Жернова истории - часть 1 - Андрей Колганов

После очередного похода в тир на Лубянке (кажется, это было во вторник, восемнадцатого марта) я набрался смелости и поинтересовался, как она смотрит на то, чтобы посетить электрический театр – то, что в прежние времена называли синематограф, а теперь все чаще именуют просто "кино". До революции в Москве было около ста электрических театров, к концу 1921 года работало только десять, но сегодня их число уже перевалило за полсотни, и спрос пока до конца не насыщен.

Пройдя по бульварам, и обогнув Страстной монастырь, мы оказались на Тверской. Лида вывела меня к одному из ближайших к ее дому кинотеатров – это оказался знаменитый "Арс" на Тверской, где в мое время размещался Драматический театр им. К.С. Станиславского. Передо мной "Арс" предстал в том виде, какой его здание приняло в 1915 году, после перестройки специально под кинотеатр (ибо к моему времени фасад был довольно сильно упрощен, были утрачены некоторые элементы отделки, здание потеряло львов над верхним карнизом).

Мою спутницу здание "Арс" натолкнуло на несколько иные ассоциации. Махнув рукой в направлении противоположной стороны Тверской, она поведала мне:

— Вон там совсем недавно клуб анархистов был. Прямо над входом черное знамя развевалось – все, как положено. Ну, мы его, в конце концов, прикрыли.

— А теперь там что? — спросил я, силясь разглядеть в неверном свете вечерних сумерек какую-то вывеску, намалеванную в манере кубизма.

— А теперь там какие-то чудаки кооператив устроили, под названием "Всеизобретальня всечеловечества", — слегка поморщилась Лида. — Чтобы они там хоть что-то путное изобрели – о таком и не слышно. Единственное, что в этой затее есть настоящего, так это столовая, в которой всяких горе-изобретателей кормят со скидкой.

У входа в здание кино толкалась в основном "чистая" публика – нэпманы с семьями или любовницами, спецы, советские служащие не самых низших разрядов. Наряду с ним было немало зрителей, одетых попроще – сегодня давали "Красных дьяволят" режиссера Перестиани, и эта фильма привлекала к себе соответствующую публику. Впрочем, буржуазно-мещанский зритель тоже был не прочь посмотреть увлекательно снятый боевик, и тот факт, что действие происходило во время гражданской войны, а героями были "красные", не был особым препятствием к тому, чтобы воспринимать ленту, как развлекательную. Несмотря на поздний час – было уже начало девятого – в толпе зрителей мелькали и ребятишки, которые составляли едва ли не главный контингент почитателей "Красных дьяволят".

Когда-то давно, в детстве, я уже видел эту ленту, да и сейчас был не прочь освежить в памяти свои впечатления. Ведь это, пожалуй, один из первых, если не самый первый советский фильм в жанре альтернативной истории – в нем Нестора Махно "красные" захватывают в плен, хотя в реальной истории ему удалось отбиться и прорваться за кордон

Протолкавшись к кассе, я узнал, что остались только самые дорогие билеты – по 90 копеек (а с утра на задние ряды можно было сходить и по 25). При средней цене билета примерно в полтинник кино было трудно назвать совсем уж общедоступным развлечением. Если ты получаешь 30–40, а то и 15 рублей в месяц, полтинничками на кино разбрасываться не станешь. Разве что по большим праздникам… Но при моей зарплате 90 копеек за билет – это было не препятствие, и вскоре мы уже проталкивались через толпу к своим местам.

После фильма я спросил Лиду, по лицу которой блуждала неясная улыбка:

— Ну как, на твой взгляд – стоило смотреть?

Девушка, как будто очнувшись от наваждения, резко повернула голову в мою сторону, некоторое время помолчала, как будто бы прислушиваясь к каким-то внутренним ощущениям, а потом медленно проговорила:

— Честно сказать, это ведь все полная ерунда. На самом деле то, что они наснимали, совсем на настоящую гражданскую войну не похоже. — И тут же, почти без паузы, добавила, чуть смутившись:

— Но смотрится почему-то с интересом. Ерунда же, а я сама смотрела, не отрываясь, хотя и знаю прекрасно, что гражданская вовсе не из таких веселых приключений с трюками состояла. А вы как думаете? — перевела она стрелки на меня.

— Думаю, что если идея фильма правильная, и подана не скучно-назидательно, а так, чтобы привлечь сердца зрителей, значит, лента хорошая. Другое дело, что нужны и такие фильмы, которые будут говорить всю правду о войне, всю до конца.

— На такую правду, пожалуй, зрителя калачом в кино не заманишь, — зябко дернула плечом Лида.

