Приемное отделение - Андрей Шляхов

Яростные схватки обычно недолги. Очень скоро Николай Николаевич устал и прекратил издеваться над Ващенко и чехонью, совершенно не предназначавшейся для подобных целей. Сразу же за усталостью пришло просветление и относительное протрезвление. Николаю Николаевичу стало ясно, что происходит нечто нехорошее и недостойное. Он отбросил в сторону рыбину, кряхтя встал на ноги, помог подняться стонущему Ващенко и спросил у него:

— Что это на нас нашло?

— … его знает, — после небольшой паузы ответил Ващенко. — Ты же первый начал! Вот скажи — зачем ты на меня набросился?

— Я?! — изумился Николай Николаевич. — Ты же меня первый ударил!

— Ты попер — я защищался. Кто первым начал?

— Ладно, без разницы. — Дубко решил прекратить выяснение, опасаясь, как бы оно не привело к новой драке. — Оба хороши…

— Хороши, — согласился Ващенко. — А может, это водка? Ты водку где покупал?

— В супермаркете, — ответил Николай Николаевич. — Так мы же ее уже в прошлый раз пили — и ничего такого не было… Может, с рыбой твоей что-то не то?

— Может, — согласился Ващенко, поднимая с пола бутылку, в которой осталось всего ничего. — А еще выпить есть?

— Есть! — Николай Николаевич полез в свой объемистый портфель и вытащил из него последнюю из принесенных бутылок. — Только давай сначала себя в порядок приведем…

Во всех врачебных кабинетах есть кран с водой и раковина. Доктора ведь только тем и заняты, что постоянно моют руки. Кое-как отряхнувшись и освежившись, то есть поплескав в лицо водой, Дубко и Ващенко снова сели за стол.

На пол оказались сброшены только пустые тарелки и банка из-под огурцов (хорошо еще, что не разбилась). Закуска — чехонь и хлеб — уцелела.

— Давай выпьем мировую, — предложил Николай Николаевич, наполнив стопки. — Выпьем и забудем. По-мужски.

— Давай, — согласился Ващенко.

Выпили, но на этот раз как-то не пошло. Ващенко просто продрало по горлу, а вот Николаю Николаевичу резко поплохело. Затошнило, замутило, дыхание сперло. От срочно принятой «лечебной» рюмки стало еще хуже. Увидев страдальческую мину на лице друга, с которого так толком и не смылась кровь, Ващенко предложил пригласить кого-нибудь из дежурных докторов, но Николай Николаевич отказался.

— Сюда к тебе приглашать только лишний раз палиться, — сказал он, оглядывая хаос, царящий вокруг, с таким неодобрением, словно сам не участвовал в его создании. — Я пойду в приемное, а ты тут приберись. Если все будет нормально, вернусь чайку на дорожку выпить.

— Ты, Коль, обязательно возвращайся! — попросил Ващенко. — Чай — это святое. У меня где-то пастила должна быть.

— Вернусь! — пообещал Дубко и ушел…

Алексей Иванович окружил Николая Николаевича такой заботой, что тот даже немного опешил. Николай Николаевич думал, что его послушают (в смысле — послушают, как он дышит и как бьется его сердце), снимут кардиограмму, а затем дадут таблетку (как вариант — сделают укол) и отпустят. Можно будет вернуться к Ващенко и побаловаться чайком, до которого Дубко был великий охотник. Водочку он, конечно, уважал больше, но и за чаем признавал определенные достоинства, особенно если заварить покрепче.

Но не тут-то было. Анализами крови и мочи да кардиограмммой Алексей Иванович не удовлетворился. Вызвал невропатолога, для того чтобы исключить мозговые дела (а ну как инсульт или сотрясение мозга?). Дежурный невропатолог с учетом статуса пациента и степени его опьянения решил подстраховаться и пригласил заведующего нейрохирургическим отделением Спивака, никогда не уходящего с работы раньше девяти вечера.

В больнице было принято считать, что Спивак трудоголик, беззаветно преданный нейрохирургии, и перестраховщик, вникающий в любую мелочь и старающийся все держать под контролем. На самом же деле Спивак старался ограничить до минимума общение со своей женой, вот и приходил домой как можно позже, чтобы наскоро поужинать и лечь спать. Разводиться ему не хотелось — он любил своих детей, сына и дочь, да и не факт еще, что следующая жена окажется лучше прежней.

Разумеется, понадобилась обзорная рентгенография черепа в двух проекциях — спереди и сбоку. По дороге в рентгенкабинет Дубко пожаловался на боль в шее. Заодно сделали и рентгенографию шейного отдела позвоночника в трех проекциях и рентгенографию грудного отдела позвоночника в двух проекциях, потому что имели место и жалобы на боли в груди.

— Я ж после ваших облучений импотентом стану! — возмущался Дубко, но все же позволил «сфотографировать» себя со всех сторон.

