Двое против ста - Сергей Алтынов

Лена достала из кармана голубую ленточку и завязала на своей прическе довольно дурацкий девчачий бантик. Затем подошла к входным воротам и нажала кнопку звонка.

– Я не опоздала? – хлопая только что наклеенными ресницами, спросила Лена у отворившего дверь высоченного привратника-стража.

Судя по всему, после ее недавнего визита Муравьев решил выставить охрану у самых дверей.

– Как тебя представить? – хмуро усмехнувшись, спросил привратник, перегородив ей дорогу.

– Скажи, Памелла Андерсон приехала!

Привратник смерил ее взглядом, видимо, оценив, какая из нее Памелла Андерсон, но вслух ничего не произнес. Кивнул показавшемуся в коридоре официанту, отдав соответствующее распоряжение. Официант вернулся через минуту и вежливо пригласил Лену в гостиный зал.

– Где у вас туалет? – спросила официанта Лена.

Тот молча кивнул вправо, и Лена скрылась за резной дверью. Теперь у нее было время перевести дух и оценить обстановку. Судя по всему, со старой женой Муравьев давно не живет, а праздники проводит в окружении Памелл местного розлива. Сейчас он уже изрядно пьян, она переждет немного, а потом появится в гостиной и смешается с прочими гостями.

Через семь минут Лена покинула туалет и оказалась в гостином зале. Как она и предполагала, никто не обратил на ее появление особого внимания, так как почти все гости были уже изрядно пьяны. Публика была самая разнокалиберная. Лощеные господа в дорогих пиджаках, гайдароподобные низенькие жирные плешивцы с тусклыми глазками, а рядышком длинноволосые, с серьгами в ушах персонажи неопределенного пола (видимо, супермодные дизайнеры и визажисты), откровенные бандиты с бритыми затылками и кабаньими загривками, какие-то непрерывно хихикающие существа опять же неопределенного пола и возраста, и тут же двое очень красивых, но при этом похожих на манекенов юношей лет двадцати. Женщины были исключительно одного типа – Памеллы Андерсон местной сборки. У некоторых, как и у Лены, в волосах были девчачьи бантики. Сам юбиляр восседал на полу, тупо улыбаясь и кивая лысеющей мокрой головой. Одна из «Памелл» периодически лила на его плешь дорогой коньяк из коллекционной бутылки. Альберт Борисович слизывал языком коньячные капли с кончика носа и растрепавшихся усиков. Однако внимание было приковано не к самому юбиляру, а к ведущему это торжество актеру. Точнее, не актеру, а телеведущему, которого Лена узнала не столько по внешности, сколько по голосу. На экране он казался крупным и представительным, здесь же являл собой то, что можно назвать «мелочью пузатой». Ведущий взобрался с ногами на журнальный столик и вещал оттуда следующее:

– Ну а теперь, судари и сударыни, мы преподнесем нашему дорогому Альбе-рту Михайловичу...

– Типун тебе на язык! – вскричал кучерявенький, похожий на злобную обезьянку гость, которого можно было бы именовать «мелочью носатой». – Альберт Михайлович – это Макашов!

– Ай, перепутал! – Ведущий похлопал себя по лбу, затем покрутил пальцем у виска, дескать, простите, что с шута горохового возьмешь. – Итак, мы преподнесем нашему дорогому Альберту Борисовичу еще один подарок. Поэму! Настоящую поэму!

Публика заметно оживилась, судя по всему, это было для нее нечто новое. Между тем ведущий предложил гостям сыграть в старинную игру, когда один придумывает первую поэтическую строчку, второй в рифму сочиняет другую, и так каждый, по очереди. Лена помнила, что эта игра называется буриме... Хотя, может, и не буриме. А ведущий между тем сделал следующую затравку:

– Родился он в шестидесятом году.

Да, это вполне соответствовало действительности. Таким образом, поэма-ода господину Муравьеву получила свое начало.

– Любил он город Алма-ату! – на одном дыхании выкрикнул кучерявенький.

– Любил он женщин за их красоту.

Это сдержанно произнес один из лощеных господ. На этом поэтическое творчество присутствующих затормозилось. Потенциал иссяк. Все глупо гыгыкали и переглядывались.

– Еще он любил стаффордшира Шамту.

Лена посчитала нужным внести свой вклад в оборвавшуюся на самом начале оду. Послышались бурные аплодисменты. Лена вежливо наклонила голову с бантиком и оказалась рядом с поднявшимся с пола юбиляром. Его лиловая физиономия пошла красными пятнами.

– Разве твоего пса зовут Шамту? – спросила Муравьева девица, вылившая на юбилярову плешь почти весь коньяк.

– А? – нервно переспросил Альберт Борисович.

– Что с тобой? – в свою очередь встревожилась девица.

– Со мной? – по-дурацки переспросил Муравьев.

