На крутом перевале (сборник) - Марин Ионице

А в следующую среду возле кабинета доктора выстроились около двадцати крестьян, и еще пять человек были в самом кабинете. Они входили группами, с родителями, братьями и знакомыми. Человека в белом халате вдруг резко кольнуло чуть ниже левого соска, и он почувствовал необъяснимый страх.

— Только тогда я узнал, что такое страх на самом деле, — рассказывал доктор. — Нелегко смотреть смерти в глаза. Какую-то минуту я думал, что делать. Решил уже было покориться судьбе. Был инфаркт, я хорошо это знал, но что будет с этими людьми? Как позволить им видеть немощь врача перед лицом смерти? Ты не можешь вот так умереть на глазах такого количества людей, ты, который вселил в них столько надежды. Я попросил большую дозу ксилина и, так как у ассистентки дрожали руки, сам сделал укол в ту часть груди, где полоснула боль. Меня проводили к машине. За руль сел заведующий больничным пунктом и повез меня по дальней, но с лучшим покрытием дороге. Мы успели в реанимацию.

Люди из того села все еще убеждены, что доктор сам себе сделал укол прямо в сердце и так приехал в больницу со шприцем в груди.

Во всяком случае, кое-кого из них можно видеть ежедневно по ту сторону больничного забора, карабкающихся на него из любопытства.

Во время обеда эти люди усаживаются на траву, развязывают узелки, чистят яйца и едят их с пучками зеленого лука, макая его в соль.

— Пришел пьяный кукольник.

— Ты что такое говоришь? — Она кладет мне руку на голову. — У тебя нет температуры?

— Пришел пьяный кукольник. Я знаю, что говорю, не думай, что брежу.

Она озабоченная поднимается со стула, не зная, что и думать, и тем более, что делать.

— Ты этого не ожидала, не так ли?

— Конечно же нет! Как ты меня напугал!

— Не бойся. Это кое-что из более ранних воспоминаний моего детства. Воспоминаний о событиях, которые были раньше.

— Раньше чего?

— Раньше потопа.

— Нравится тебе подшучивать, почему тебе это так нравится?

— А кому не нравится? Было бы над кем.

— Это чепуха…

— Может быть… Мода… Монеско, Беккет… Однако кукольный мастер напился по-настоящему.

— Тебя надо записать на магнитофонную пленку. Разыгрываешь спектакли сам с собой и со мной…

— На этот раз речь идет об игре, наоборот, кукольника… Знаешь, в моем белом, как будто из мела, городе детства на площади за вокзалом было что-то вроде будки, в которой стоят солдаты-часовые, но только похуже. На ней была вывеска «Театр кукол и марионеток». Для того чтобы начать спектакль, старику достаточно было снять ставень. Кто хочет — останавливается, кто не хочет — проходит мимо. Маленькая копилка в виде черепахи была в распоряжении тех, кто хотел внести свой вклад добровольно, без принуждения, на содержание этого культурного учреждения. Старик кукольник, инвалид-кавалерист, покалеченный на войне, ежегодно продлевал разрешение на содержание этого кукольного театра, скорее, для того, чтобы не сидеть без дела, чем получить дополнительную прибавку к пенсии. Играли постоянно одну и ту же вещь, которую все знали наизусть. Пьеса была о солдате-победителе, который был на фронте. Его ищет женщина, мать или невеста, трудно было разобрать. Ищет его на поле битвы. В конце концов находит. Они обнимают друг друга, целуются, и все хорошо кончается. И так до следующего представления, когда все начиналось сначала.

Но однажды кукольник пришел пьяный и перепутал роли. Та женщина или девушка стреляла из винтовки, рубила саблей захватчиков и по-солдатски бранилась, а солдат хныкал и трясся от страха. Понимаешь?

— К чему это ты клонишь?

— Но ведь ясно же, что кто-то поменял их ролями. Так и у тебя. Все, что ты обо мне думаешь, — творение твоей красивой и романтичной головки в одну из бессонных ночей. То прибавишь, то убавишь, то подправишь здесь, там, по чувствительным точкам…

— Я сейчас же позову дежурного врача, чтобы он дал тебе болеутоляющее.

— Ну а почему бы и нет?! Еще вчера мне было запрещено говорить. Сейчас запрет снят, но говорю я глупости… Ничего нет проще: позови доктора — пусть отнимет у меня голос.

— Какая мешанина, должно быть, в твоей голове…

— Идет вот так по жизни девушка, немного разочарованная, одна, которая, между прочим, не смогла стать студенткой. И когда она встречается с солдатом, у которого удалено несколько ребер и, кроме того, потеряна память, то она, так как у нее достаточно воображения, берется сделать из него героя, сотворить для него биографию. Очень мило с ее стороны.

