Маськин зимой - Борис Кригер

Пришлось Маськину каждый раз воду из погреба отсасывать. Сначала он пытался приспособить слоника Носопыркина для откачивания воды, однако носопырка слоника быстро устала, и Маськин, сжалившись над ним, решил прибегнуть к помощи техники. Дело в том, что слоны вообще не любят подолгу работать. В Индии давно известно, что совершенно невозможно заставить слона работать больше трёх часов в день. Далее он просто бросает всё, что у него в хоботе, на землю и уходит пастись, и с этим индийцам приходится мириться испокон веков. Возможно, именно с этим связаны отсталость и запущенность, встречающаяся в странах, где население полагается на слоновый труд.

Вот в странах, где люди обзавелись слоновой кожей, дела обстоят гораздо лучше. Толстокожие дельцы работают практически круглосуточно и поэтому у них никогда не заливает погребов, потому что они своими превентивными мерами так достали всех, в том числе и погоду, что с ними давно уже никто не хочет связываться.

Вот и не знаешь, то ли пахать на слонах, то ли пахать на слонов. И в том и в другом случае простому человеку приходится несладко…

Новой заботой Маськина, возникшей в результате оттепели, стала та самая Сосулька, которую он приделывал обратно к крыше в самом начале зимы. Маськин за зимние месяцы очень к ней привык, и они давно сдружились. Выходя во двор, Маськин всегда с Сосулькой здоровался, и она отвечала ему взаимностью, весело поблёскивая на солнце. Однако теперь на Сосульку стало страшно смотреть. С неё сочилась вода, и она таяла на глазах. Вот-вот, не ровён час, Сосулька могла сорваться с крыши и разбиться вдребезги. Маськин не мог допустить такой несправедливости и полез на лестницу спасать свою Сосульку. Подвёрнутая на Кубе ножка Маськина всё ещё болела, но он уже мог на неё наступать и даже акробатничать на стремянке.

Сначала Маськин покрепче прикрепил Сосульку к крыше пластырем и стал обдувать её опахалом, чтобы ей не было так уж жарко. Однако он чувствовал, что эти меры временные и что необходимо предпринять что-нибудь по-настоящему решительное. Тогда Маськин решился срезать Сосульку и аккуратно спустить на землю. Он подстелил ей свежего снежку из сугроба, и Сосулька некоторое время пролежала комфортно и почти не охая. Однако солнце припекало всё сильнее, и Маськину пришлось перевести Сосульку в свой холодильник, предварительно достав оттуда кастрюли с недоеденной едой. Еду охотно доел спящий Гипнотизёр, но новую пищу Маськин стал готовить в гораздо более ограниченном количестве – на один раз, чтобы меньше пользоваться занятым Сосулькой холодильником. Естественно, Маськиным домочадцам, большинство из которых были не дураки покушать, это понравиться не могло. Как Маськина ни уговаривали, что его действия напрасны, что сохранять Сосульку в холодильнике всё лето – это безумие даже в масштабах Маськиного дома, который, в общем, закрывал глаза на самые разнообразные выкрутасы его жителей, – ничего не действовало. Маськин, известный своей исключительной упрямостью, перетекающей в похвальную целеустремлённость (в зависимости от точки наблюдения), твёрдо решил, что он не уступит свою дорогую Сосульку, что друзей не бросают в беде, чего бы ни стоило их спасение, и что он будет сохранять Сосульку в холодильнике до будущей зимы вопреки всякому здравому смыслу и даже вопреки обжористым интересам жителей Маськиного дома, которые весьма рассчитывали на свободное пространство в холодильнике, где Маськин мог бы хранить свои обворожительные двухдневные похлёбки и восхитительные трёхдневные супы, которые со временем становились только вкуснее. Вообще, вот, например крокодил, ест раз в неделю, и его закуски, прежде чем попасть на крокодилий стол, могут прождать до семи дней.

Маськин Левый тапок, сам начавший напоминать тапочного крокодила, с трудом оправившись от ужасов своей касторной пересылки по почте, вдруг заявил Маськину, что всему есть предел и что эдакий гуманизм (переходящий в сосулизм) по отношению к Сосульке в ущерб всякому благоразумию, – это уже слишком. Маськину даже показалось, что если бы у Левого Маськиного тапка были бы ручки, то он обязательно покрутил бы пальцем у виска, чтобы наглядно показать Маськину, насколько тот свихнулся.

Правый Маськин тапок был более умеренным в своих высказываниях, однако тоже действия Маськина не одобрял. Дело в том, что оба Маськиных тапка давно износились и живо интересовались питанием в доме Маськина, потому что всё время просили есть. Именно поэтому в некоторых жестоких домах люди выбрасывают износившуюся, «просящую каши» обувь исключительно из экономии пищевых ресурсов.