Попутно он поделился с дежурным рентгенлаборантом Бирюковым своими впечатлениями от смешения различных алкогольных напитков.

— Портвейн на шампанское — это нечто! С одной стороны, на душе приятно, а с другой — как-то печально. Непередаваемое ощущение. Вроде бы как сознаешь, что у тебя все хорошо, и даже радуешься этому, а с другой стороны, чувствуешь себя одиноким, всеми забытым и никому не нужным старым пердуном! А как славно ершить горилкой светлый лагер! Такой ерш не просто вдохновляет, а буквально окрыляет!

Казалось — кто бы мог ожидать от Дубко подобной тонкости в наблюдениях, а вот же.

По завершении обследования Алексей Иванович предложил Дубко остаться до утра в приемном отделении. Для динамического наблюдения за состоянием и небольшой «промывки» организма при помощи капельниц и мочегонного. Николай Николаевич подумал и согласился.

Он начал задремывать под капельницей, когда в палату к нему явился незнакомый коренастый мужчина лет тридцати в черном костюме и темно-серой водолазке. В левой руке мужчина держал куртку, сложенную подкладкой наружу. Поздоровался, не спрашивая разрешения, придвинул к кровати стул, сел, положил куртку на колени, достал из кармана удостоверение в вишневой обложке с гербом и представился. Звания и должности незваного гостя Николай Николаевич не запомнил, точнее — толком не расслышал, потому что от пережитого в голове малость шумело, а уши слегка заложило, но переспрашивать не стал, а только спросил:

— Чем обязан?

— Я по поводу ваших телесных повреждений, — ответил гость, доставая из внутреннего кармана блокнот и ручку. — Расскажите, где, когда и при каких обстоятельствах вы их получили.

— Пустяки, дело житейское, — совсем как Карлсон, ответил Николай Николаевич. — Нечего рассказывать…

— То есть бытовуха, — уточнил гость. — И кто же это вас?

— Да какая разница… — попытался увильнуть от ответа Николай Николаевич.

— Большая, — ответил гость. — Поступил официальный сигнал, я должен выяснить детали. Поэтому давайте не будем терять время. Рассказывайте, я жду…

Чтобы отвязаться, Николай Николаевич рассказал все как было. С подробностями, чтобы гость понял — дело выеденного яйца не стоит, так, обычные трения между друзьями. С кем не бывает…

Гость слушал, записывал, иногда задавал уточняющие вопросы. Под конец спросил, будет ли Николай Николаевич писать заявление.

— Какое заявление? — не понял Дубко.

— По факту нанесения вам телесных повреждений. Дело-то не такое простое, раз вы сейчас под капельницей лежите…

Дубко разволновался, повысил голос, заявление писать наотрез отказался.

— Не волнуйтесь, вам вредно, — сказал гость и ушел.

Откуда бдительным стражам правопорядка стало известно о происшедшем, Дубко как-то не подумал. Обрадовался, что избавился от въедливого визитера, и снова задремал. Он и подумать не мог, что в полицию позвонил доктор Боткин. И не из вредности (вредности у Боткина не было ни на грош), а по долгу службы, выполняя то, что обязан был выполнять. Существует приказ о том, что врач, заподозривший причинение вреда здоровью пациента в результате совершения противоправных действий, должен телефонограммой сообщать об этом в органы, а следом направлять письменное извещение. Что Алексей Иванович и сделал. Без сомнений и колебаний, с полной уверенностью в собственной правоте.

Ващенко, не дождавшись возвращения Дубко, вызвал такси и уехал домой, поэтому разговаривать с ним оперативнику пришлось на следующий день. Он явился на кафедру вскоре после того, как Ващенко ушел на обход, и узнал, что учебный обход с курсантами длится по меньшей мере часа полтора, если не все два. Пришлось «выдергивать» Ващенко с обхода, чем тот, естественно, оказался не очень доволен. В ответ на свое громкое возмущение, высказанное в коридоре второго, женского, травматологического отделения, Ващенко получил объяснения, которые услышали все находившиеся в коридоре — постовые медсестры, кое-кто из ходячих пациенток, а самое главное, слышала старшая медсестра Соченькова, главная сплетница больницы, за свою любовь к распространению новостей ласково прозванная «Наше радио». Часом позже вся больница уже знала, что доцент Ващенко вчера по пьяному делу покушался на убийство заместителя главного врача по гражданской обороне и мобилизационной работе. Слух оброс красочными подробностями, откуда-то возникла версия насчет того, что причиной ссоры стала старшая медсестра физиотерапевтического отделения Соловьева, одинокая знойная женщина слегка за сорок, любительница разнообразия с репутацией весьма искушенной и искусной любовницы. Разгневанная Соловьева пришла на кафедру травматологии и устроила там скандал.