченной узкой юбке — пообещали расправу. На этот раз их просто выгнали с танцплощадки. Лехе досталось покруче прочих, и его доставили в милицию, откуда он вышел далеко не сразу, весь помятый, изорванный, в синяках и шишках. Его предупредили, если он еще хоть раз сыграет что-нибудь из недавнего репертуара, будет доставлен в милицию уже надолго.

Леха брел по улице, волоча за собой по улице изувеченный саксофон. Рубашка на нем была порвана переусердствовавшей милицией. Где-то на спине болтался обрывок галстука. На брюки и вовсе смотреть не хотелось.

А в городской газете прямо на первой полосе вышла погромная статья о Лехе, искалечившем нравы молодежи. Ретивый журналист не пожалел грязных эпитетов в адрес парня. И он в один день вылетел из кумира в подонки.

Лешка прочел статью в тот же день. Он никак не комментировал содержание, впервые плакал от обиды. Ведь только за деньги никто не сумеет спеть, сыграть — сердцем. Но разве объяснишь борзописцу? Ему приказали, дали задание — втоптать человека в грязь, взвалив на него всю вину и злобу толпы, сделать из него стрелочника. И журналист справился…

Лешка, придя к себе, надолго замкнулся, тем более что его предупредили о том, что оркестра больше нет и он уволен…

Все домашние отвернулись от него. С ним никто не разговаривал. И вместо утешения обвинили в том, что опозорил всю семью и из-за него в городе с родней перестали здороваться.

— Займись серьезным делом! Хватит дудеть на своей трубе. Пора за ум браться! — буркнул отец через неделю после случившегося. И Леха, подумав, запросился в Сибирь — к родному дядьке…

Он мог пережить и перенести многое, но не последнее, что услышал от нее… С нею он встречался три года. Ей признался в любви. Она была его музой и песней, смехом и весной. Он играл только для нее. Она была его крыльями, мечтою и грустью, жизнью и сказкой, самой прекрасной и светлой. Она первой отвернулась, отказалась и навсегда запретила даже вспоминать ее.

Леха еще не успел отойти от шока, как узнал, что его счастье уже принадлежит другому…

Он не поверил. Пошел в ресторан. И там увидел ее в свадебном платье, под руку с другим. Она глянула на него ненавидяще. И тогда стало понятно, что на этом празднике он не просто чужой, а лишний. И ушел не оглядываясь в непроглядную ночь.

Куда и к кому несли его ноги, Лешка и сам не знал. Он шел, не видя земли под ногами, не замечая людей, не слыша голосов. В голове, в душе и в сердце — звенящая боль.

— Ты что? Твою мать! Псих, что ли? Иль ужрался до усеру, козел? — схватил его за плечо здоровенный мужик и, отшвырнув с проезжей части дороги на тротуар, заскочил в машину матерясь.

Лешка пришел домой лишь под утро, и отец расценив его внешний вид по-своему, объявил, что с радостью отпустит сына в Сибирь к старшему брату. И в этот же день купил билет.

Парень без сожаления уезжал из города. Он ни с кем не простился. Никто его не провожал. И человек, отвернувшись от окна, ждал, когда за окном: вагона появятся новые города и люди.

Но и они не отвлекли Леху от невеселых мыслей. Уже в Свердловске его встретили свои, кого он не опозорил. И приведя в квартиру, посоветовали отдохнуть, оглядеться.

Лешка с месяц ездил с дядькой на работу. Тот был егерем и возил племянника в глухомань тайги, учил выживать в лесу:

— Знаю, Леха, что приключилось с тобой. Сбили птицу в полете, так ведь? А ты привык к небу и никак не можешь прижиться на земле, сыскать себя на ней. Все вверх смотришь, да взмыть боишься. А душа болит, привычного требует. Но ты оглядись получше. Глянь, соловей поет на березе. Летает. Но семью и детей имеет на земле. О ней его песни. А вон лось! Красавец! Мало равных ему родила земля! Этот никогда другой судьбы себе не захочет! Хотя и у него свои беды случались. Глянь, сколько шрамов на боках? А ничего! Зажило и забылось! Ты ж человек, умней должен быть! Не повезло в чем-то, сыщи себя в другом.

— Где? Все пусто в душе! Толпа предала и растоптала.

— Не смей так о всех судить! Не бывают негодяями все. Ты вот лучше подумай о своем месте среди человеков. Может, художником станешь? Это же близко к музыке. И коль трепещет она в душе — напиши картину, чтоб было в ней все…

— Не дано мне это!

— А ты пытался?

— Нет, честно говоря.

— Попробуй. Авось получится…

Лешка даже обиделся на егеря поначалу. Но… Как-то взял с собой в тайгу тетрадь и ручку. Хотел письмо написать своим. И засмотрелся на оленя, тот, не пугаясь человека, пил воду из родника. Лешка сделал набросок на листе. На другой день взял карандаши и ушел в тайгу на целый месяц. Вернулся успокоенным, притихшим, задумчивым, с кипой набросков, зарисовок, некоторые перенес на холсты. А дядька, собрав особо понравившиеся, решил показать их знатокам. К нему в зимовье круглый год заглядывали художники и писатели. Вот и решил проверить, послушать, что скажут они?

