Приемное отделение - Андрей Шляхов

Но в целом стихи отлично вписывались в программу первого свидания. В меру романтично и совсем не пошло. В один момент Ольгой Борисовной овладело искушение прочесть что-нибудь в ответ, но она быстро взяла себя в руки. Хотя бы потому, что навскидку могла прочесть лишь «Отговорила роща золотая березовым, веселым языком…» или «Я помню чудное мгновенье». Первое было бы уместно под расставание, а второе могло читаться только от мужского имени.

Папку со счетом, принесенную официантом, Боткин схватил так проворно, словно боялся, что Ольга Борисовна его опередит, но если и боялся, то напрасно. Ольга Борисовна не относилась к женщинам, привыкшим всегда и везде расплачиваться за себя самостоятельно, она придерживалась другого принципа, согласно которому платит тот, кто пригласил. Да и сумма была невелика — около полутора тысяч. Ольга Борисовна всегда автоматически подбивала итоговую сумму во время изучения меню. Жизнь научила, потому что так, как в Москве, наверное, нигде не обсчитывают. Не десять-двадцать-тридцать процентов к счету, а в два-три раза. И верно — какой смысл мелочиться? Обсчитывать так обсчитывать!

После ужина немного прогулялись взад-вперед по Чистым прудам. Боткин «загусарил» — попытался отвезти Ольгу Борисовну домой на такси, но она наотрез отказалась и, взяв под руку, увлекла его в метро.

— Прямая ветка, и от метро два шага, — сказала она. — Не выдумывай.

— Как скажешь, — согласился Боткин.

В метро он большей частью помалкивал, не желая разговаривать под шум поезда. Смотрел то на Ольгу Борисовну, то на ее отражение в стекле напротив и улыбался без конца.

«У тебя есть два способа испортить впечатление, — подумала Ольга Борисовна, глядя на Боткина. — Если попытаешься напроситься в гости и если спросишь, будет ли продолжение. В обоих случаях рискуешь больно получить по носу».

По носу Боткин не получил. Проводил до подъезда, сказал, что все было замечательно и что не было у него в Москве лучшего дня. Ольга Борисовна могла бы сыграть ревность, сказав: «А не в Москве, значит, был», но воздержалась. Ответила, что ей тоже очень понравилось, пожелала спокойного завтрашнего дежурства (у Боткина шел «частокол» — сутки через сутки три раза подряд) и, перейдя на официальное «вы», сказала:

— Надеюсь, вы, Алексей Иванович, понимаете, что личное никоим образом не должно влиять на служебное? Мухи отдельно — котлеты отдельно.

— Такое неожиданное сравнение… — улыбнулся Боткин, но враз посерьезнел и заверил: — Конечно же понимаю, Ольга Борисовна.

— Мы должны хранить нашу тайну! — Ольга Борисовна прижала указательный палец к губам и перешла на шепот: — Это же так интересно, когда есть тайна…

Войдя в квартиру, она разулась и, не включая света, прошла на кухню, где выглянула в окно. Боткин, то и дело оборачиваясь, шел по двору мимо детской площадки, только шел не по направлению к метро, а совсем в обратную сторону.

Телефонограмма

— Кто обокрал страну? Я?

— И ты в том числе!

— Я вообще-то профессор! Невропатолог! Я лечу людей, а не обворовываю их!

— Лечит он, ну-ну! Тот, кто лечит, так не шикует! Небось за деньги от армии отмазываешь или левые аборты делаешь!

— Какие аборты? Я же невропатолог!

— Ну и что?

— Вы хоть представляете, чем занимается невропатолог?

— Представляю, и очень хорошо. Жулик ты! Вор темный!

Профессор кафедры нервных болезней Курмачев не имел привычки ввязываться в дискуссии с пациентами, тем более на отвлеченные темы. Он тихо-мирно проходил через приемное отделение с небольшой группой студентов, когда услышал: «Вот такие жуки и обокрали страну». Чтобы не осталось сомнений в том, кто именно жук, сутулый мужик с трехдневной щетиной на лице ткнул заскорузлым пальцем в Курмачева. И это на глазах у студентов, двух москвичей и пяти индусов (Курмачев работал в Российском университете дружбы народов, некогда носившем имя Патриса Лумумбы и многим до сих пор известным под «историческим» названием «лумумбарий»). Вот профессор и не сдержался…

Конец дискуссии положил вернувшийся с перекура охранник. Мгновенно и верно оценив ситуацию (любой охранник в совершенстве владеет этим искусством), охранник вытолкал сутулого мужика за дверь.

— Что вы себе позволяете?! — попробовал возмутиться тот. — Может, я больной? Может, мне помощь нужна?

— Сейчас полицию вызову — поможет, — пообещал охранник, показывая скандалисту кулак.

На волосатых пальцах охранника зеленели полустертые татуировки-перстни, свидетельствовавшие о том, что доблестный страж порядка когда-то давно этот самый порядок нарушал, и, кажется, с последствиями.

— С демагогами невозможно вести конструктивный диалог! — сказал профессор студентам и пошел дальше.

Студенты гуськом потянулись за ним.

