Веселая наука. Протоколы совещаний - Евгений Головин

И вдруг.

Любовь молнией прорезает трудовую идиллию.

У самой дороги прохладный и тенистый раскинулся сад.

По ограде высокой и длиннойЛишних роз к нам свисают цветы.Не смолкает напев соловьиный,Что-то шепчут ручьи и листы.

Теперь почти все персонажи налицо: труженик, осел, соловьи, розы. Компания интересная и беспокойная. Труженик он и есть труженик, поговорим лучше об осле, вернее, как труженик превратился в самого популярного, Буриданова осла. Asinus — зверь сей отличается изумительной выносливостью, неприхотливостью, тончайшим слухом, но главное не это. Его крик или рев уникален во вселенной. Ослиный рев пугает стадо бизонов, хищники уходят в чащу, забыв про охоту, спящий мертвым сном странник вскакивает в ужасе. Если вы хотите порадовать тещу или свекровь, заведите ночью пластинку этого замечательного вокалиста. Но речь не о теще, речь о ситуации поэмы «Соловьиный сад».

Неисчерпаема тема осла хотя бы потому, что у многих народов он воплощает мрачные силы, а у мусульман «красный осел» — дьявол суть. Свое черное дело он сотворил и здесь — вырвал труженика из волшебного сада роз.

Крик осла был протяжен и долог,Проникал в мою душу, как стон,И тихонько задернул я полог,Чтоб продлить очарованный сон.

Но ведь совсем недавно:

Сладкой песнью меня оглушили,Взяли душу мою соловьи.

Мимолетное человеческое счастье, любовь и долг, платоническая дилемма.

Повторяет она беспокойно:Что с тобою, возлюбленный мой?

А возлюбленного терзают угрызения — ведь он бросил дом, осла, работу. Вечная нерешительность, перекресток, шестой аркан таро: молодой человек меж двумя женщинами — обворожительницей и наставницей. То или другое, другое или еще другое, классическое либо-либо: он просвещает ее, читает Иоанна Буридана «Каузальное обоснование бытия Божьего» и краем глаза сходит с ума по волнистому соблазну ее телодвижений. Черт бы взял Буридана, осла, платоническую дилемму. Он совсем не против ее духовного расцвета, но расцвет эротической волны…

Я проснулся на мглистом рассветеНеизвестно которого дняСпит она, улыбаясь, как дети,Ей пригрезился сон про меня.

Как под утренним сумраком чарымЛик, прозрачный, от страсти красив!..По далеким и мерным ударамЯ узнал, что подходит прилив.

Далекие, мерные удары, шаги Командора, трезвая действительность, любовь и трудовой долг. Счастливы ли избранные в своей идеальной любви, так ли уж романтичны идеи Платона? Желанная женщина — только ступень в бесконечном познании идеи Красоты. Откуда у нас вообще понятие о Красоте? Из воспоминаний души о жизни до современного воплощения? Если мы не согласны с этой высшей степенью зыбкости, остается потворствовать «животно-телесной» природе, унижаться до звериного облика распаленного самца. Подросток сидит на скамейке в парке с необычайно изящной девочкой Жильбертой, обсуждает с ней драму великого Расина и вдруг сюрприз: его неистовое возбуждение кончается влажным взрывом. Амбивалентность духовно-чувственного конфликта[69].

В современную эпоху невозможна предреальная идеальность Платона. Его идеи взялись толковать, как «объективные» законы. Красота облаков и морозных цветов на стекле сплошь субъективна, сказал Шопенгауэр, «идея» облака — эластичность водяных паров, «идея» морозных цветов — кристаллизация. Объективность, законы природы. Женщина такой же человек, она составлена из белковых молекул и прочего. «Идея» любимой женщины заключается в целесообразной пригнанности частей ее тела ради потомства и так далее…

Ослиный крик выгоняет героя из соловьиного сада в целесообразность.

И, спускаясь по камням ограды,Я нарушил цветов забытье.Их шипы, точно руки из сада,Уцепились за платье мое.

Работа и любовь взаимно уничтожаются. Одурманенный розами и соловьями труженик в результате потерял возлюбленную, работу, дом и осла.

Любовь и работа совершенно несовместимы, любовь требует отваги, мужества, наплевательства на завтрашний день, а вовсе не регулярного «освоения материала». Розы, посвященные Афродите Анадиомене, холодны и непреклонны. И еще: о любви нельзя аналитически думать. Потому куда интересней фон поэмы — соловьиный сад, розы и соловьи.