Он отказывался верить в услышанное. Тем более видеть перед собой эту молодую женщину с бантиком в светлых коротких волосах.

– Привет! Как здоровье Шамту? – поинтересовалась Лена.

– Нормально. Все нормально, – зачастил Муравьев, – он сейчас в собачьей гостинице, чтобы не мешал...

– Там, наверное, роскошный собачий бордель? – спросила Лена, обняв Альберта Борисовича, при этом незаметным движением положив ему в карман какой-то предмет.

– В случае чего взорвешься первым! – пояснила она Муравьеву в самое ухо. – Делаешь то, что я говорю!

– Ты кто такая? А, подруга? – спросила Лену девица с коньяком.

– Собачий парикмахер! Стригу только стаффов и бультерьеров, – громко объявила Лена. – А сейчас нам с Альбертом нужно уединиться.

– Мы вернемся, – кивнул Муравьев, – через... час, полтора.

Гости не возражали. Главное, что их никто не выгонял и можно было продолжать торжество. Без именинника, но все уже привыкли, так как Муравьев нередко вел себя именно таким образом. Девица возражать не посмела, в утешение влив в себя оставшееся содержимое коньячной бутылки.

Феоктистов, Гиммлер и остальные

– Прямо сейчас, – повторил Дмитрий Львович, давая понять, что знакомство с «кротом» не будет отложено в долгий ящик.

– Часы у вас хорошие, – кивнув на скрывшегося в окошке «гангстера-кукушку», как ни в чем не бывало отозвался Ротмистр. – Сперва «крот». Потом Арбалетчица. Потом Елизаветин и Лебедев.

Валерий решительно брал инициативу в собственные руки.

– «Крот» так «крот», – согласился Гиммлер. – Будет тебе «крот»... Сократ Иванович, отдайте, пожалуйста, ваше оружие!

– Зачем? – стараясь оставаться хладнокровным, проговорил Прохоров.

– Беспокоюсь за ваши нервы. Оружие! – потребовал совсем другим голосом Дмитрий Львович.

Охрана Гиммлера напряглась, явно получив команду к полной боевой готовности. Сократ Иванович молча сунул руку под одежду и извлек из подмышечной кобуры табельный пистолет Макарова. Последнее время он не расставался с ним.

– Положите на стол, – уже более мягко распорядился Гиммлер.

Пистолет лег на узорчатую скатерть между Прохоровым, Феоктистовым и самим Гиммлером.

– Феоктистов, возьми ствол! – продолжил Гиммлер.

– Зачем? – спросил в свою очередь Ротмистр.

– На нем имя «крота», – ответил Гиммлер.

Валерий осторожно протянул было руку к пистолету, но в этот момент Прохоров неожиданно ударил Ротмистра ребром ладони по запястью.

– Не трогать! – вскричал дрогнувшим голосом Сократ Иванович, но на него тут же навалились сразу трое гиммлеровских подручных.

– Сидеть! – рявкнул Гиммлер.

Сократ Иванович сумел-таки опрокинуть стол, и его пистолет оказался на полу. Мало что понимающему сейчас Ротмистру ничего другого не оставалось, как отскочить к стене, обеспечив таким образом безопасность тылов. На него кинулись еще трое. Один тут же налетел на феоктистовский кулак и был нокаутирован, но двое других оказались умелыми ребятами. Валерий блокировал два удара в голову, но атакующий сумел провести мастерскую подсечку. Феоктистов потерял равновесие, но не способность к сопротивлению. Из положения лежа он достал ногой по печени того умелого, а затем сумел сбить подсечкой и третьего.

– Отставить! – по-армейски скомандовал Гиммлер и своим, и Ротмистру. – Валерий Викторович, неужели вы не хотите узнать имени «крота»?

Гиммлер аккуратно поднял с пола оружие, прищурил свои острые проницательные глаза, словно что-то рассматривал на пистолетной рукоятке.

– Валера, не трогай оружие! – почти прокричал Сократ Иванович, скрученный и обездвиженный гиммлеровскими «умельцами».

Один из «умельцев» легонько ткнул Прохорова фалангой пальцев под кадык, и генерал зашелся хриплым кашлем. Теперь он был не в силах произнести ни слова.

– Да, Сократ Иванович, – сочувственно и при этом без фальши в голосе проговорил генерал Гладий. – Чему свершиться суждено, того не избежать! Почти стихи... Итак, Феоктистов, получи «крота»! Сократ Иванович, да успокойся ты!

Прохоров перестал кашлять, молча поднял на Гиммлера свои близорукие, лишившиеся в потасовке очков глаза. Поднявшиеся на ноги «умельцы» не спускали глаз с Феоктистова. Тот, что стоял рядом с выходом, взял на боевую изготовку свой пистолет-пулемет. Гиммлер между тем взялся за мобильник.