— Ну а что кукольник, при чем здесь он?

— Я сначала думал, что ты не существуешь на самом деле, наяву, что я тебя сотворил из своих туманных воспоминаний, из моих смутных желаний, неясных страхов.

— И это все?

— Все. Мы существуем в действительности. Все остальное мы воссоздали из наших грез и снов. И да ну с ним, с кукольником, не будем думать о нем!

— Прошу тебя, попытайся вспомнить и рассказать, как все произошло.

— Было много воды и большой пожар… Вначале должен быть огонь, не так ли? Это логично, вначале огонь, затем вода, которая тушит его…

Большая вода и большой пожар без всякой связи между ними. Солдат, что правда, то правда, проходит и огонь и воду. Солдаты как солдаты. Это их долг — защищать свободу и жизнь граждан.

Гырла [27]. Рыбацкое село в рукаве реки, в которую впадает речка, не имеющая даже другого названия. Просто речка. Село же получило свое название от речки, которой почему-то не дали названия ни местные жители, ни авторы учебников по географии. Когда мы приехали в село во время наводнения, трудно было сказать, Гырла впадает в Дунай или Дунай в Гырлу. А между ними есть полоска почти спокойной воды, как в лагуне. Эта вода постоянно росла, опрокидывая заборы, стены домов.

Сильный мотор на старой лодке. Привязываю ее к одному из столбов у дома, как привязывают лошадей к коновязи, рядом с черной пустой рыбацкой лодкой.

В доме вода. Посреди кровати среди грязного тряпья — маленький мальчик. Глаза большие, но в них ни испуга, ни удивления, ни вопроса, ни покорности судьбе. Женщина в желтой блузке ступает прямо по воде, которая ей доходит до середины икр. Мечется от одной стены к другой, как будто ищет что-то и не знает, где найти. Может, у нее есть какие-то сбережения и она никак не вспомнит, куда их спрятала? Или просто-напросто потеряла рассудок — все возможно при таких обстоятельствах. В любом случае у меня нет времени вести с ней долгие переговоры. Мое дело — немедленно эвакуировать жителей.

— Через минуту-другую может быть поздно… Если не хотите по доброй воле…

— Послушай, парень, ты думаешь, я сумасшедшая? Моя лодка у дверей. Видел ее? Я сама знаю, когда наступит этот момент.

— Все дети уже на корабле. Если мы не успеем вовремя, корабль поднимет якорь. А если вы упустите эту возможность, ваш сын пробудет много часов или даже дней на дамбе.

У женщины обнажены икры ног и колени… На желтой блузке недостает пуговицы.

— Да вы не беспокойтесь, там, куда мы его отправим, о нем позаботятся.

— Ну да… Можно подумать, что вы дадите ему пососать грудь или подотрете где полагается…

— Мы только эвакуируем. Остальное сделают нянечки, воспитательницы, медсестры, врачи…

Женщина в желтой блузке перестает метаться по комнате. Немного подумав, внезапно решается: заворачивает ребенка в длинное узкое полотенце, что-то набрасывает ему на голову и поднимает за подмышки:

— Иди с дядей, будь умницей.

Ноги ребенка, безжизненные и растопыренные, болтаются как-то странно, как у кукол с гипсовым туловищем и тряпичными конечностями. Я беру ребенка из рук матери, он даже не сопротивляется.

— Он никого не боится. Больше привык по больницам, чем дома, со мной. Он, маленький мой, ко всему приучен. Да, вот еще что, когда будете сдавать его на корабль, скажите, что он от пояса и ниже не чувствует… от рождения…

Мальчик двумя руками обнимает меня за шею, ни капельки не смущаясь. Но я чувствую, как у моей груди часто-часто начинает колотиться сердце мальчика, как сердце птенца овсянки.

— Ты пойдешь со мной и будешь умницей, а мама потом тебя найдет.

Женщина в желтой блузке с оторванной пуговицей коротко целует мальчика и идет своей дорогой по воде, что следует понимать так — за ребенка она спокойна.

Я устраиваю его в лодке и завожу мотор. Болят глаза от постоянного напряжения, поиска максимально короткого и безопасного пути — поминутно мы рискуем столкнуться со смытыми с корнями деревьями и множеством других предметов, унесенных из огородов и плывущих в сторону моря. Вокруг тишина, и только слышен ровный шум мотора лодки. Груз для лодчонки тяжеловат, и она идет задрав нос, подпрыгивая на воде. На небе под луной проплывают лохматые тучи, образуя на воде фантастическую пляску света и теней.