Личное время - Хуан Мирамар

«Если это Омдурман, – подумал Рудаки и замахнулся на собаку, которая с рычанием подбиралась к его пяткам. – Пошла! Вот я тебя!» Собака отскочила, и тут он заметил, что на пустынной улице появился человек. Он шел быстро и явно хотел догнать Рудаки. Тот остановился и стал ждать, опять безуспешно пытаясь найти глазами какую-нибудь палку или камень. Человек подошел ближе, собаки, заметив его, метнулись в сторону и исчезли в какой-то дыре, а Рудаки узнал бандитского вида «боя» из гостиницы.

– Болонья! – крикнул «бой» еще издали.– Wait,[31] болонья!

Какая «болонья», недоумевал Рудаки, настороженно поджидая, пока «бой» подойдет. При чем здесь «болонья» – почему-то это слово у него ассоциировалось не с итальянским городом, а с модными в свое время плащами «болонья». Понял он, что за «болонья», только когда слуга подошел ближе и перешел на арабский, вспомнил, что по-арабски «Болонья» означает «Польша», понял, наконец, что слуга его так называет, потому что думает, что он из Польши.

«Бой» – Рудаки продолжал так его называть про себя, хотя он мало соответствовал образу гостиничного «мальчика», – быстро заговорил на местном диалекте, и из того, что Рудаки удалось разобрать, выходило, что вроде никто его не травил, а просто заснул он, отключился от глотка арака, и когда хозяин («Все-таки хозяин, а не портье – я прав оказался», – подумал Рудаки), когда хозяин увидел, что он проснулся и вышел из гостиницы, то послал за ним «боя», чтобы предупредить, что опасно в городе и что лучше ему вернуться в гостиницу, а еще лучше уехать в Египет.

– А почему он сам мне этого не сказал? – спросил Рудаки.

Слуга, наверное, не все понял, потому что ответил в том смысле, что хозяин и сам боится, он англичанин, а «джумгурия»[32] – так он, очевидно, называл новую власть – англичан и вообще иностранцев не любит и ждет их всех «калабуш».[33]

Рудаки смотрел на слугу, и уже не казался он ему таким бандитом, как в гостинице.

– А ты знаешь, как в Египет попасть? – спросил он.

– Пошли, Болонья, – сказал «бой», – попадешь, иншалла,[34] – и протянул ему его фальшивый польский паспорт.

Аллах явил свою волю. Из принесенного с собой узла «бой» достал серую галабию и сказал, чтобы Рудаки надел ее поверх куртки, потом заставил покрыть голову клетчатым платком с черными шнурами. В платке было неудобно – шнуры все время сползали, но когда Рудаки посмотрел на себя в засиженном мухами зеркале вокзального туалета, то глянул на него оттуда небритый и злой араб-террорист, и довольный Рудаки ухмыльнулся и подмигнул своему отражению.

«Бой» устроил его в переполненном общем вагоне стоявшего возле маленького вокзала длинного пассажирского поезда. На этом вокзале Рудаки убедился, что находится он действительно в Омдурмане, – название было написано изящной арабской вязью над входом. И вскоре поезд тронулся.

Как и говорил его спаситель, скоро в вагоне начали собирать мзду для пограничников, и Рудаки, следуя инструкциям, протянул собиравшему деньги хаджи сто местных фунтов.

– Куда? – спросил хаджи.

– Кагера,[35] – ответил Рудаки и опять с благодарностью вспомнил Марко Морган-Милада и его слугу – обо всем они позаботились, даже деньги ему поменяли и объяснили, кому что давать и сколько.

Потом была граница, сначала одна, затем другая – египетская. Рудаки, сжавшись в углу, ждал разоблачения, но местные пограничники прошли вагон быстрым шагом, не глядя по сторонам, а египетские стражи вообще ни на кого не обращали внимания, так как ловили вместе со всеми пассажирами отвязавшегося козла, который с громким блеянием бегал по проходу, а потом препирались с хозяином козла, который не хотел платить за животное.

Потом поезд неспешно ехал в сторону Каира, и Рудаки смотрел в окно на тростниковые хижины на берегу Нила и думал, что сбылись все его видения: и озера, и тростниковые хижины, и тощие собаки.

11. Дзохатсу

– Нет такого слова «дзохатсу», – сказал Вонг, – по крайней мере, в японском нет, – и спросил: – А ты не знаешь хотя бы, это один иероглиф или два?

– Не знаю, – ответил тогда Рудаки, – откуда мне знать, я ж японского не знаю.

– Придумал, наверное, это слово писатель этот, как его? – предположил Вонг.

– Акутагава, – подсказал Рудаки, – Акутагава Рюноске.

Вспомнил сейчас В.К., что сидели они тогда у Рудаки на кафедре и пили водку в нарушение всех университетских инструкций, правда, надо заметить, что водку тогда по окончании учебного процесса пили на всех кафедрах и кафедра профессора Рудаки не была исключением.

«Да и сейчас пьют», – подумал В.К. и пошел закрыть балконную дверь – подростки во дворе подняли такой гвалт, что дверь надо было закрыть, несмотря на жару. Он посмотрел на росший под балконом каштан – листья на нем уже начинали желтеть и вздохнул. Вот скоро уже опять осень, а кажется, недавно весна была, и тоже водку они пили с Аврамом, и уговаривал он его с ним в прошлое отправиться, «в проникновение», как он говорил. В.К. вспомнил, что сказал он тогда вроде как в шутку:

– Смотри, попадешь в прошлое и не вернешься.

Он закрыл балконную дверь, и опять лег на диван, и продолжал думать о Рудаки и о его странных идеях.

– Дзохатсу, – говорил тогда на кафедре Рудаки, – по-японски значит «испарение», то есть исчезновение человека.

Человек не умирает, а просто испаряется, исчезает с глаз окружающих. В Японии ежегодно пропадают, если верить Акутагаве, тысячи и даже десятки тысяч, просто уходят из дому – и все, и больше их никто не видит.

Тогда Вонг и сказал, что нет в японском такого слова, а Рудаки заметил, что, может, это и не по-японски, а на каком-нибудь другом языке и что не обязательно он у Акутагавы об этом читал, но где-то читал точно. После этого все стали вспоминать случаи таких необъяснимых исчезновений. Кто-то заметил, что происходят они не только в Японии, что и в Европе исчезают бесследно десятки тысяч людей, что для полиции это большая проблема, скажем, в Англии: по-английски, на полицейском сленге, называются такие люди «MisPers», сокращенно от «missing persons», а проблема эта заключается в том, что, с одной стороны, это право взрослого человека уйти куда глаза глядят, а с другой – родственники требуют, чтобы полиция его нашла и вернула.

Тут доцент Гонта рассказал, что у его приятеля из Львова дедушка ушел из дому в возрасте восьмидесяти с гаком, ушел в чем был, прихватив только двуствольное охотничье ружье. Искали будто бы этого дедушку все, включая милицию, но безуспешно – он как в воду канул. Присутствующий тогда на кафедре у Рудаки приятель его синхронист Сериков – как-то так получалось, что он всегда присутствовал, когда на кафедре что-нибудь пили, – рассказал совсем уже невероятную историю, связанную с исчезновением. Будто бы был у него знакомый, некто Курбатов – Рудаки вроде бы тоже его знал, – и этот Курбатов вроде бы умер, и Сериков говорил, что даже на его похоронах был, правда, к гробу не подходил, а спустя некоторое время Сериков встретил его в метро, близко тоже не подходил, но был уверен, что это был Курбатов.