— Сейчас, наверное, так и есть, — киваю, соглашаясь, — слишком уж свежи в памяти личные переживания каждого, кто был вовлечен в эту кровавую мясорубку. Но с течением времени воспоминания сгладятся, боль притихнет, и правда о тех днях, показанная на экране, станет очень нужна, особенно для новых поколений. Ведь и вранья вокруг наших дел будет наверняка накручено много, а кино должно будет этому противостоять, не дать исказить и затоптать то, что мы пережили, либо отлакировать и приукрасить, пусть даже из благих побуждений.

Тем временем мы миновали здание бывшего Английского клуба, на одной из колонн ограды которого я разглядел в слабеньком ночном освещении плакат (похоже, работы Родченко), который гласил что-то вроде: "Тот не гражданин СССР, кто не акционер Добролета!". На плакате был изображен взмывающий ввысь аэроплан, а внизу были даны адреса отделений банков, где можно приобрести акции.

— Лида, а ты- гражданин СССР? — спросил я ее кивая на плакат. Она сначала не поняла, потом рассмеялась, и вдруг расстегнула верхнюю пуговицу пальто, отогнула лацкан, сдвинула в сторону шарф… Теперь настала моя очередь недоумевать, пока я не разглядел в неверном свете редких фонарей приколотый к ее платью значок, изображавший одномоторный биплан, с красной эмалевой звездой наверху, в которую были вписаны цифры "1923", и синей эмалевой лентой с первыми слогами надписи "Общество друзей воздушного флота".

Вообще-то говоря, "Добролет" и ОДВФ – это были разные организации, хотя и основанные почти одновременно. Первая – это было акционерное общество для развития гражданской авиации. Вторая – основанная по инициативе Л.Д. Троцкого добровольная общественная организация с целью содействовать развитию военной и специальной авиации. Но, так или иначе, свою лепту в развитие советского воздухоплавания Лида внесла… Пока мы занимались на ходу рассматриванием плаката и значка, впереди уже открылся вид на памятник Пушкина.

Мы расстались с Лидой на Тверском бульваре. Помахав ей рукой на прощанье, я отправился к трамвайной остановке. Уже добравшись до дома, и наскоро поужинав, я задумался – что же мне делать дальше? Нет, вообще-то дел хватало. В наркомате я сейчас подключился к несвойственной моему отделу работе: с программой импорта сельскохозяйственных орудий и машин мы справились, но вот с их продвижением конечному потребителю возникли проблемы. Поэтому сейчас проводилась ревизия нереализованных запасов сельхозмашин, и они предлагались крестьянам со скидкой от 3- до 50 %, причем предпочтение отдавалась коммунам, совхозам и крестьянским кооперативам. Ну, внутренняя торговля – это было не мое дело, а вот к ревизии и оценке запасов меня как раз и привлекли.

Так что на работе дела шли своим чередом, но вот с моими политическими задумками дело обстояло непросто. Я лишь в самых общих чертах наметил себе линию поведения, а из конкретных дел наметил (и уже частично реализовал) лишь один пункт. Троцкого и левую оппозицию удалось частично вывести из игры, ослабить давление на этот фланг, и тем самым ослабить одновременно степень консолидации правящего большинства перед лицом общего врага. Теперь надо было двигаться дальше. Но куда и как?

Ничего глобального и эпохального я придумывать не стал. Стратегия дальнего прицела пока не желала ясно формулироваться. Для начала надо было решить те задачи, которые нельзя было отложить – с ними надо было разобраться до XIII съезда партии (точная дата которого пока не была известна). Чего же я хотел добиться к моменту съезда и на самом съезде? Надо было, наконец, ясно сформулировать для себя эту задачу.

При всех моих резких личных антипатиях к Сталину, я понимал, что в моей истории он получил поддержку большинства партии и пришел к власти отнюдь не случайно, не из-за одного только перевеса в мастерстве политической интриги. И другого руководителя, который мог бы держать в узде страну, которую необходимо жестко гнать вперед по пути форсированной модернизации, я не видел. Да, были люди, у которых имелся перевес перед Сталиным либо в знаниях, либо в глубине и гибкости ума, либо в человеческой порядочности, наконец. Но ни одному из них не под силу была та задача, которую история поставила перед Советской Россией. Троцкий? Этот, пожалуй, мог бы, но цена его восхождения к верховной власти – страшная внутрипартийная драка с непредсказуемыми последствиями. Слишком рискованно! Вот разве что Дзержинский… Но даже если забыть о том, что он совсем не желает оказаться в этой роли, он физически не выдержит предстоящего марафонского забега.