Жернова истории - часть 1 - Андрей Колганов

Еще раз оглядываюсь. В пределах прямой видимости – никого. Сбрасываю с плеч сидор, старательно раскручиваю его за лямки и зашвыриваю метра на четыре от берега. Коротко булькнув, он вместе со своим тяжелым грузом уходит под воду.

Я и не подозревал, какая буря поднялась в Политбюро и в Секретариате ЦК, когда на столы партийных вождей поступило несколько писем с мест, с приложением тех текстов, которые я так старательно рассылал. Все подробности этой бури так никогда и не стали мне известны, но Бухарин впоследствии, вспоминая об этом, качал головой, и приговаривал:

— Коба тогда чуть всю душу не вытряс из Агранова, требуя найти отправителей этих злополучных писем, но тому так и не удалось отыскать никаких зацепок. Сколько уж он народу перетряс в аппарате ЦК, и бывших секретарш Ленина допрашивал, и на Крупскую чуть не орал (а наедине, может и орал – с него станется), — и все без толку. Так что пришлось собирать Политбюро, и думать, как же быть. Да тут еще оказалось, что Зиновьев с Каменевым непонятно из-за чего стали собачиться со Сталиным. "Выкладывай, — говорят, — карты на стол. Хватит втемную играть!". Я тогда не сразу понял, о чем это они, но уже чуял, что добром это не кончится…

Глава 15. Прогулки по Нескучному саду

Время торопило. Не успели мы расстаться с милой дамой по имени "МЕРЦЕДЕС" (впрочем, попившей немало моей кровушки), как на следующий день, в понедельник, 21-го (кстати, канун дня рождения Ленина), меня ждало еще одно романтическое приключение. Вечером, после работы, я сел на трамвай, но не поехал домой, а по знакомому уже маршруту отправился в сторону Калужской заставы. На этот раз я сошел, не доезжая две остановки до Окружной железной дороги, и направил свои стопы в Нескучный сад.

Если кто-то решил, что я решил устроить вечернюю прогулку с Лидой Лагутиной, и отправляюсь на свидание с ней, то он жестоко обманулся в своих ожиданиях. Как раз в эти недели я инстинктивно сторонился ее, не желая даже случайно впутать девушку в закручивающуюся интригу. В Нескучный сад я пошел один.

Выйдя к Александрийскому летнему дворцу, замираю на несколько секунд. Сюда в 1936 году перевели, или правильнее сказать – переведут? — или, может быть, и не переведут вовсе? В общем, в моем времени именно в 1936 году и именно сюда перевели из Ленинграда Президиум Академии Наук СССР. К этому же времени на площадь перед дворцом переехал с Лубянской площади фонтан, место которого занял памятник Ф.Э. Дзержинскому. Сейчас же фонтана не было, и место смотрелось как-то непривычно…

Поворачиваю направо и двигаюсь по запущенным аллеям дальше, к Екатерининским прудам. У дворца мне делать нечего – мне нужно местечко поукромнее. Вдоль дорожек сада пробивающаяся свеженькая травка пока не сумела скрыть прошлогоднюю пожухлую листву и все это смотрится как-то грустно. Да и листва не успела распуститься, а потому деревья и кусты выглядят голыми, хотя набухшие зеленые почки обещают скорые перемены к лучшему. Но сейчас аллеи не производят того романтического впечатления, которое возникает, когда они одеваются буйной зеленью.

Где-то там, ближе к Крымскому мосту, постепенно затихала многоголосая Всероссийская сельскохозяйственная выставка, а здесь можно было встретить лишь редкие парочки. Глубокие тени от разросшихся деревьев пересекают мне путь, а между голых ветвей то и дело мелькают красновато-золотистые лучи предзакатного апрельского солнца, и на аллеях поэтому еще довольно-таки светло.

Не доходя немного Ванного домика на Екатерининских прудах, замечаю аркообразное сооружение из крупных камней. Так-так, да это же грот Дельсаля! Кажется, он-то мне и нужен…

Подхожу ближе. Да, тут достаточно большие щели между камнями, и в то же время вероятность, что во время дождя внутреннюю поверхность грота будет заливать водой, на мой взгляд, невелика. Пожалуй, другого места я искать и не буду.

Вернувшись домой, и поужинав в компании Игнатьевны, приступаю к каллиграфическим упражнениям. Беру несколько листков бумаги с собственными черновыми заметками, и начинаю составлять алфавит из рукописных букв, не похожих по начертанию на мой собственный почерк. Выбираю стиль основательно, с акцентированным нажимом прописанных пузатеньких буковок. Кажется, получился вполне себе симпатичный – и, главное, явно отличающийся от моего – стиль письма.

