Золотой эшелон - Виктор Суворов

И потому будет государственный переворот. Да, да, у них нет другого выхода. Рано или поздно они бы пришли к решению ликвидировать КГБ, свалить все на него и в очередной раз посулить стране новую жизнь. Вот такое время и приспело, дольше им ждать нельзя. Они этот переворот организуют еще до того, как вскроют контейнер. Да ведь и президент за рубежом… Тут и интуиции не нужно! Сказать Мудракову? Так ведь выслушает ли ее, виноватую? И можно ли еще успеть?

Валю прошибло потом. Она сложила документы в сейф, накинула кожаную куртку. Отпустила секретаря: сколько можно парня держать без сна? Рабочий день уже окончен, в конце концов! Она имеет право подумать… Машина подвезла ее к старому Арбату. Тут она и машину отпустила. Ей хотелось побыть одной.

С детства у нее не было советчиков в трудных ситуациях. И друзей никого не было. Все в своей жизни она решала одна, ни с кем не обсуждая. Но эти знакомые с юности старые закоулки любила. Самые лучшие мысли ей приходили здесь. Просто шла по улице, сворачивая, где вздумается.

Вот маленький парк: удивительно, что его еще не снесли! Сколько лет она здесь не была? Тут было ее первое свидание. Как она, дурочка, тогда волновалась! Как мечтала вместо задрипанного пальтишка, со старшей сестры перешитого, появиться в настоящей кожаной куртке — как комсомолка тех легендарных двадцатых! А вот и лавочка та самая. Все перестроили, а она еще стоит. С теми же завитушками, какие тогда были в моде. Парнишка, что тогда ее целовал, наверное, женат давно, детей нарожал… А она, Валя…

Тут у нее что-то взорвалось в затылке, а потом стало темно.

— Снимай с нее куртку скорей! Да не порви, олух!

— Гля, Петька, у ней пушка настоящая! Видать, из начальства сучка! Может, добьем?

— Сама сдохнет. Рвать надо когти скорей. Может, у нее подстава. Шузы еще с нее сдерни, и валим.

Двери открылись, и в кабинет вошел широкоплечий молодой человек в светло-сером костюме.

— Товарищ генерал, майор Авилов по вашему приказанию прибыл.

— Присаживайся, майор, — сказал Мудраков, не вставая из-за стола. — Ты, майор, раньше занимался эвакуацией из-за границы проштрафившихся дипломатов?

— Так точно, товарищ генерал.

— Спецподготовку в институте токсикологии проходил?

— Так точно.

— А потом в оперативный отдел тебя перевели. Как, работой доволен?

— Так точно, товарищ генерал.

— Да что ты все заладил: так точно да так точно! А я вот тебе новую работу предложить хочу. Благо очному знакомству с тобой предшествовало заочное. Персональный референт мне нужен, Коля. Должность эта полковничья. Отчитываться только передо мной. А с предыдущим референтом Валей Бирюковой несчастье случилось. Бандиты на улице напали — что самое нелепое, и вправду случайно. На одежду позарились. Ну, дали по голове. Она теперь в клинике Склифосовского. Врачи, конечно, обнадеживают. Однако состояние тяжелое: бредит. А ты сам понимаешь, для нашего сотрудника бред — действительно состояние опасное. Жаль. Очаровательная женщина была. Но, боюсь, не выживет. А работу делать кому-то надо… Как ты, Коля, а?

— Я, товарищ генерал, всегда…

— Ну-ну, ты не юный пионер. Теперь у тебя начальства никакого нет, кроме меня. Рад?

— Рад, товарищ генерал. Вот уж не думал…

— Теперь думать придется. И знаешь что? Пока ты еще в должность не вступил — сходи-ка навести предшественницу. Может, она и без сознания — а ты ей все-таки цветочки принеси. Как-никак, знак внимания.

Они посмотрели друг другу прямо в глаза.

— Будет исполнено, товарищ генерал.

— Можешь идти, подполковник. Завтра примешь все дела.

Валентина Бирюкова скончалась в больнице тем же вечером, не приходя в сознание.

Справа по ходу поезда, сколько хватало глаз, была вода и вода: Волгоградское водохранилище. Солнце уже встало, подымая туман от воды. Драч зевнул и глянул на часы. Через пять минут кончится его смена, и пойдет он в теплое купе, приголубит Любку. А потом уж поест от души: Любка, небось, уже лучок нарезала, сало розовое напластала. А там и остановимся, и еще разок позавтракаем. А там опять длинный перегон, можно будет отоспаться.

Сны Драчу почему-то всегда снились невоенные — те, конечно, что ему случалось запомнить. Особенно он любил возвращаться в один, где был хуторок с вишнями и грушами, пара справных коней, которых он поил из речушки, и женский голос его звал из окна…

— Батальон! Говорит Первый.

