Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Коллеги, со мной все ясно, – произнесла Зарифа-ханум за день до смерти. Сама врач, академик, она была великой женщиной – именно женщиной – в мире Гейдара Алиева она, Зарифа-ханум, была началом всех начал; с ней – была жизнь, без нее – могила. – Коллеги, прошу: не спорьте со мной! Спасайте Гейдара!».
Болезнь Зарифы-ханум для московских врачей – самый настоящий бой без правил; они, врачи, приняли этот вызов, но у смерти – невозможно выиграть, хотя Блохин и его сотрудники действительно сделали все, что смогли…
Что-то страшное было у Алиева с зубами; он в бреду, температура под сорок… – самое невероятное, что Алиева (если бы он знал!) перевели в тот же бокс, где через дверь, в соседней палате, умирала его жена…
В нем что-то сломалось… да-да, сломалось, надорвалось в день похорон Зарифы-ханум: Ильхам рыдал в своей комнате, Сева, любимый ребенок, вдруг (резко) стала взрослее. После ухода матери она так изменилась, что на нее было больно смотреть.
По всем ударила эта смерть, сразу по всем…
Почему Зарифа-ханум, сама врач, академик медицины, пропустила собственную болезнь – загадка…
На месяц бы раньше, хотя бы на месяц!..
Дети, внуки и внучки мал-мала меньше, две семьи в одной большой семье, но без Зарифы-ханум и он, Гейдар Алиевич и его дети… – все были бесконечно одиноки. Общаясь с детьми, Алиев (почему только) еще острее чувствовал свое одиночество: все было вроде бы как всегда, но все было уже совсем не так, как всегда, дом потерял свою душу, свою красоту…
Работа в Совмине не спасала. Даже работа… К любому делу – привычка! – Алиев относился на редкость добросовестно; работа для Гейдара Алиевича всегда была смыслом жизни. Дома, в огромной квартире на Алексея Толстого, его ждали маленькая Зарифа и Сева (Ильхам с семьей жил отдельно), но жизнь, его жизнь действительно стала совсем другой.
Появилась пустота, она давила на Гейдара Алиевича со всех сторон… – это как жизнь в квартире с пустыми стенами…
Отвратительно шли работы на БАМе (Алиев курировал не только медицину), туннели строились медленно, очень тяжело, их заливало водой. Люди погибали. Каждый день. От Алиева скрывали правду, но, прилетев в Тынду, он первым делом пошел на кладбище, пересчитал все свежие могилы…
Алиев работал за двоих, за себя и за премьер-министра, за Тихонова, но работа, радость от результатов, не могли сломать его одиночество; с одиночеством он не справлялся.
Алиев ненавидел старость! Он ценил Малый театр, восхищался работой Хейфеца в «Перед заходом солнца», Михаила Царева в роли Клаузена, но величие старости, мудрости (Царев излучал величие) это театр, это все-таки театр! Старость есть прелюдия к смерти, но старость можно отодвинуть, отогнать… – впрочем, Гейдар Алиевич не любил и себя молодого!..
Его тяготили воспоминания о Нахичевани. Память о своем отце, совершенно непонятном для него человеке (они всегда жили вместе, бок о бок, но что это меняло?). Работа в архиве НКВД, он начал с НКВД, там были хорошие пайки… все это, эгоизм молодости (Алиев с ранних лет смотрел на себя с достоинством, иногда – с восхищением) и голод, жуткий голод ледяных нахичеванских зим… – нет, Нахичевань никогда не грела его душу, он сроду не называл себя «нахичеванцем», никогда!
Позже, в Баку, Алиев сделал все, чтобы получить образование, чтобы его жизнь здесь началась как бы заново, чтобы этот город – Баку – стал бы его городом.
На всю жизнь!
Цель – победить бедность. Перевезти в столицу маму. Если получится – перевезти сюда всех братьев и сестер, их у Алиева семеро!
Он мечтал быть архитектором. Сохранились его наброски, в них виден молодой график, искренне увлеченный колоритом своей страны.
Рано утром устроиться с мольбертом в старом городе, изобразить Девичью башню (его мечта о любви) – пыльный, но чистый, очень добрый, на самом деле, невероятно яркий город – Баку!
Чистый, наивный парень из провинции, с самых границ, – Гейдар Алиев, будущий Президент…
Смерть Зарифы-ханум заставила Гейдара Алиевича еще и еще раз вспомнить все, что она говорила ему о Горбачеве…
У Зарифы-ханум был дар видеть людей насквозь.
Вдруг – инфаркт. Гейдар Алиевич выжил, хотя Чазов, руководитель «кремлевки», был уверен, что это – конец.
Он только-только пришел в себя после наркоза, а Чазов уже стоял перед его кроватью с белым листом бумаги и ручкой.
– Это что? – не понял Алиев. – Что принес?
