Золотой эшелон - Виктор Суворов

— Проси, солдат. Что хочешь проси!

А что просить, когда обе ноги перебиты. Что просить? Чтоб в спецназе оставили? Спецназ — волчья жизнь и волчья работа, и спеца, как волка, только ноги кормят. Солдат на спецу без ног, это вроде боксер без кулаков или снайпер без глаз. Провалялся Тарасыч много месяцев по госпиталям, все бока отлежал. Выписывается почти калекой, а ему приглашение в спецназ!

Правда, работу нашли единственно возможную — поваром. Повар в рейды не ходит. В рейдах без повара обходятся. И потому повар — единственно возможная на спец профессия, где резвость ног главным требованием не является.

Понял Тарасыч, что, кроме него, некому принять Золотой эшелон под командование и боязно: Зуброву сколько раз в командирскую рубку завтрак носил, а там кнопочек и лампочек — целый табун, свора целая. Как с ними управиться? Ладно. Была не была. Решил и рванул к бронеплощадке. Тут его (и всех остальных в эшелоне) сразил тоненький голосочек в громкоговорителе:

— Я — Первый.

Никогда еще Первый женским голосом не говорил. Чудеса. Что еще скажет? А голосочек не дрожал:

— Всему личному составу — боевая тревога! — Ухмыльнулся Тарасыч — ишь, зараза, каким языком выучилась говорить. Недаром на командирской кровати спит.

— Тепловозу.

— Я! — рыкнул машинист в селектор так, что во всех вагонах эхом стукнуло.

— В случае новой атаки вертолетов — резкий рывок вперед, скорость максимум.

— Впереди путь не проверен. Лучше рвануть назад — там выемка в грунте, она нас от снарядов спасет.

— Тепловозу. За невыполнение приказа — …запорю шомполами. Башням БМД. Первая — обзор и обстрел назад и вправо, вторая — назад и влево.

— Понял, — подтвердил командир первой. — Понял — подтвердил командир второй.

— Зенитная башня «Шилка» — обзор радаром вперед и влево на юг.

— Понял.

— Танковая башня — обзор и обстрел — на север.

— Никого на севере нет и быть не может. Там поле чистое. Что, они из поля появятся?

— Кто танковой башней командует?

— Рядовой Сабля.

— Рядовой Сабля, у нас тут не броненосец «Князь Потемкин Таврический». Повторите полученный приказ.

— Обзор и обстрел на север.

— Правильно. Тарасыча на связь.

— Я! — заорал в микрофон Тарасыч, удивляясь, зачем он нужен при распределении боевых задач.

— Тарасыч, в танковой башне назревает смута, не будете ли любезны при повторном неповиновении расстрелять виновного.

— Да я его мигом. Разрешите, Оксаночка… простите. Разрешите, товарищ Первый, я с ним по громкой связи поговорю.

— Разрешаю.

— Сабля, прохвост, ты слушай, когда тебе говорят с командного пункта! Смотри, Сабля… — ругается Тарасыч, а сам думает: твердое командование — это хорошо. Но уж эта сцыкушка накомандует. Кто ж главную башню в пустое поле отворачивает!

Оксана сама не знала, зачем приняла командование над Золотым эшелоном. Просто ей показалось, что надо так, что если она этого не сделает, то погибнет весь эшелон. В тактике общевойсковых подразделений она была не очень сильна, и это надо признать сразу. Просто она взяла и глянула на весь эшелон как бы со стороны, представив себя вражеским генералом. И вот она, Оксаночка — вражеский генерал, видит перед собою почти беззащитный поезд. Вот она на него нападает. Что поезд делать будет? Конечно, рванет назад — в выемку. А вперед не рванет: там путь недавно восстановлен и еще не проверен. И решила Оксаночка — вражеский генерал атаковать Золотой эшелон. Лучше всего, конечно, с юга ударить — тут холмы и пролески. Но ведь и в эшелоне же не дураки сидят. Ведь и они это понимают. И потому лучше врагам ударить не с юга, но с севера, откуда их появления никто не ждет.

Она не знала, что, рассуждая именно так, постигла весь курс тактики, которому людей годами учат в военных академиях, но которая сводится к простому правилу делать не то, что противник от вас ожидает.

Смотрит Оксана в перископ на север. Смотрит туда, откуда появление противника менее всего вероятно. Смотрит в пустое поле и сама себя ругает — упрямство свое. Они все солдаты с опытом, а она-то пацанка, боя не видавшая, пороху не нюхавшая. Смотрит Оксана в оптику голубую и глазам своим плохо верит: выплывают три вертолета с севера. Морды у всех акульи, а за ними еще пять, с виду таких же, но потолще.

— Сабля, — попросила она умоляюще защиты у командира танковой башни.

