Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти - Майкл Муркок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы помним вашу историю, мастер Уэлдрейк, и обратились в слух в ощутительном и приятственном предвосхищении ее продолжения, – элегантно ответствовала Майская Королева, пока стихотворец извлекал закапанный томик из оперения и прочищал горло.
По лесу сумрачну прекрасный рыцарь наш,Колеблем страхом, без поспешности плутал,Вдруг расступился перед ним лесной пейзаж:Там дровосек, высок, удало разрубалСвященный дуб, а с ним и мелколистный вяз,Рябину скромную и ясень благородный,Стволы и ветви топором кромсая враз;Тут крикнул ФЕЛИЦИТ ему остановиться,Копью в знак мира позволяя опуститься.
«Как звать тебя, о дровосек? – он вопросил. —Ты дюж весьма, широк бедром, могуч плечом;Молю, скажи, зачем ты не жалеешь сил,Сосну и тис круша бесщадным топором,Корням невинным истреблением грозя?Ведь лес здоров, и он веками буйно рос,Ты ж губишь зелень, в плоть ее топор вонзя.Зачем устроил ты сей гибельный покос?Как звать тебя, о дровосек? Таков вопрос».
Кудрей серебряных сиянье целикомЛик дровосека укрывает, как волна,И борода его златым мерцает льдом,И грудь железная черна и зелена,Глаза блестят, как две свирепые звезды,А члены розами горят из темноты.Вдруг от гиганта рыцарь скорбно отступил.«Я ХРОНОС, Времени Сатрап! – тот отвечает. —И УРАВНИТЕЛЬ, мой топор, всё подчиняет!»
«Ведь правда в том, – свою он речь спокойно длит, —Что в Равновесье Жизнь и Смерть пребыть должны;Раз Человек не в силах выбрать, с толку сбит,Богами мне и Жизнь, и Смерть подчинены:Час сменит час, и день за днем всегда бежит,И смену лет топор мой верный сторожит».«То суд неправедный, – промолвил ФЕЛИЦИТ, —Из-за него горюет всяк, ища ответ:Коль все умрут, зачем являться им на свет?»
«Круг замкнут времени, а равно горних сфер,Меж тем начетверо путь смертных разделен,Как год, опричь своих времен, не знает мер.Сим боги Знак дают тому, кто был рожден:Когда, последних лет достигнув, он увянет,Ему родиться вновь однажды суждено.Пусть СМЕРТИ длань в небытие его утянет,Губами нежными дарует ЖИЗНЬ дыханье,Весна придет, отметив тем зимы скончанье».
«Как верно, – молвил ФЕЛИЦИТ, беря бразды,—Все гибнут, дабы в скором времени ожить,И если, ХРОНОС, боль несут твои труды,Они и радость помогают нам продлить.Коль вновь поеду через час я сей тропой,Не видеть мне тобою учиненной бойни:В цвету деревья, доброзрачен куст любой,И величаво ввысь НАДЕЖДА воспаряет,И ГЛОРИЯ златой Весной всемудро управляет!»
Невзирая на ливень, то был миг Уэлдрейка. Не нашлось среди собравшихся ни единой души, что не возжглась от идеалов и мудрости его эпических строк, кроме, быть может, Уны, графини Скайской, влившейся в общую овацию, однако умудрявшейся хлопать в ладоши чуточку не в такт с прочими. Даже сам Уэлдрейк принимал поздравления изящнее обычного, приведя Уну к убеждению в том, что он наконец согласился учесть запросы слушателей и намерен потакать их вкусам, нежели собственному.
Дождь перестал. Засветило сквозь тучу маленькое солнце. Навесы были разобраны, свернуты и оттащены в сторонку. Любопытная лань продолжала, жуя, глядеть на людей из сверкучей благоуханной дубравы.
– Видите, мастер Уэлдрейк, ваши слова изгнали серость небес и выманили солнышко из укрытия! – льстила Майская Королева, продвигаясь к оплетенному лавром Древу, дабы припасть к нему и рассмеяться; музыканты между тем появились вновь, с тамбурином, рожком и флейтой, и тут же смешались с придворными, и каждый, взявши ленту ткани, принялся танцевать, кружась так и эдак, припутывая поюневшую, веселящуюся Глориану к мощной опоре Весны, привязывая невинную, огненновласую гигантессу столь прочно, как лорд Монфалькон скрепил ее с ее Долгом.
Монфалькон вновь был на балконе. Ранее он выходил, чтобы послушать стихи Эрнеста Уэлдрейка, теперь же тревожился, наблюдая радостный Двор, окруживший и сковывавший свой Идеал (при всем при том цепи были из маргариток и шелка), и содрогнулся всем телом, обуздывая порыв ринуться немедля в парк и заорать, дабы ее освободили. Он усмирил себя, глубоко вздохнул и улыбнулся собственному неразумию. Вот-вот из дворца покажется сир Танкред, сразу после того, как Королева произнесет свои слова, и ее вызволит. На сей раз стихи были авторства мастера Уоллиса, Секретаря Высокой Речи. (Монфалькон находил их сухими и стерильными в сравнении с творением мастера Уэлдрейка.)