– Прошение об отставке, надо подписать… – главный кремлевский врач говорил с Гейдаром Алиевичем как с ребенком, – ваше прошение! Состояние у вас, Гейдар Алиевич, неважнецкое, пора бы и отдохнуть, наконец… хорошенько…
Сердечная мышца ослабла, почти не работает, вот он, БАМ, Гейдар Алиевич, вот они перегрузки… это, короче, уже не мышца… так, оттонка…
Алиев мгновенно пришел в себя.
– Слушай, ты меня лечи…
– Надо заявленьице подписать, Гейдар Алиевич! Вы можете умереть…
Глаза у Чазова были как два ножа.
– А я, Евгений, хочу умереть за рабочим столом!
– Гейдар Алиевич, послушайте: я как врач и как коммунист…
– Вот и лечи меня, если ты… у нас… не только коммунист… Я помру – ты что, рыдать будешь… на моей могиле?..
Чазов замер.
– Я вынужден…
– Уходи, Евгений Иванович. Немедленно уходи. Спасибо за спасенную жизнь!
Такой же диалог (по смыслу) был (в свое время) у Чазова с Косыгиным.
В палате. Сразу после инфаркта.
Через несколько дней Алексей Николаевич все-таки подписал заявление об отставке.
Оставшись без работы – умер. Спустя две недели.
Алиев понимал: Михаил Сергеевич («ты, Гейдар, не помер, значит, пеняй на себя!..») от него не отстанет.
Зарифа-ханум предупреждала: ублюдок. Мужчина, который никогда не был мужчиной, всех боится, как Сталин, поэтому уничтожает всех, кто сильнее, чем он… – а Гейдар Алиевич, наивный, все время улыбался, звал Зарифу-ханум «антисоветчицей»…
Уйти пришлось. Тихо и незаметно. Дисциплина чертова! Все, как хотел Горбачев, – по состоянию здоровья. Инфаркт. Просьба о пенсии.
Через два месяца случился Нагорный Карабах.
Кто организовал этот дикий праздник на стадионе в Сумгаите, когда отрезанная голова армянского мальчика стала футбольным мячом?
Какова истинная роль в карабахских событиях восточных филиалов «Бай Прокси»?
Почему Горбачев после Сумгаита, именно Сумгаита, стал панически бояться американцев?
Отставка Алиева и сразу – Карабах.
Совпадение?
Резня в Сумгаите повергла Алиева в ужас. Разумеется, его уже вывели из Политбюро, но Гейдар Алиевич все еще оставался членом ЦК.
Пропуск на Старую площадь у него был.
В 9.00 утра 3 марта 1988 года Алиев пришел к Георгию Разумовскому, секретарю Центрального Комитета КПСС. Коротко сказал помощнику, что Сумгаит – это прелюдия к распаду Советского Союза, начало конца их страны, поэтому он, Гейдар Алиев, как бывший руководитель республики, категорически требует, чтобы Разумовский его выслушал: секретариат ЦК обязан знать соображения Алиева по стабилизации («надеюсь, еще не поздно…») ситуации в Нагорном Карабахе и в соседних районах.
Помощник Разумовского, «старый коммунист», как он представился Гейдару Алиевичу (дед еле-еле стоял на ногах), был поражен такому напору… – Алиев не умел говорить громко, у него – слабые связки, но он говорил так горячо, так убежденно, что его было слышно, казалось, во всех коридорах этого ужасного здания.
Разумовский растерялся: он принял Гейдара Алиевича только после консультаций с Горбачевым, ближе к вечеру, – на десять минут.
Все это время Алиев сидел на стуле в его приемной и никто не предложил дважды Герою Социалистического Труда хотя бы чашку чая.
Разумовский сразу дал понять, что Михаил Сергеевич уверен: события в Сумгаите – дело рук Алиева.
Говорить было не о чем.
Как Гейдар Алиевич не двинул секретарю ЦК по его красно-розовой физиономии – загадка. Очень хотел, очень, – и не смог, не так был воспитан, хотя полагалось именно так, в физию…
«Главное в людях – власть над собой», – любила повторять Зарифа-ханум.
Властная, умная – но сколько в ней, в этой женщине, было тепла!..
По вечерам, когда становилось совсем грустно, Гейдар Алиевич писал Зарифе-ханум длинные-длинные письма: брал чистый лист бумаги, ручку… и разговаривал с ней как с живой.
Он писал медленно, выводил каждую букву, потом долгодолго читал (и перечитывал) написанное, стопочкой, аккуратно, складывал эти листки в красную папку с надписью «для доклада» и закрывал ее в ящике стола.
Никто об этих письмах не знал, даже Севиль и Ильхам. Проходил месяц, Гейдар Алиевич рвал листки и сжигал их в пепельнице. Он говорил себе, что Зарифа-ханум знает о том, что он думает, что он пишет… и долго-долго смотрел на огонь, уничтожавший его тайны…
Когда они жили вместе, Гейдар Алиевич как-то не задумывался (не было времени), счастлив он или нет.
Теперь было ясно: счастье Зарифа-ханум унесла с собой.