— Цель вижу. Вас понял. — Слова эти рядовой Сабля произнес так тихо и спокойно, что их никто и не услышал, а почувствовали все в эшелоне только дикий рывок и хлопок, рвущий уши. Только буфера по всему поезду волну ударную через себя пропустили. Прокатился лязг по буферам и затих в последнем вагоне. И только тут хлестнул пушечный выстрел по окнам, жалобно задребезжавшим. А у Сабли автоматическое заряжание! Тут же танковая пушка рявкнула еще и еще. И гарью пахнуло, а ветер, сухой и жгучий, по лицам полоснул. У снарядов танковой пушки начальная скорость настолько жуткая, что только вот грохнуло, а уж красная точечка трассера за горизонт скрылась. Первый трассер — левее головного вертолета. Второй трассер — левее. А третий трассер слегка головного вертолета коснулся. Трассер — это пиротехническая смесь, которая в донной части снаряда после выстрела горит ярким огнем, чтоб, значит, виден был путь снаряда. Сам-то снаряд не виден. А в снаряде энергия, которой вполне хватает многотонную башню с танка сорвать и бросить ее далеко в поле. Что тому снаряду хлипкий вертолетик, пусть даже бронированный? Много ли той брони? Против пуль автоматных спасет. Против осколков. А тут снаряд бронебойный. Противотанковый. Коснулся трассер вертолета. Тряхнуло вертолет так, что лопасти винтов рубанули кабину. Тряхануло так, что в турбинах двигателей сорвало лопатки и бисером небо изукрасило. Тряхануло вертолет так, что там, где он был, вдруг оказался рой мелких обломков в диком вращении в тумане и каплях несгоревшего топлива.

— Славненько, — сказал тоненький голосочек товарища Первого.

Танковая же пушка взахлеб выдала еще одну серию, теперь уже в пять выстрелов. Целил Сабля явно во второй боевой вертолет, но не попал. Вся серия трассеров рядом прошла, вреда ему не причинив, но зацепив слегка идущий следом транспортный Ми-8. Тут прямого попадания не было, и потому вертолет рассыпался не на мелкие, а на крупные куски, и люди, барахтающиеся в воздухе, были видны. Много. Это был вертолет с десантом. Эта серия выстрелов имела еще одно приятное последствие: Ми-24, в который Сабля не попал, резко дернул вправо, столкнувшись с идущим следом Ми-8. Сабля стрелял еще. Был одиночный выстрел, потом серия из трех, снова одиночный и серия из пяти. Но больше он ни в кого не попал. Оставшиеся вертолеты рассыпались и, энергично маневрируя, ушли.

— Ай да Сабля! Ай молодец! Да я тебе персональных котлет нажарю. Сам сейчас зайчика в поле поймаю и… только очень, Сабля, не гордись. Хорошо стрелял, только куда бы ты попал, если бы товарищ Первый твое свиное рыло в правильное направление не развернул? Так я говорю, Оксана Александровна?

Не ответил на этот раз командный пункт. Гордая — решили. А Оксана сидела в слезах на полу. Ей было стыдно и обидно. Ей было обидно за этих глупых мужчин, которых только угрозой расстрела можно повернуть в нужное направление. Ей было стыдно за себя, за свой тон и за свои угрозы. Ей было жаль тех людей на вертолетах, которых убили ее приказом. Ведь можно же было просто отогнать их огнем, не убивая! И вообще можно было миром договориться. Ее мучила досада и горькая обида, а еще подступила тошнота. То ли отравилась грибами лесными, которые сама и нашла у самых рельсов, и сама же готовила Зуброву. Странно, она-то этих грибов не ела. А может, отравилась она там, в зоне смерти? Или, может, прицепилась к ней неизвестная ранее хворь?

С тяжелым сердцем возвращался Зубров к разбитому эшелону. Дым увидели давно. На дым и ориентировались. Подъехали. Горит поле.

— Командир, как же это? До эшелона полкилометра!

Зубров и сам это понимает. Неужели так обломки раскидало? Чем же это так стукнуло?

— Командир, обломки!

Потрогал Зубров обломок. Взматерился, не было в эшелоне титановой брони. Откуда?

— Командир, так тут целый вертолет!

Смотрит Зубров, и остальные дивятся. Лежит вертолет на боку, и трупов обгоревших считать не хочется. И другой вертолет чуть подальше — вернее, то, что осталось от него. А там в поле еще какая-то груда. А эшелон-то где?

— Вот он, командир!

Стоит вдалеке на насыпи целенький — вовсе не там, где остановили. Синим кажется, а вокруг все золотое: закат. Шпорит Зубров Аспида:

— Жми, Петя, сокрушу!

Аспида, однако, подгонять не надо: чуть с разгону на насыпь не влетел. Взвыли тормоза непокорно. Тарасыч у бронеплощадки, перед строем, в готовности рапортовать.

— Доложи.

Вся накопленная годами сдержанность понадобилась теперь Зуброву, чтоб сказать это слово, как положено.

— Товарищ полковник, эшелон был атакован с воздуха десятью вертолетами. Потери противника: два боевых и два транспортных вертолета. Наши потери: двое убито и один ранен. Капитан Драч.