Из смотровой выплыла в коридор необъятная дама с тремя подбородками в небрежно накинутой на плечи норковой шубе. В руках дама сжимала объемистую лакированную сумку ослепительно красного цвета. Степенно оглядевшись по сторонам, для чего ей пришлось поворачиваться всем корпусом, дама строго посмотрела на охранника и спросила басом:

— Где мой мудозвон?

Тон у нее был требовательным, таким, словно охрана ее, с позволения сказать, мудозвона входила в число обязанностей охранника.

— На улице, — вежливо ответил охранник. — Дышит свежим воздухом.

— Сейчас я ему подышу! — пообещала дама.

Надев шубу в рукава и ни на секунду не выпустив при этом из рук сумку, дама проследовала на улицу.

— Не госпитализировали, доктор? — спросил охранник у вышедшего в коридор Боткина.

— Отказалась, — развел руками тот. — В терапии у нас отдельных палат с телевизором и холодильником нет, а на другое она не согласна.

— Не гостиница… — хмыкнул охранник.

— А это вы зря, — укорил Боткин. — В отдельной палате лежать приятнее. Ничего, когда-нибудь у нас все палаты будут отдельными…

— С телевизором и холодильником, — поддел охранник.

— И с кондиционером, — ответил Алексей Иванович. — Микроклимат очень важен.

— А я слышал, что кондиционеры распространяют инфекцию. Смертельную.

— Не совсем так! Лет сорок назад, на съезде американских ветеранов, вдруг разразилась вспышка непонятной инфекции…

Уличная дверь резко распахнулась, впуская нетвердо стоящего на ногах человека. Дубленка нараспашку, шапка набекрень, окровавленное лицо, шаткая походка, интенсивный запах спиртного… Алексей Иванович подбежал к вошедшему, подхватил, довел до ближайшей кушетки, осторожно усадил, так же осторожно снял с головы шапку и ахнул:

— Николай Николаевич!

Заместитель главного врача по гражданской обороне и мобилизационной работе Николай Николаевич Дубко мотнул головой и громко икнул.

— Что с вами случилось?

— Ничего, — прохрипел Дубко, потирая ладонью грудь. — Ничего особенного, только что-то мне нехорошо. Тошнит, мутит, в груди давит. Наверное, семгой малосольной отравился…

— А что у вас с лицом? — спросил Алексей Иванович.

С лицом у Дубко было нехорошо — левая бровь рассечена, правда, кровотечение уже остановилось само собой, на левой скуле наливался багрянцем внушительный кровоподтек, из угла рта сбегала вниз тонкая струйка крови.

— Лицо — это пустяки, — отмахнулся Дубко. — Это я… упал. Мне внутри нехорошо.

— Помоги-ка перенести в смотровую, пожалуйста, — попросил охранника Боткин.

— Я сам! — Дубко попытался встать, но не смог, потому что ноги его разъехались в стороны.

— Не геройствуйте, — предостерег Боткин, подхватывая Дубко под мышки…

Человеку нужны друзья, ну хотя бы один друг или одна подруга. Чтобы было с кем поговорить по душам, пообщаться, порадоваться, взгрустнуть, а возможно, даже и выпить. В компании с другом пить приятнее, чем в одиночку.

Николай Николаевич Дубко, прозванный в больнице за любовь к армейской форме и по созвучию фамилии «Дубом зеленым», был человеком общительным и компанейским. Но в то же время и разборчивым, дружбой своей дарил не всякого и каждого, а только достойных этого дара, людей серьезных, солидных и с положением. С другой стороны, окружающие не особо рвались сходиться поближе с Дубко. Многие находили его, мягко выражаясь, в некоторой степени ограниченным, а некоторые даже считали, что фамилия Дубко для Николя Николаевича не просто фамилия, а прямо-таки индикатор интеллекта. Злые желчные люди всегда найдут к чему придраться, о что почесать свои змеиные жала.

Так и вышло, что в шестьдесят пятой больнице был у Николая Николаевича всего один друг — Вячеслав Никитич Ващенко, но зато какой! Верный, закадычный, все понимающий. И с определенным положением в обществе — был Вячеслав Никитич доцентом кафедры травматологии.

Москву украсили новогодней «амуницией» (как обычно — задолго до Нового года), и по дороге на работу Николай Николаевич почувствовал настоятельную потребность «вздрогнуть». Не в прямом смысле этого слова (нервы у отставного подполковника медицинской службы были крепкими, как канаты), а в переносном, иначе говоря — выпить после работы в узком дружеском кругу. Желанию способствовали и обстоятельства. Во-первых — пятница, сам бог, как говорится, велел оттянуться. Во-вторых, боевой конь Николая Николаевича (черная «Хендай Соната» 2005 года выпуска) находился в автосервисе. Во вторник Николай Николаевич крайне неудачно разъехался во дворе с соседом — «жестянка» потянула на полторы штуки баксов, хорошо еще, что платила страховая компания. В-третьих, сегодня исполнилось три года работы Николая Николаевича в шестьдесят пятой больнице. Хил юбилей, да другого под рукой нет, поэтому приходится довольствоваться тем, что имеем.