— Хватка есть! Но кисть пока не поставлена! Не нашел человек свою тему. Пусть подумает. Пока рано эти работы показывать…

— Все бы ладно! Но почему у его оленихи девчоночьи глаза? Ну не бывает у них голубых глаз! Этой важенке теперь бы облегашку и юбку с разрезом до самой, — смеялись художники-профессионалы.

— Вы только посмотрите вот сюда, на эту картину «Встреча на тропе». Видишь, рыси свиделись? Как хорошо схвачен момент! Шерсть дыбом, все тело к прыжку, к драке готово. В глазах злоба. А носы… Уже по ветру. И на мордах подобие улыбки. Нет! Есть дар Божий у человека! Несомненно есть! — сказал самый старый, известный всему Уралу художник. Он и подготовил Леху в институт. Внимательно, придирчиво следил за его учебой. И однажды жестко обругал его: — Освободи себя от прошлого груза! Раскуй, выплесни фантазию! Ведь художник не фотограф! Где твоя выдумка, мечта? Почему в твоих работах нет смеха и жизни? Зачем сплошная серость на холстах? Кому нужны эти старые слезы? Ты повесишь у себя дома такие холсты? Художник — это тот же музыкант, поэт и сказочник! Тебе только погосты оформлять. И монастыри, чтоб монахи все прошлое забыли. Твою картинку покажи ребенку, до ночи реветь будет! Это что за девушка у тебя? Почему на метлу похожа? В белом платье, а рожа как у волчицы? Ты что, из могилы ее поднял, не спрося разрешенья?

Лешка отвернулся, не хотел признаваться, что и теперь живет с болью в памяти: Светланка — чужая жена. Но старый художник понял без слов и сказал жестко:

— Надо уметь забывать свои горести, потому что никто из нас не живет для себя…

— Я уже жил для людей и был за это наказан! — поделился Лешка пережитым.

— И что с того? Отвернулась толпа. Но твои почитатели остались. Знай и впредь, не всякую картину понимают люди. Иную так облают, но что делать? У всех свои вкусы. Но художник — не осенний дождь, он солнечный луч в жизни человеческой. Когда станешь таким, забудешь прошлые обиды. И эту… Мимолетную связь. Она не песня, она — эхо. О нем не стоит помнить. Поверь, ты еще встретишь. Не у надгробья, среди тайги и цветов. Ее от тебя не оторвет никакая буря.

Лешка не поверил. Он согласился с тем, что его не любили. Но он и сегодня не мог забыть.

Парень учился на четвертом курсе, когда его работы взяли на выставку уральских художников. Лешка переживал, как оценят, как отнесутся к его работам. Но о них говорили мало. Ни одна не была продана. И парень задумался, а стоит ли продолжать?

— Леш! Пошли в горсад на танцы! — позвали его однокурсники

Нет! Не хочу!

— А в поход?

— Зачем? Я и так частенько бываю в тайге.

— Да, но один, — усмехнулась черноглазая Лариса и словно позвала за собой… -

Вскоре Лешка стал душою студенческих вечеров. Он снова вспомнил о саксофоне. Играл на нем в студенческом оркестре. А вскоре его приметили однокурсницы.

— Леш! Ты чем-нибудь сегодня занят?

— Хочу к дядьке сходить в зимовье.

— А меня с собой возьмешь? — смеялась Нина.

— Давай я провожу! — предлагала Нонка.

— Леха! Послушай! Возьми с собой Полину! — указывали ребята на высоченную белобрысую девку.

— Ты ее пусти впереди себя, сам следом! Польку если какой зверь увидит, враз со страху сам сдохнет. А кто живым останется, семью не создаст. Баб до смерти возненавидит.

— За что?

— Потому как она сама больше любой медведицы. А и росточком не обижена. Вот что в походе отмочила! Увидела рысь на макушке елки, сняла за самую что ни на есть. И к декану в спальный мешок засунула. Уж и не знаю, за что проучить решила. На счастье, декан по малой нужде отлучился. Зато когда вернулся, хотел влезть в мешок, вот тут-то рысь выскочила и на декана. Как кинулась. Тот со страху глаза выпучил, побелел и кричит: «Кыш, сука! Брысь, зараза! Я тебе…» А сам все, что не смог в кустах оставить, уронил возле мешка. Вонища адская! А рысь смотрит на декана дурными глазами, шипит. Ведь не своею волей к нему в спальный мешок попала. Ну, кто-то из ребят понял, что дело может плохо кончиться, и прогнал зверюгу. Но декан с той поры не только в тайгу, даже собственный карман вначале сто раз ощупает, прежде чем в него рукой влезть.