Это, кстати говоря, одна из главных тем восточной мистической поэзии. Вот фрагмент из сочинения знаменитого суфийского философа и поэта Аль Джили (XIII в.) «О любовных переживаниях розы»: «Старый садовник из Шираза сказал: ухаживанье соловья за розой длится беспрерывно четыре или пять дней и очень редко соловью случается завоевать ее благосклонность. В недвижной предрассветной дымке белая роза начинает просыпаться, колыхаться, изгибаться, словно в объятьях любовника: соловьиные трели, посвисты, щелканья, высокие дробные модуляции разом обрываются, соловья не видно, хотя острый слух расслышит его прерывистое дыхание. Внезапно в оттенках ранней зари по белой розе скользит ослепительный сапфировый отблеск… Роза раскрывается, но такого расцвета мало кому из мудрецов доводилось созерцать: она раскрывается, обнажаясь до сокровенных глубин, потом медленно, уже в отсутствии соловья, смыкает лепестки».

Морис Метерлинк приводит это место в своей книге «О птицах» и комментирует так: «Птицы поют — глупое обиходное выражение. Звук — натуральная стихия воздуха, молчания вообще не существует, молчанием мы называем бессилие нашего слуха. Птицы живут в океане звуков. Неприступность розы уступает, наконец, звуковому телу соловья, божественному фаллосу».

Забавно, не правда ли, в таком контексте разлагать любовь на идеальную и чувственную, духовную и звериную, а субъектов любви называть самцами и самками. Романтическая сублимация — это интенсивность любовного переживания, расцвет конкретной телесной страсти. В страстях человеческих голос — чистое проявление фаллической напряженности. Даже в концерте женщины, послушные певцу, женщины, обласканные тенором или баритоном, часто испытывают сексуальный экстаз. Эротическое владение голосом — один из тонких секретов донжуанизма: мужской голос — мягкий вкрадчивый, интонированный, хорошего модального диапазона, голос, знающий напряженность паузы, проникающий в женскую сокровенность… подобный голос отражает четкое фаллическое обаяние. Субтильное тело души вибрирует, волнение передается крови, женская плоть расцветает в пейзажистике… розы. В подражание соловью любовь человеческая когда-то создала серенаду на заре или «альбу».

Но это другая тема, это уже периферия любви как высшего искусства.

Соловьи и розы банальны.

Помимо роз и соловьев в мире есть и еще кое-что. Мятеж. Всякая диктатура сопровождается скрытой, явной, бешеной оппозицией. Буржуазность вообще, кальвинизм в частности привели белую цивилизацию к нищете, импотенции, механизму, подменили онтологический принцип изобилия, то есть жизни, принципом лишенности, то есть смерти. В контексте подобного рассуждения судьба искусства трагична. Пронизанное отчужденным презрением и бунтом против всемогущих буржуазных трюизмов, искусство углубилось в джунгли одиноких поисков.

Дабы очистить прекрасное от патины банальности, необходимо ликвидировать банальность. Если речь идет о цветах, надобно очистить сирени, розы и лилии метафорическими инновациями.

В черной лазури топазовых морейближе к вечеру функционируютлилии — эти клистиры экстаза.

В стихотворении Артюра Рембо «Что говорят поэту касательно цветов» блестит момент эпатажа, но это совсем не главное. Подобно Шарлю Бодлеру и даже резче, Рембо развивает агрессию метафоры. Но и это не главное. Иудео-христианское мировоззрение, апеллируя к своей двоичной системе, разделило пропастью хорошее сукно от лохмотьев, добро от зла, лучезарные очи от (какого-нибудь) ануса, разорвав человека пополам. Виктор Гюго упоминает в «Отверженных» о монахине, которая любовалась тайком старинной гравюрой, где озорные ангелы гонялись с клистирами друг за другом. На картине Фрагонара кавалер подглядывает в полуоткрытую дверь, как служанка ставит клистир его даме, — последняя, судя по улыбке, догадывается о присутствии любовника.

В нашу эпоху, когда растенияработают и мыпознали питательность саго, лилиямследует пить лазоревую гнильв твоей религиозной прозе.

После разрыва пополам — культ работы. Кто не работает, пускай не ест, сказано в Писании, это легитимно и для растений. Лилии бесполезны, их даже убрали с французского знамени. Но ведь в Писании также сказано, что негоже лилиям прясть. Однако новая эпоха извлекает из святых текстов только полезную информацию.