– Что же это получается? Позвольте задать риторический вопрос, – вопрошал Маськин Правый тапок. – Маськин, ты пытаешься встать на дороге у природы вещей, нарушить их естественный ход, застопорить круговорот воды в природе! Что же это, Маськин, ты теперь стал сосулелюбом? Даже если так, всё равно сопротивляться закономерным изменениям не только бесполезно, но и опасно!

– Это всё здесь ни при чём, – решительно заявил Маськин, заслоняя собой дверцу холодильника от надоедливого Плюшевого Медведя, который имел привычку раскрывать холодильник и подолгу смотреть внутрь. Плюшевый Медведь утверждал, что он таким образом медитирует и что в этом заключается один из основных элементов хатки[40] -йоги, на которую Плюшевый Медведь был особенно падок. Да-да, представьте себе, он был падкий на хатки! Медведь считал, что если у йога есть своя хатка, то почему у него не может быть своей, медвежьей, и в качестве потенциальной хатки присматривал себе холодильник. Во-первых, там было прохладно, а Плюшевый Медведь, как вы помните, прохладу любил и уважал, а во-вторых, там было много провианта, который, по мнению Плюшевого Медведя, просто должен был находиться в хатке любого йога. А иначе отчего же йоги такие худые? Раз они ничего не едят, значит, у них должно много чего оставаться после обеда, и Плюшевый Медведь всегда тайно мечтал набрести на такую хатку йога, где полно всякой вкусной всячины. Всячину Плюшевый Медведь очень любил в любом виде: жареную, пареную и даже в сахаре[41]. Он всегда наедался всякой всячиной, пока у него не разбаливался животик и Маськину не приходилось оказывать ему первую помощь, подходящую для всех плюшевых медведей, – гладить по животику и активировать музыкальный механизм под названием «пукалка».

– Ни при чём тут всё это, – повторил Маськин, обращаясь уже к обоим своим тапкам, убедившись, что Плюшевый Медведь отчалил производить дополнительные замеры усосанности своей лапы. – Я не предаю друзей. Я люблю эту Сосульку и ни за что не брошу её в беде. И не бросил бы её, даже если б не любил. Мы всю зиму любовались её блеском, а теперь дать ей растаять без следа, равнодушно наблюдая, как безжалостное солнце испаряет из неё последние капли её леденистой сути? Нет, я плевать хотел на законы природы. На то мы и не скалы бездушные, мы обязаны добавлять к этим гибельным законам что-то своё, пусть безнадёжно нерациональное, пусть сумасшедшее с точки зрения бесчувственных скал. Я стоял и буду стоять на защите всех немощных и подыхающих, я выхожу эту Сосульку, как щеночка, как маленькую несчастную кошечку, как покусанного зайчика, наконец. Для меня нет разницы, и мне плевать, что черстводушая царица Природа слепо лупит несчастных тварей своим смертельным скипетром. Я встану на её дороге и противопоставлю ей нечто, что сильнее самой природы.

– И что же это сильнее самой Природы, позвольте полюбопытствовать? – нахально встрял уже почти проснувшийся, но по-прежнему вечно что-то жующий Гипнотизёр.

– Сострадание, милостивый государь, да, именно сострадание, – столь же высокопарно, в тон ему, заявил Маськин, и Гипнотизёр немедленно впал обратно в спячку от греха подальше.

– Но это же противоречит разуму! – заявил Левый Маськин тапок.

– Ну и что? – заупрямился Маськин. – Возможно, твоему левотапочному разуму это и противоречит, но я верю, что кроме наших низменных умишек на свете есть и высший разум, который сам проникнут милосердием…

– Это Бог, что ли? – не унимался Левый Маськин тапок.

– А хотя бы и Бог, что с того? Что, нельзя? – насупился Маськин.

– Ну, почему нельзя, можно… Я просто уточнил-с, – заехидничал Левый Маськин тапок, который сам был атеистом до религиозности.

– Посмотри, сколько на свете беспомощных жалких существ: мелкие детишки, детёнышы, птенчики… Всем им Господь дал шанс вдохнуть воздух этого мира, на краткий миг открыть подслеповатые глазки и увидеть шелестящую траву, голубое небо, почувствовать свежий ветерок… И мы, у кого есть силы, должны сделать всё, чтобы эти твари Божьи укрепились, поправились, совершили невозможное, из отъявленных нежильцов на этом свете превратились в здоровых, весёлых и упитанных пузотёров!