Найдется ль Рыцарства достойный образецВернуть свободу Королеве наконец? —
возопила Глориана и стала ожидательно глядеть в парк, в сторону двери, посредством коей должен явиться Воитель.
Сира Танкреда было не видать.
Графиня Скайская обнаружила, что вдруг сделалась бдительной, и спросила себя, с какой же стати. Вероятно, с той, что сир Танкред, вечно рвущийся представиться Королеве в привычных ролях, был расположен выступать на сцену скорее слишком рано, чем слишком поздно.
Глориана потрясла головой и пропела свой куплет второй раз.
Водворилась тишина. Вода звучно капала с окружающих деревьев, с поручней высокой Тропы-меж-Дерев. Похрустывание, сопроводившее движения лани, подчеркивало всеобщую недвижность. Солнце исчезло.
И в сию затихшую, растерянную толчею ввалился, пошатываясь, сир Танкред. Он не надел золотой шлем, его золотые, причудливые доспехи были застегнуты лишь наполовину. Незакрепленные пластины болтались и гремели сообразно его шагам.
Резкий, задыхающийся крик леди Блудд эхом отразили ее соратники по труппе.
– Сир Танкред! – Королева пыталась высвободиться из пут, но те держали ее крепче некуда.
На золотых доспехах Танкреда виднелись кровавые потеки. Кровь обагрила его лицо, его усы, его руки. Слезы били ключом из выпученных глаз, красный рот зиял, словно боль навязала рыцарю немоту.
Графиня Скайская первой достигла его, взяла за руку:
– Сир Танкред. Что случилось?
Воитель Королевы восстенал и исторг из себя слова:
– Она мертва. Леди Мэри. Я был… я пришел… Ах, она убита!
– Освободите меня! – кричала Глориана, биясь в путах позади них и раскачивая огромное Древо. – Освободите меня, кто-нибудь!
Глава Семнадцатая,
В Коей Лорду Монфалькону Предстоит Убояться Возвращения Террора, а Королеве – Усомниться в Ценности Мифа Добродетели
– Тринадцать лет минуло, – сказал лорд Монфалькон отстраненно, – с тех пор как я видел столько крови.
Он бросил взгляд на голову леди Мэри Жакотт, полуотделенную от шеи, на меч сира Танкреда, породивший рану, и он опечалился, однако не участью девочки, погибшей столь ужасно, и не судьбой сира Танкреда с его грехом, но сохранностью своей великой мечты. Обнаружился порок, загримированный под Рыцарство. Лорду Монфалькону претили одинаково убивец и убитая, зловеще потревожившие гармонию, что возделывалась им столь отчаянно с восшествия Глорианы на трон.
Лорд Ингльборо, одышлив в формальном облачении – в каске и нагруднике, что давил на горло и ребра, грозя навлечь очередной сердечный приступ, – по-прежнему недоумевая, что же произошло, сказал:
– Зачем Танкреду ее уничтожать? Зачастую ревность, само собой, что сводит мужчину с ума…
Монфалькона банальности старого друга раздражили.
– Я должен доложить Королеве. Сир Танкред задержан?
– Им занялся лорд Рууни.
– Он должен быть допрошен.
– Он безумен. – Ингльборо весомо уселся на один из малого числа неперевернутых стульев, ибо комната леди Мэри являли собой катастрофу. – О, бедное дитя. И веселое. Фаворитка Королевы. Королева?..
– В своих покоях, – сказал Лорд-Канцлер со вздохом. – Утешаема графиней, по всей видимости. Жакотты – одна из влиятельнейших фамилий страны. Они потребуют большего, чем заурядное объяснение случившегося.
– Подвергнем его пытке, а? На старом тайном дворе. – Ингльборо вытер голову. Он обильно потел, видимо от лихорадки.
– Если Королева дозволит. Но я не вижу пользы от чрезмерного наказания. Его можно заключить в Бранову башню. Где князь Ламартис – и те двое нобилей, доставленные нам Гермистонским таном.
– Но Танкред – не заморский сумасшедший.
– Бранова башня. Лучше не придумаешь, – сказал Монфалькон неколебимо.
– Если он виновен. – Ингльборо нагнулся, кряхтящ и хил, и сделал попытку взять меч, но не смог его поднять. Тот упал обратно на вымоченный в крови дамаст платья Мэри.
– Кто еще? – сказал Монфалькон. – В Герновы времена подозреваемых была бы сотня. Ныне их нет. Я испуган, Лисуарте. – Поглядев напоследок осуждающе на труп девы, лорд Монфалькон принялся бродить по комнате: спасшийся корабль, дрейфующий средь останков морского побоища. Ингльборо натужно поднял себя со стула – усталый, побитый зверь.