Драч очнулся. Дымка за окном, показалось ему, пожелтела.

— Майор Брусникин и капитан Драч — ко мне.

Идя к командирской рубке, Драч почувствовал, как поезд набирает скорость.

Зубров уже ждал очень спокойный. Но время на обычные шуточки терять в этот раз не стал.

— Мы за ночь мимо двух деревень проехали, не считая мелких домиков. Я в инфракрасный прицел смотрел. Ни огонька, ни дыма из трубы, никакого шевеления. Оно, конечно, ночью так бывает. Но мне все же неладное показалось. А третью деревню проезжали полчаса назад, считайте, утро уже. И в ней та же картина, только у одной избы собака у будки на цепи лежит, лапами кверху. Я в центр запрос послал. Так они, суки, ответили, что будут выяснять и часа через четыре выйдут на связь. Что скажете, господа офицеры?

— А что тут скажешь, командир, — заговорил Драч. — Поворачивать обратно уже поздно. Бог даст, пронесет. Неужели не проскочим на полной скорости?

— И я того же мнения, — добавил Брусникин. Зубров взялся за микрофон селекторной связи:

— Батальон! Говорит Первый. Химическая тревога. Радиационная партия — в головной вагон. Доклады о радиационной и химической обстановке каждые двадцать минут. Личному составу находиться в противогазах. Дверей и окон не открывать. Воды для питья, приготовления пищи и в гигиенических целях не использовать до особого распоряжения. Приготовленную пищу — за борт!

Затем он повернулся к Драчу:

— Ты, Иван, Россом займись: в противогаз его и ко мне в рубку! Мне с командного пункта сходить нельзя.

— Есть.

Драч, разумеется, понял этот приказ расширительно: присмотреть и за Оксаной. Через несколько минут Поль с Оксаной, как голубяточки, сидели в рубке и легкомысленно потешались друг над другом. Девчонка так и не поняла, в чем дело (Драч сказал ей, что тревога учебная). А Поль так старательно изображал Оксане жестами слона, притопывал и размахивал ушами, что не разобрать было — понимает он опасность или нет. Во всяком случае, Драч был уверен, что девчонка рядом с Полем в панику не впадет.

Любка осталась в купе, но Драч успел туда смотаться и лично напялить на нее противогаз. За спецназом приглядывать было не нужно. За Зинку тоже можно было не волноваться: на то есть Салымон. Противогазов лишних хватало: поредел личный состав… Оставалось ждать.

Поезд шел как в оцепененье. Только гром колес нарушал тишину. Вдруг ожил громкоговоритель.

— От радиационного поста циркулярный. Отклонений в радиационной и химической обстановке не обнаружено. Радиационная партия. Прием.

Зуброву показалось, что он услышал вздох облегчения. Он даже оглянулся, но на командном пункте никого, кроме него, не было. Из-за поворота, километрах в четырех по ходу, показалась железнодорожная станция. Зубров снова — к микрофону:

— Говорит Первый. Сбавить ход. Радиационной партии у станции — внеочередной доклад.

Воздух был прозрачен, как бывает только ранним утром. Картина Левитана — и только. Тишина, спокойствие. Поезд со скоростью пешехода подходил к станции. Вот уже и без бинокля можно было видеть, что весь перрон заставлен кошелками и мешками. Между ними где лежали, где сидели люди — давно, видно. По лохмотьям только было и разобрать, кто мужик, кто баба. А вот и ребятенок лежит, и в том, что осталось от ручонки его — леденец недососанный. И вороны дохлые тут же вокруг валяются.

— Отклонений в радиационной и химической обстановке не обнаружено, — доложил громкоговоритель.

— Господи, да чем же их так? — прошептал Зубров, забыв, что у самых губ — микрофон селекторной связи.

У конца перрона на рельсах лежал еще один труп, а на веревке, метрах в двух от него задрал в небо бороду серый козел. Поезд, не меняя скорости, переехал тело.

— Говорит Первый. Полный вперед.

Так и шел поезд сквозь мертвую зону, не ведая, отравлен ли он уже весь неведомо чем или нет. Чем противогаз хорош помимо основного своего назначения — это что лица твоего никто не видит.

Через час громкоговоритель к очередному докладу об отсутствии отклонений добавил, что по ходу поезда имеет место станция, на которой — живые люди.

Зубров все это время не отрывался от перископа. Хобот противогаза мешал, и хотелось сплюнуть.

— Говорит Первый. Остановка у станции.

У ближнего края платформы горбоносый мужик наливал из крана большой бочки в стакан прозрачную жидкость. Зубров сорвал противогаз и отдал команду:

— Отбой химической тревоги!

Эшелон остановился, все загалдели с оживлением. Через минуту Зубров слушал приведенного Драчом со станции мужика.