Генерал-предатель - Дэн Абнетт

уходя от дороги, жар от огня чувствовался на спинах. Участки поля вокруг них пылали, искры и горящий шлак сыпались с неба. Оглянувшись назад, когда отважились, прикрывая глаза от яркого света, они увидели разрушенный участок дороги. Ад, в котором можно было увидеть лишь смутные очертания уничтоженных машин. Взрыв был таким мощным, что образовал в воздухе закрученный пончик из пламени, который поднялся в небо и, даже сейчас, становился все шире и шире.

На дороге они видели, что линия пикета распалась, когда люди ринулись помочь своим товарищам, а затем были отбиты назад неумолимым жаром.

— Святой Трон, — пробормотал Макколл.

— Идем к мельнице, — сказал Маквеннер. Его голос был беспристрастным. Казалось, что ничто не может взволновать мужественного разведчика, даже зрелище такого масштаба.

Затем он помедлил. Наконец что-то прорвалось через его сдержанность и вытащило наружу отклик.

— Фес меня...— сказал он.

Макколл присмотрелся. Фигура, прокладывающая дорогу в огне, пошатываясь брела сквозь траву ниже дороги. Она упала, и покаталась по земле, пытаясь потушить свою горящую одежду. Затем она снова поднялась и захромала к ним.

Это был Бростин. Его одежда выгорела, его волосы и брови сгорели, его кожа почернела и покрылась волдырями.

Но он был жив. И улыбался.

Они поспешили вниз по склону к нему.

— Я в порядке, — сказал он, его голос охрип.

— Какого феса... какого феса ты не умер? — спросил его Макколл.

Бростин поколебался перед ответом. Там был бочонок геля, в задней части заправщика, замедляющий химическую реакцию в случае разлива топлива. Точно такой же, каким пользовался Бростин в свое время в пожарной службе на Танит Магна. Он окатил себя им как раз перед тем, как провернуть фокус с сигаретой. Это бы не помогло ему не загореться, только не в таком аду, но это защитило бы его на достаточно долгое время, чтобы выбраться. Бростин подумывал объяснить это Макколлу и Маквеннеру, но осознал, что, впервые, показал свои навыки и секреты, которые впечатлили невпечатлительных разведчиков. Он не захотел тратить этот момент превосходства на обычное объяснение.

Он сказал: — Я знаю огонь. Воевал с ним годами. Он не посмеет навредить мне, не после всего того, через что мы с ним прошли.

Разведчики смотрели на него, подозревая, что их одурачили, но не нашли, что ответить.

Бростин вскарабкался по склону.

— Идем, — сказал он. — Мы не можем ждать весь день.

— Спасибо вам, сэр, — сказал Ландерсон. Гаунт повернулся к нему. — За что?

— За Лефивра. Вы могли его оставить. По праву, вы могли его убить. Он едва все не испортил.

— Он был напуган. Не могу его за это винить.

— Мы все напуганы, — сказал Ландерсон. — Мы все переживаем. Нервы Лефивра изношены, и он обуза...

Гаунт поднял руку. — Слушай, Ландерсон. Ты и Лефивр, и другие члены ячейки рисковали всем, чтобы помочь моей команде. Я не могу отплатить тебе так, как ты этого хочешь от меня. Я не могу спасти твой мир. Но я чертовски постараюсь спасти любого из вас, если это будет в моих силах. Если мы не будем присматривать друг за другом, то можем уже сейчас прекратить это все.

— Вы совсем не такой, каким я вас представлял, — сказал Ландерсон.

— Я знаю.

— Нет, я имею ввиду... вы комиссар Гвардии. Я слышал истории. Истории о жестокости. Беспощадности. Железном правиле и решительном наказании.

— Я – все эти вещи, — сказал Гаунт. — Когда мне нужно быть ими. Но у меня тоже есть душа. Я служу возлюбленному Императору, и я служу человечеству. Я верю, что эта служба распространяется на слабых и напуганных. Если бы я казнил твоего друга или бросил бы его умирать, каким бы слугой человечества это бы меня сделало?

Умение завернуть воодушевляющую фразу хорошо служило Гаунту всю его карьеру. Ключевая часть работы любого комиссара заключалась в том, чтобы вселять уверенность и ободрять, чтобы человек забыл о лишениях, которые испытывает, или ужасах, с которыми сталкивается. Он был хорош в этом. Прямо сейчас, с некоторым отвращением, он понял, что играет на этом умении, говоря то, что Ландерсон хочет услышать. Правда была в том, что он не хотел оставлять тело Лефивра позади, как и любую другую улику, которой архивраг мог воспользоваться. Если он собирался вытащить Лефивра, то было бы лучше, чтобы он был живой.

К тому же Гаунт хотел, чтобы Ландерсон оставался на его стороне. Сейчас Призраки нуждались в сопротивлении больше, чем когда-либо. Без их сотрудничества операция была обречена на провал. У Гаунта были серьезные опасения насчет Кёрк, а так же насчет ее коллег Пловера и Акресона. Кроме того Ландерсон казался наименее испорченным из всех них. Надежный, заслуживающий доверия, управляемый. И верный. Гаунт не хотел порождать какие бы ни было обиды между своим отрядом и бойцами ячейки, обращаясь с ними, как с расходным материалом.

Так что он делал то, что делают комиссары с самой инаугурации в Официо Комиссариате.

Он придал позитивный взгляд на вещи. Он вдохновил и зажег доверие.

Они были на мельнице уже двадцать минут. Опустошенная и покинутая, конструкция возвышалась над исчезающим туманом на вершине поля. Отсюда был вполне неплохой вид на дорогу, лежащую в трех километрах от мельницы. Гаунт мог видеть мерцающий свет от огромного пожара, а с помощью своего бинокля он смог разглядеть суматоху вдоль вражеской линии.

До сих пор не было никаких признаков диверсионной команды. Кёрк настаивала на уходе. — Не пройдет и часа, как они будут прочесывать зону, — говорила она Гаунту. Гаунт решил дать команде Макколла еще десять минут.

Он молился, чтобы они были живы. Пожар был огромным. Была ли это обещанная диверсия, или несчастный случай?

— Сходи, проверь Лефивра, — сказал Гаунт Ландерсону. — Скажи ему... скажи ему, что между нами все нормально. Я имею ввиду, между ним и мной. Никаких обид.

Ландерсон повернулся и пошел внутрь мельницы, оставив Гаунт в дверном проеме.