Следующая задача – разработать связки между рукописными буквами, чтобы они также отличались от тех, которые я сам машинально вывожу при письме. На это уходит значительно больше времени, но вот, наконец, и этот труд завершен. Теперь можно и на боковую. Потому следующей задачей, которую предстоит решить, надо заниматься не на сонную голову.

Вечером во вторник приступаю к тренировкам. Мне надо научиться писать новым, только что разработанным почерком, да так, чтобы не возникало впечатления, что я старательно выводил каждую буковку – почерк был естественным. Я пишу, пишу, и пишу до одури, сверяясь с образцами, созданными накануне. Затем приходится устраивать перерыв – почистить перо, долить чернил в чернильницу (потому что, само собой, своим "Паркером" такие послания писать не следует), сжечь черновики в дровяной печи на кухне.

Для разрядки приступаю к другой части своего плана – раскладываю на столе купленные накануне несколько коробков спичек, обычный конторский казеиновый клей (гуммиарабика по нынешним временам было не достать), бумагу, служебные конверты из плотной коричневатой бумаги, пакетик с калийной селитрой, бутылочку силикатного клея (каких трудов его стоило раздобыть – это отдельная песня), моток суровых ниток и довольно длинный гвоздик.

Первым делом замачиваю в воде край конверта, а также верхний и нижний край листа обычной писчей бумаги, и кладу все это просохнуть. Затем разламываю три коробка спичек (этикетка на них изображает аэроплан с кулаком вместо пропеллера, а наискосок идет надпись "Ультиматум" — это наш агитационный ответ на ноту лорда Керзона 1923 года) и аккуратно отделяю боковые стенки с намазкой. Затем из получившейся после варварского уничтожения коробков горки спичек выбираю дюжину, делаю на каждой палочке очень аккуратный небольшой поперечный надрез перочинным ножиком, и привязываю к каждой спичке отрезок суровой нитки. Следующим шагом складываю эти спички в ряд, головками в одну сторону, плотно придвигаю их друг к другу, а затем наклеиваю на них широкую полоску плотной бумаги. Все. Пусть сохнут, а меня вновь ждут каллиграфические упражнения.

В этих заботах проходит один мой вечер, второй, третий… Почерк начинает получаться все естественнее. Несколько конвертов и листов писчей бумаги после нескольких циклов намачивания и высушивания я пропитываю по краям раствором селитры. По другому не выходит – если намочить бумагу селитрой без этих предварительных процедур, она будет довольно стойко тлеть, но не гореть. На листе писчей бумаги, сразу под полосой, пропитанной селитрой, я наношу другую полосу – сильно разбавленным силикатным клеем. Эта полоса должна задержать горение бумаги. А сильно разбавленным – чтобы не мешал на этой бумаге писать.

Все эти манипуляции приходится проделывать, надев кожаные перчатки, извлеченные из кармана пальто, висящего в гардеробе. Жутко неудобно, руки потеют, перчатки приходится то и дело снимать, чтобы дать рукам возможность отдохнуть, а перчаткам – проветриться. Но иначе нельзя: отпечатки пальцев снимать уже умеют. Не знаю, насколько хорошо, и с любых ли поверхностей, но рисковать в любом случае не хочется.

Как я и думал, создать шедевр каллиграфического творчества на моих заготовках с первого раза не удалось, и в дровяную плиту на кухне отправились результаты первых двух неудачных попыток. Кстати, проверил – и конверт, и писчая бумага по краям, где они пропитаны селитрой, вспыхивают достаточно активно, а полоса силикатного клея горение приостанавливает. Но вот, получен, наконец, вполне удовлетворивший меня результат. Даже остался один неиспользованный комплект – конверт и бумага с селитряной пропиткой. На них я испытываю свое зажигательное устройство. Сработало!

Теперь надо снова надеть перчатки и с превеликими трудами (насколько проще работать просто пальцами, без перчаток!) воспроизвести ту же конструкцию на заклеенном конверте, куда помещено только что изготовленное письмо. Остается лишь уничтожить все неиспользованные остатки в так хорошо исполняющей эту функцию дровяной плите – и спать!

В субботу вечером, 26-го апреля, наношу еще один визит к гроту Дельсаля в Нескучном саду и оставляю в щели подходящего размера заготовленный конверт, предварительно заколотив в глубине этой щели гвоздик, к которому примотаны кончики суровых ниток. Все, теперь можно звонить в ОГПУ. Но откуда?

Таксофонов в сегодняшней Москве совсем негусто – всего несколько десятков. Я знаю, что они есть в нескольких гостиницах. Но там все на виду. А в гостинице "Люкс", куда было сунулся накануне, так вообще стоит пост – там, оказываются, живут работники Коминтерна, в том числе приезжающие из заграницы, и на входе проверяют пропуска!