Жернова истории - часть 1 - Андрей Колганов

Время шло, холоднющий март подошел к концу, и повеяло апрельским теплом – третьего апреля "Правда" сообщила, что состоявшийся накануне Пленум ЦК РКП (б) постановил созвать очередной, XIII съезд РКП 20 мая сего года. А это значило, что денечки для меня становились горячими…

Первым делом я воспользовался приглашением Д.Б. Рязанова, и навестил его в Социалистической академии, располагавшейся недалеко от моего дома, по соседству с Музеем Изящных Искусств, в начале Малого Знаменского переулка в бывшем особняке Голицыных. В этом здании я частенько бывал в своей прежней жизни – студентом я проходил там практику в Институте экономики АН СССР, а когда Институт экономики переехал в новое здание у метро "Профсоюзная", то захаживал в Институт Философии, продолжавший занимать этот особняк.

Здесь, еще с лета 1922 года, Давид Борисович настойчиво и целеустремленно превращал несколько выделенных ему кабинетов Соцакадемии в Институт Маркса-Энгельса. Отыскав его в кабинете теории и истории марксизма, я обнаружил Рязанова в гордом одиночестве корпящим над каким-то документом. Неужели какая-нибудь раритетная рукопись Маркса? Поздоровавшись, и удостоившись в ответ легкого кивка Давида Борисовича, так и не оторвавшего взгляд от бумаги, быстро подхожу ближе, движимый любопытством. Нет, это не раритет. Директор Институт Маркса-Энгельса сам что-то сочиняет.

Когда я подошел уже совсем вплотную к столу, Рязанов, наконец, соизволил поднять на меня глаза, буркнул – "присаживайтесь!" — кивком указывая мне на стул, затем, видимо, сочтя свое поведение недостаточно вежливым, со вздохом все же окончательно оторвал глаза от сотворяемого им документа, и промолвил:

— Желаю здравствовать! Вот, оторвали меня от бюрократического сочинительства – изобретаю проект постановления о переименовании Социалистической академии в Коммунистическую. — Однако, несмотря на то, что Давид Борисович постарался придать своему голосу слегка ернический тон, мне почему-то казалось, что он придает этому переименованию некое значение. — К нам-то с чем пожаловали?

— Позвольте представиться – Виктор Валентинович Осецкий! — не забываю о правилах хорошего тона.

— Полноте, голубчик! — машет на меня рукой Давид Борисович. — Я еще не старик, и провалами памяти не страдаю. Это ведь вы подходили ко мне на лекции в Коммунистическом университете, когда тамошние комсомольцы заварушку устроили? С вами еще такая симпатичная барышня была… — и тут Рязанов снова вздохнул, но на этот раз едва заметно. — Так что у вас за дело?

— Дело такое: разбирая мои старые архивные бумаги, я натолкнулся на записку Леонида Борисовича Красина с резолюцией Ленина. Как я слышал, теперь подобного рода бумаги положено…

— …Теперь подобного рода бумаги положено сдавать в Институт Ленина при Истпарте, — продолжил за меня мою мысль Рязанов, — но вы явились не по адресу: этим делом у нас заведует сам товарищ Каменев. — И с этими словами Рязанов воздел указательный палец к небу, сохраняя торжественно-серьезную мину на лице.

— А не могли бы вы, Давид Борисович, взять на себя труд переправить эту бумагу в Институт Ленина таким образом, чтобы она непременно попала в руки Каменеву? И чтобы никоим образом нельзя было определить, что эта бумага исходит от меня? И еще крайне желательно было бы, чтобы вместе с этим документом к Льву Борисовичу попал еще один, к делам Истпарта отношения не имеющий, но имеющий большое значение лично для товарища Каменева. — Я вопросительно уставился на своего собеседника.

Рязанов медлил, немного нахмурившись, и разглядывал меня в упор. Зная его репутацию, я решил, что называется, не темнить, а рассказать все, как есть. Доносить он ни в коем случае не будет, а если откажет – есть и другие варианты. Правда, будет немного жаль той толики нервов, которую пришлось потратить накануне. Пользуясь тем, что Фрумкин, замещавший Красина на время пребывания того во Франции, на несколько минут оставил меня в кабинете наркома одного, я лихорадочно обшарил несколько архивных папок, и под конец все же обнаружил столь нужный мне документ с ленинским автографом.

— Так вы хотите, пользуясь моей добротой, подбросить Льву Каменеву горячий уголек за пазуху? — прервал молчание Рязанов.

— Именно! — не раздумывая, согласился я. — Вот, если хотите, можете ознакомиться с письмом, которое требуется "случайно" подколоть к официальной корреспонденции, которая пойдет от вас в Институт Ленина к Каменеву. А достаточный предлог для такого официального обращения я вам принес. — И с этими словами я протянул директору Института Маркса-Энгельса и записку Красина с ленинской резолюцией, и собственное письмо, написанное аккуратнейшим чертежным шрифтом…

Рязанов внимательно изучил оба документа и снова задумался.

"Этот Осецкий непрост, ох, непрост. В корень зрит. Недаром он мне тогда, уже при мимолетном знакомстве, показался весьма неглупым человеком". — Рязанов внутренне усмехнулся своим мыслям и промолвил, с прищуром глядя на меня:

— А что, если мне просто придти, да самому выложить Каменеву это письмо? От себя лично?

— Нет, не пройдет, — тут же отзываюсь на этот зондаж. — Заершится наш председатель СТО: "опять, — скажет, — этот полуменьшевик тут воду мутит!" У вас ведь, Давид Борисович, в нашем руководстве репутация штатного возмутителя спокойствия. Даром, что вы ни в одну оппозицию не входили и не входите, а потому вас, простите, всерьез не принимают, и гонений не устраивают.

— Ладно, — Рязанов снова тянет паузу, — отнесу я Каменеву ваш документик. Так, чтобы он ни о чем не догадался, и ни меня, ни вас, с этим делом связать не смог.

…Когда Лев Борисович Каменев, выбрав возможность уделить несколько часов работе в Институте Ленина, директором которого он был недавно назначен, сел в своем кабинете разбирать поступившую на его имя корреспонденцию, он не предполагал чего-либо экстраординарного. Пришедший после телефонного звонка Рязанов принес ему записку Леонида Красина с ленинскими пометками, которая ничем не выделялась в ряду десятков таких же документов, поступавших в Истпарт и к нему лично. Но, доставая из шкафа папку, куда он складывал подобные поступления, и убирая в нее очередной ленинский автограф, Каменев не заметил стремительного движения Давида Борисовича, ловко всунувшего какой-то конверт в середину пухлой стопки не разобранной корреспонденции.

После короткой беседы с Рязановым – приятный собеседник, надо сказать, если бы он поменьше язвил по поводу серьезных политических вопросов, — Лев Борисович несколько раз глубоко вздохнул и устроился за стол – разгребать накопившуюся почту. Беря из стопки очередной конверт со штампом Госиздата, Каменев обратил внимание, что к нему скрепкой подколот еще один. Разъединяя конверты, он отложил нижний снова в стопку, чтобы вернуться к нему в свою очередь.

Когда Каменев снова взял в руки этот конверт, на нем значилась обычная уже для него надпись: "ЦК ВКП (б), Институт Ленина. Директору института тов. Л.Б.Каменеву". Рутинным движением он вскрыл бумажную оболочку при помощи ножа для разрезания книг, и обнаружил под первым конвертом ним еще один, уже не стандартный канцелярский, из желтоватой бумаги, а склеенный вручную из обычного писчего листа. Надпись на белой бумаге была короткой, но сумела приковать к себе его внимание: "Льву Борисовичу Каменеву. Лично. Строго конфиденциально". — Каменев повертел конверт в руках, но больше никаких пометок на нем не было.

Слегка поморщившись от такой игры в конспирацию, Лев Борисович вскрыл конверт и развернул письмо. По мере того, как он читал его, лицо его начало вытягиваться, а ладони стали влажными…

"…Для вас не является секретом, что Оргбюро ЦК и Секретариат ЦК через Учраспредотдел сосредоточили в своих руках все назначения в партии на какие-либо мало-мальски значимые должности. Собственно, на XII съезде об этом говорилось открыто, да и тов. Сталин в своей статье против Рафаила в "Правде" за 28 декабря не постеснялся об этом напомнить, к тому же поставив себе в заслугу то, что "за 1922 год прошло через учраспред ЦК 10 700 человек (т. е. вдвое меньше, чем за 1921 год)".

Вас не обеспокоило заявление Преображенского на XII съезде, что уже треть губернских секретарей была назначена Секретариатом ЦК. Еще бы! Иосиф Виссарионович пока советуется и с вами, и с Зиновьевым, и с Рыковым, и даже с Бухариным, стараясь учитывать ваше мнение при этих назначениях. Вы вполне справедливо считаете, что Сталину сейчас не под силу открыто выступить с претензией на положение вождя партии, и поэтому он вынужден с вами считаться.

Одного вы не берете в расчет: все это "сердечное согласие" — до поры. Я очень опасаюсь, что вы не придали должного значения другому сообщению Сталина из уже цитировавшейся мною выше статьи в "Правде". А сообщил он следующее: "…ответственных работников за год распределено ЦК 5 167 человек (т. е. меньше половины общего числа прошедших через учраспред)". Чтобы вам стало понятно действительное значение этой цифры, довожу до вашего сведения: за год перед назначением Сталина Генсеком ЦК через Учраспредотдел было назначено ответственных работников по списку N1 всего лишь 350 человек. А Сталин за первый год в этой должности провел через контролируемый им Секретариат в пятнадцать раз больше назначений!